Стрессовые ситуации, которым с избытком подвергались колонисты-первопоселенцы в Сибири XVII в., являлись причинами возникновения негативных настроений и конфликтов [Люцидарская, Майничева, 2012, с. 370 – 371]. В фокусе нашего исследования находились акты групповой агрессии.
Обычно проявления негативных эмоций имели конкретную основу. Поводов для недовольства местными властями находилось множество: взяточничество, кумовство и иные поступки, выходящие за рамки сложившихся норм поведения. Они коренились в проблемах, связанных с выдачей «государева жалованья». Например, волнения в Кузнецке в 1640-е гг. начались с известия о задержке судов с хлебом.
Часто всплески негативных настроений провоцировались воеводскими запретами на торговлю с коренным населением Сибири. При этом зачастую сталкивались корыстные интересы воевод и рядовых казаков, поскольку торговля с аборигенами была чрезвычайно выгодна. Так, в Томске в начале 1630-х гг. действия воеводы Петра Пронского вызвали негодование. Он наложил запрет на торговлю с калмаками, однако допускал к торговле «своих» людей (РГАДА. Ф. 214. Ед. хр. 819. Л. 12).
Определенную роль в возникновении волнений среди служилого люда играли слухи о бунтах и восстаниях, происходивших на территории страны в «смутное время». Сведения, преодолевая огромное расстояние, подвергались корректировке и мифологизации.
Агрессивный ропот казачьей толпы в Сибири XVII в. чаще всего приводил к составлению письменного обращении на имя царя с просьбой завести «государево дело» на обидчиков. «Изветные» челобитные рассматривались в Сибирском приказе. Подобные жалобы колонистов носили персонифицированный характер и были направлены против определенных личностей, не затрагивая вопросов устройства социального порядка.
Жалобщики не скупись на преувеличения, припоминая все обиды. В челобитной томичей 1630 г. на воеводу П. Пронского очень красочно [415] описывались все «беззакония» воеводы: «Князь Петр де тех людей метал а тюрьму и протаможье на них правил и батоги и кнутьем бил нещадно для своей корысти в торгу...» (РГАДА. Ф. 214. Ед. хр. 819. Л. 10 об.).
Однако не редки были случаи, когда дело не ограничивалось подачей челобитной, тогда в ход пускалось насилие. Так, в 1648 – 1649 гг. в г. Томске развернулось движение против местных воеводских властей. Зачинщиком томской смуты являлось служилое население. Горожане разделились на сторонников воеводы О. Щербатого и его ярых противников. Началось все по обыкновению с челобитных на имя царя в надежде на «высокую милость». Кульминацией стала неприкрытая агрессия, выразившаяся в погромах сторонников воеводы с применением физической расправы. Так, подьячий Макар Колмогоров получил 150 ударов, при этом говорилось: «Не научай сказывать государевых дел и сам не посылай к Москве изветных челобитных». Подобная участь постигла и иных сторонников конфликта. В результате смуты были нарушены многие элементы жизнеобеспечения города. Воевода был фактически отстранен от власти. Наивные надежды на «царскую милость» не оправдались, и вновь назначенная администрация начала следственные мероприятия. Бунтовщикам было определено наказание, вплоть до ссылки в отдаленные районы Сибири [Покровский, 1989, с. 20 – 372].
Красноярская «смута» 1694 – 1696 гг., связанная с изгнанием воеводы С. Дурново, как и томская, вылилась в насильственные действия местного служилого населения города. В 1695 г. прежний воевода М. Башковский уговаривал красноярцев, «чтоб они ото всякие шатости перестали и не были б таковы, как преж сего воровал Стенька Разин». Однако обращение не возымело результата. Среди служилых людей лидировали авторитетные «дети боярские», которые агитировали и рассылали по деревням «смутные письма». Очень скоро это привело к тому, что на улицах города забили барабаны, на площади перед церковью собралась большая толпа служилых людей с оружием и атрибутами военного строя. Толпа выдвинула требование «отказать» (т.е. отстранить) М. Башковского от воеводства.
Действия нового воеводы С. Дурново тоже были далеки от образцов дипломатии. Результат его политики оказался плачевным: воеводу стащили с постели за ногу, били под бока и в одном нижнем кафтане сбросили с лестницы. После побоев и унижений С. Дурново решили утопить. Воеводу посадили в лодку, нагруженную камнями. С трудом ему удалось отплыть. Только умелые действия письменного головы С. Лисовского, взявшего ответственность на себя, смогли предотвратить трагический исход событий [Бахрушин, 1959, с. 184 – 192].
Аналогичными по силе влияния на негодующую толпу оказались в 1641 г. действия кузнецкого воеводы. Он пытался «замирить» казаков, собравшихся по вопросу доставки хлеба (РГАДА. Ф. 214. Ст. 136. Л. 769).
Волнение городских и «подгородных» жителей г. Тобольска в 1638 – 1639 гг. было направлено против боярского сына Саввы Фран-[416]цуженина. «Русские люди и татаровя, и бухарцы» грозились его «с яру кинуть в Иртыш реку». Разрешилось все примирением сторон при содействии архиепископа Нектария (РГАДА. Ф. 214. Ед. хр. 561. Л. 399 – 402, 411 – 420).
Следует иметь в виду, что такие сдерживающие факторы, как манипуляции воевод или содействие представителей церкви, лишь подавляли эмоции, которые порождала социокультурная обстановка. Рано или поздно они, так или иначе, выплескивались.
Непростая адаптация к условиям Сибири порождала конфликтные ситуации внутри наиболее мобильной и организованной среды государевых служилых людей. Этническая и географическая неоднородность колонистов только усугубляла ситуацию, поскольку происходило столкновение различных культурных традиций. Причинами возникновения стрессов служили также угрозы со стороны автохтонов края на фоне нестабильных условий жизнеобеспечения. Для правильного понимания «бунтов» следует учитывать, что жители города, прежде всего казаки, находились в условиях постоянной военной угрозы со стороны «немирных» местных жителей (например, енисейских кыргызов). Непреходящее состояние стресса от разорительных набегов накладывало отпечаток на психологическое состояние служилых людей, внутренне готовых к проявлению крайних форм агрессии. «Бунты» против властей происходили и в разных сибирских городах, но красноярские события 1694 – 1696 гг. явились наиболее яркими по степени концентрации агрессии.
В особо «взрывоопасную» группу попадали т.н. «новоприборные» казаки, присланные в Сибирь «по прибору». Вновь прибывшие казаки сразу же столкнулись с трудностями, целиком завися от жалованья. Накопление недовольства в их среде можно считать в определенной мере оправданным. Казаки надеялись на «сытую» жизнь в Сибири. Для осуществления надежд требовалось время, однако бунтовать было проще и понятнее. Не имея обустроенного быта и иных доходов, они выражали недовольство простыми и доступными для них способами, прибегая к насилию и грабежам. Например, в г. Енисейске «новоприборные» казаки после того, как их требования хлебного и денежного жалованья не приняла воеводская администрация, стали «с великим невежеством» угрожать воеводе и «городовые ворота ломали и притворы выломали и около острога окрики чинили». Подобные действия происходили и в Маковском остроге, где казаки разграбили запасы торговых людей [Леонтьева, 1973, с. 96 – 97, 103].
Судя по анализируемым материалам XVII в., в применении крайних форм агрессии не была заинтересована ни одна из конфликтующих сторон. Нами выявлено несколько способов элиминации деструктивных проявлений конфликта и преобразования их в культурно-приемлемые формы. Выше уже отмечался факт почти повсеместного использования челобитных. Тексты большинства челобитных свидетельствуют, что жалобщики затратили немало времени и ментальных усилий, выплескивая негативные эмоции. Возможно, именно это предотвратило многие выступления с применением насилия против власти.
[417] Кроме того, одной из скрытых форм агрессии являлись побеги казаков. Не справившись с трудностями адаптационного периода, некоторые казаки бежали к привычной жизни. Такие случаи были характерны для начального периода колонизации региона. В Томске в конце второго десятилетия XVII в. по наущению казака Тимофея Сеченого пытались бежать «к Руси» 20 служилых людей, получивших наказание в г. Тобольске (РГАДА. Ф. 214. Ед. хр. 819. Л. 4 – 4 об.).
Другой способ ухода от применения физического насилия заключался, по всей видимости, в смене физических мер воздействия на «оппонентов» вербальными реакциями: угрозами и бранью, как говорили в те времена, «лаем». Это фиксируется в целом ряде челобитных XVII в. в таких формулировках: «Учал мне, холопу твоему отказывать невежливо и лаял меня...» (РГАДА. Ф. 214. Ст. 136. Л. 372). К воеводскому окружению, а тем более к самому воеводе, положено было обращаться с уважением, не употребляя прозвищ и использовавшихся в быту уменьшительных имен. Назвать человека, стоящего выше по социальному положению, «полуименем» приравнивалось к оскорблению и означало попытку символического лишения статуса. Часто в обвинениях фигурирует обида на подобные оскорбления: «И бранил и полуименем называл...» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. № 1770. Л. 5 об. – 6).
Таким образом, конфликтные ситуации среди переселенческого населения зависели от экономического состояния общества. Они усугублялись непродуманными и провоцирующими действиями местных властей, происходили в условиях стрессовых ситуаций, причинами которых служили угрозы со стороны автохтонных жителей края и конфликтным потенциалом этнической и географической неоднородности служилых людей, представителей различных культурных традиций.

Список литературы

Бахрушин С.В. Научные труды. – М.: Изд-во АН СССР, 1959. – Т. IV. – 259 с.
Леонтьева Г.А. Волнения служилых людей в Восточной Сибири в 80-х годах XVII в. // Русское население Поморья и Сибири (период феодализма). – М.: Наука, 1973. – С. 94 – 105.
Люцидарская А.А., Майничева А.Ю. Судные дела Томской съезжей избы как источник для исследований этносоциальных аспектов поведения человека // Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. – Новосибирск: Изд-во ИАЭТ СО РАН, 2012. – Т. XVIII. – С. 370 – 373.
Покровский Н.Н. Томск 1648 – 1649 гг.: воеводская власть и земские миры. – Новосибирск: Наука, 1989. – 388с.

 Воспроизводится по:
 
 Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий: Материалы итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН. 2013 год. Новосибирск. Т. XIX. с. 414 – 417