(с. 11) Функционирование самоуправления у сибирских служилых людей (особенно в экстремальных ситуациях – в период военных походов и бунтов, когда служилые «заводили круги») достаточно хорошо исследовано историками на материалах XVII в. [1]. Гораздо хуже обстоит дело с изучением служилого «мира» XVIII в. В.Н. Шерстобоев в своем известном исследовании утверждал, что в это время у служилых людей «не было своей организации, своего самоуправления», хотя при этом отмечал, что они «беспрерывно кого-нибудь выбирали – приказчиков, городничих, уполномоченных, сторожей, сборщиков, счетчиков и т.д.» [2]. Н.А. Миненко, напротив, писала, что «казакам предоставлялась во многих вопросах определенная самостоятельность», которая «значительно уменьшилась» к началу XIX в. [3]. В другой своей работе она же подчеркивала, что «имеющиеся данные позволяют утверждать, что общинные традиции сибирского казачества не пресеклись на рубеже XVII – XVIII вв. Например, в жизни городовых казаков Березова и Сургута большую роль играли общие собрания, на которых писали челобитные, обсуждали различные текущие вопросы, выбирали представителей на должности целовальников, таможенных голов и прочих, определяли, кому ехать с казной в Москву или Тобольск, устанавливали очередность командирования на южные линии. На всех выбранных лиц от казачьего общества выдавалось своеобразное поручительство – специальный "выбор”» [4]. Две небольшие статьи самоуправлению городовых казачьих команд Западной Сибири в XVIII – первой четверти XIX в. посвятил А.Р. Ивонин, который пришел к выводу, что в существовании мирских организаций, в их превращении в низшее административное звено было заинтересовано само государство. По его мнению, лишив в первой трети XVIII в. сибирских казаков элементов политической самостоятельности, власть вовсе не собиралась вмешиваться во внутреннюю жизнь казачьих команд, оставив им право выбора казаков на ту или иную должность [5].

В целом же ответ на вопрос, в каких масштабах и рамках сохранились традиции служилого «мира», служилого самоуправления после (с. 12)петровской «бюрократической революции», пока остается открытым. А без этого вряд ли можно решить и более общую проблему: насколько глубоко и сильно проникли централизация и регуляризация в низшие звенья управления – и в первую очередь – на окраинах Российской империи, было ли полностью подавлено земское начало государственным. По этому поводу В. А. Александров и Н. Н. Покровский вполне резонно заметили: «...отсутствие специальных исследований, выполненных на современном научном уровне, не позволяет конкретно оценить, в какой мере в XVIII в. удалось воплотить в жизнь ... стройный идеал», сформулированный Петром I в ходе его реформ [6].

В связи с вышеизложенным вполне очевидным становится потребность дальнейшего исследования казачьего самоуправления XVIII в. как в масштабах всей Сибири, так и в пределах ее отдельных территорий. Важность этой задачи обусловлена и тем, что служилые люди почти весь XVIII в. являлись в Сибири основным элементом местного административного аппарата.

Прежде всего, вероятно, следует обратить внимание на бытовавшую в Сибири в XVIII в. практику выборности казачьих служб, а конкретнее, найти ответы на вопросы: на какие службы могли избирать служилые люди; какова была процедура организации и оформления выборов; кого выбирали; кто был в составе выборщиков; что дает нам сам факт функционирования выборов для понимания такой сложной проблемы как принципы и механизм функционирования государственной власти и служилого мира.

В данной статье предпринимается попытка решить поставленные вопросы применительно к одной из сибирских городовых казачьих команд, а именно Нерчинской. Для достижения цели использована делопроизводственная документация, отложившаяся в фонде Нерчинской воеводской канцелярии [7], в первую очередь так называемые «выборы» – письменные акты, фиксирующие избрание служилым миром своих членов на разного рода службы и должности; они одновременно служили и подтверждением полномочий выбранного лица [8].

Не касаясь анализа формуляра «выборов», отметим, что они, являясь по своему функциональному назначению документами текущего делопроизводства, в то же время очень близки к актовым источникам, поскольку фиксируют определенные договорные отношения как между «миром» и выбираемым им лицом, так и между «миром» и государственной властью [9]. На сегодняшний день удалось выявить в (с. 13) Российском госархиве древних актов и Госархиве Читинской области 31 акт «выборов» служилых людей г. Нерчинска за 1735–1768 гг. Хронологически «выборы» распределяются следующим образом: 1735 г. –1, 1738 –4, 1741 –4, 1742 –5, 1743 –7, 1745 –1, 1751 –1, 1752 –2, 1753 –2, 1761 –1, 1767 –1, 1768 –2. Большая их часть является оригиналами – актами, составленными при Нерчинской казачьей съезжей избе и заверенными собственноручными подписями выборщиков или по их поручению подписями других лиц. Лишь 5 документов оказались копиями, сделанными в воеводской канцелярии [10].

Не вникая в подробности проведенного анализа «выборов» и прочей делопроизводственной документации, как исходящей из Нерчинской воеводской канцелярии, так и входящей в нее, изложим достигнутые результаты.

На первые три поставленные вопроса ответить оказалось достаточно несложно. Весь комплекс дел однозначно свидетельствует, что в 1730–1760‑е гг. на любую службу, которая поручалась местной администрацией служилым людям, человек должен был быть избран самими служилыми людьми.

Механизм организации выборов выглядел следующим образом. С появлением необходимости обеспечить выполнение какой-либо службы нерчинский воевода отдавал письменный приказ (указ) нерчинскому казачьему голове провести выбор людей на означенную службу. Воеводский указ включал в себя те компоненты, которые затем повторялись в «выборе»: дату, круг выборщиков, требуемую характеристику кандидата (например, «человека доброго и не пьяницу и не подозрительного и к тому делу достойного»), указание на службу.

Получив указ, казачий голова (или замещающее его лицо) организовывал выборы. Встречающаяся в рапортах казачьего начальства о проведении выборов фраза «при собрании у нерчинских казацких дел дворян, детей боярских, казацких старшин и рядовых казаков выбрали» позволяет вполне определенно предположить, что выборы проходили или около казачьей съезжей избы или в ней самой (в зависимости от числа собравшихся выборщиков). Правда, имеющиеся в нашем распоряжении документы не дают возможности выяснить, какова была процедура самих выборов, кто предлагал кандидатов, обсуждались ли они, как проходило голосование и было ли оно вообще. Бесспорно можно говорить лишь о том, что выборщики все же учитывали, насколько кандидат подходит к выполнению той или иной (с. 14) службы. Такие характеристики, как «в грамоте отписать умеющий», «к тому делу заобыкновенных», «прожиточного», «верного и надежного», присвоенные кандидатам в «выборах», вряд ли были простой данью формальности, потому что, во‑первых, употреблялись они достаточно редко и, можно сказать, индивидуально, в отличие от такого расхожего выражения, кочующего из «выбора» в «выбор», как «добрых и неподозрительных и не пьяниц», и во‑вторых, далеко не все служилые являлись зажиточными, грамотными и имеющими опыт административной работы.

Выборы прошли. Их результат фиксировался в «выборе», который подписывали выборщики. После этого казачий голова или лицо, его замещавшее, сочинял доношение, в котором информировал Нерчинскую воеводскую канцелярию о прошедших выборах и о представлении в канцелярию выборных и «выбора». Доношение и «выбор» вручались выборным, которые отправлялись в канцелярию и передавали означенные документы воеводе. «Выбор» в данном случае служил своего рода мандатом, подтверждающим полномочия выборных. Получив доношение и «выбор», воевода на последнем после подписей выборщиков накладывал свою резолюцию и давал «определение», как поступать дальше. Бывало, как явствует из документов, что выбрать на службу могли человека, отсутствовавшего в Нерчинске в момент проведения выборов. В таком случае воевода отдавал распоряжение «выборного служилого сыскать». Поставив резолюцию, воевода направлял выборных в церковь для принесения присяги «в верной Ея Императорского Величества службе». В заключение выборным от нерчинской канцелярии вручалась инструкция, определявшая их обязанности и порядок их выполнения.

Выбирать на службы нерчинские служилые люди могли не только из своего круга, но и из числа отставных служилых и казачьих детей. Привлечение последних обусловливалось тем, что в данный момент или просто не было в наличии не занятых на других службах служилых, или среди последних нельзя было подобрать подходящую кандидатуру (грамотного, «прожиточного»). Об этом, кстати, прямо говорится и в самих «выборах»: «выбрали мы ... к пятинному выделу за неимением ныне в Нерчинску наличных детей боярских и казаков, а имянно из отставных казаков..., в пищики за неимением казаков и отставных в грамоте умеющих ис казачьих детей» [11]. Но, с другой стороны, это свидетельствует и о том, что служилый мир рассматривал отставных и «пришедших в совершенный возраст» (с. 15) казачьих детей в качестве своих членов, обязанных наряду с действительно служащими нести «служебную нагрузку», правда, членов неполноправных. Отставные и казачьи дети обладали лишь «пассивным», но не «активным избирательным правом»: их можно было выбирать, но сами они не имели права голоса, о чем говорит отсутствие их подписей под «выборами». (В данном случае речь идет о неполноправности отставных и казачьих детей лишь как членов служилого мира).

Гораздо сложнее ответить на вопрос, как определялся круг выборщиков. Уже беглого взгляда на число подписей достаточно, чтобы уверенно констатировать: в выборах принимала участие не только не вся нерчинская команда (насчитывавшая от 380–400 чел. в конце 1730 – начале 1740‑х гг. до 490–530 чел. в конце 1740 – начале 1760‑х гг.), но даже и не весь гарнизон собственно Нерчинска (примерно 350–380 служилых людей); число выборщиков никак не регламентировалось. Под обнаруженными «выборами» количество подписей колеблется от 8 (в «выборе» 1735 г.) до 85 (в «выборе» марта 1742 г.). Наиболее часто (треть всех «выборов») число выборщиков составляло 40–50 чел. Исходя из этого, можно утверждать, что «выборы» подписывались только теми служилыми, которые в момент выборов находились в Нерчинске. Но и в этом случае встает вопрос: а все ли они участвовали в выборах? Чтобы ответить на него бесспорно, нужно иметь под рукой именные списки всех служилых, находившихся в день выборов в городе. Однако источники не предоставляют такой возможности. Зато в фондах Нерчинской воеводской и Селенгинской пограничной канцелярий удалось собрать ведомости и табели «расхода» на службы нерчинских служилых людей за 1750–60‑е гг. [12]. Эти документы дают информацию, сколько служилых считалось по самому Нерчинскую в службах и «налицо». Сравнивая эти сведения со сведениями «выборов», получаем следующую картину. Оказалось, что в городе находилось «действительно служащих» дворян, детей боярских и казаков в начале 1750‑х гг. примерно 200–250 чел., во второй половине 1750 – начале 60‑х гг. – от 40 до 90 чел. Эти цифры больше, нежели число служилых людей, принимавших участие в выборах: в 1751–1753 гг. – 18–29 чел., в 1767–1768 гг. – 11–23 чел. «Выбор» «правящего у казачьих дел» 1761 г. подписало 60 служилых. Учитывая важность этой должности, можно предположить, что под «выбором» (с. 16) поставили свои подписи все служилые люди, бывшие в данный момент в Нерчинске [13].

Возможны три версии: или большая часть служилых людей, значившихся по Нерчинску в службе и «налицо», реально находилась в другом месте; или не все служилые, бывшие в Нерчинске, участвовали в выборах; или то и другое вместе. Верна скорее всего третья версия, поскольку, с одной стороны, значительная часть нерчинских казаков действительно имела «домообзаводство» вне города, в «подгородных» деревнях (там и могла находиться в момент выборов), а с другой стороны, не все служилые, бывшие реально в Нерчинске, участвовали в выборах. На последнее прямо указывают «рукоприкладства» к «выборам». Сравнив две часто встречающиеся формулы «рукоприкладства» – «к сему выбору вместо ... (далее шло перечисление имен и фамилий служилых людей, которые, будучи неграмотными, доверили подписать за себя другому человеку) ...их прошением служилой (имя рек) руку приложил» и «к сему выбору вместо ... их прошением и за себя служилой (имя рек) руку приложил» – мы увидим, что в первом случае служилый подписывал документ только за своих товарищей, т.е. в выборах не участвовал, во втором же он подписывал «и за себя», фиксируя тем самым и свое участие в выборах. Не исключена, конечно, и такая ситуация, когда служилый реально в выборах не участвовал, а фамилия его для количества могла быть указана среди выборщиков. Прямых подтверждений этому нет, но подобная практика отмечена, в частности, в приходских общинах (где было принято расписываться за отсутствующих членов «мира») [14] и в случае необходимости к ней могли обратиться и служилые люди.

Учитывая вышеизложенное, можно признать, что выборы являлись необходимым элементом системы местного управления Нерчинского края. Без них не обходилось ни одно назначение служилого человека на службу. Однако из этого не следует, что управление находилось в руках служилых людей или они могли контролировать местную администрацию. Во‑первых, выборы на все службы и должности производились только по указанию местной власти. Исключение составил лишь выбор в марте 1761 г. «правящего» казачьими делами – исполняющего обязанности казачьего головы. Избрание проводилось по инициативе самих нерчинских служилых людей, поэтому в тексте «выбора» отсутствует ссылка на «государев указ» из воеводской канцелярии. Во‑вторых, приговор служилого мира не был окончательным (с. 17); требовалась резолюция воеводы, который мог и не согласиться с мирским выбором и приказать провести перевыборы. В‑третьих, выборный, выполняя свои служебные обязанности, был подотчетен не миру, а воеводской власти, от которой и получал должностную инструкцию. В‑четвертых, «выборы» не содержат указания на длительность выполнения конкретных служб, срок их исполнения зависел только от администрации; по ее решению могла произойти замена. Сами служилые не могли отказаться от выполнения предписанной им сверху службы.

Наконец, бросается в глаза то обстоятельство, что, выбирая человека на какую-либо службу, выборщики до 1750‑х гг. обязывались нести полную ответственность за проступки своего кандидата. В «выборах» до указанного времени обязательно фиксировалось, что санкции за служебные проступки будут применятся не только к конкретному виновному, но и к самим выборщикам: «А ежели какую трату учинят, то платить им ис своих собственных пожитков, а ежели чего у них не достанет, то повинны мы, выборщики, за них платить из своих собственных пожитков» («то повинен он, выборной, тако ж и мы, выборщики, во всем в том ответствовать безо всяких отговорок», «то повинны как оные выборные, так и мы, выборщики, чему будем достойны по указу безо всяких отговорок»). И этот принцип круговой поруки был, безусловно, выгоден властям, особенно при возмещении казенных убытков, случившихся по вине служилого. Существовало явное противоречие: служилый мир выбирал кандидата на службу и нес ответственность за его действия, но при этом выбранный кандидат совершенно не был подотчетен своим выборщикам. Правда, в «выборах» 1750–1760‑х гг. санкции почти не упоминаются. И пока мы можем только строить догадки, в чем причина их исчезновения.

Однако, с другой стороны, «выборы», несмотря на свою откровенную фискальную тональность, были на руку и служилым, поскольку позволяли им регулировать раскладку служебных повинностей, смотря по «состоянию» каждого служилого. Кроме того, будучи неподотчетен миру, служилый, определенный на службу по приговору своих товарищей, должен был все же чувствовать перед ними известные моральные обязательства. Он должен был осознавать необходимость неукоснительного исполнения своих обязанностей, чтобы не подвести сослуживцев, поручившихся за него. Правда, все это было в не меньшей степени выгодно и администрации.

(с. 18) Поиск причин сохранения в середине XVIII в. выборов у служилых людей может увенчаться успехом лишь при одновременном исследовании процесса эволюции служилой организации на протяжении всего XVIII в. И все же позволим себе высказать несколько предположений на этот счет.

Выборы были выгодны как воеводской администрации, так и служилому миру. Первой – по фискальным соображениям, второму – из‑за возможности регулировать раскладку служебных повинностей. В то же время то обстоятельство, что воевода в своих указах о производстве выборов обращался не только к казачьему голове, но и ко всем нерчинским служилым людям («казачью голове ... и всем служилым людям», «казачью голове с товарищи»), говорит о том, что власть видела перед собой не бессловесный чиновничий аппарат, а единую служилую корпорацию, мнение которой не могла не учитывать. С другой стороны, отсутствие у казачьего головы (правящего за казачьего голову) права единолично (по указу воеводы) назначать служилых людей на службы, необходимость в этих случаях обращаться к миру, свидетельствуют о бытовании в нерчинской служилой среде традиций казачьего круга. И эти традиции, уходящие корнями в эпоху «вольных» казачьих сообществ [15], в свою очередь «снизу» подпитывали практику выборов, санкционированных «сверху» коронной администрацией.

Практика выборов, в которых в равной степени принимали участие и верхушка служилых людей – дворяне и дети боярские, и казачья старшина, и рядовые казаки, позволяет говорить о функционировании в Нерчинске в 30–60‑х гг. XVIII в. единой служилой корпорации – «войска». К слову, и сами нерчинские служилые люди в это время именовали себя иногда «войском». Примечательно то, что «войсковое» начальство – «правящего казачьими делами» – еще и в 1761 г. выбирали, причем выбор осуществлялся по инициативе самих служилых людей, без санкции воеводы. Можно заметить, что должность казачьего головы была выборной с самого момента ее введения у нерчинских служилых людей в 1703 г. [16]. И это была не только нерчинская специфика. Якутские служилые люди в XVIII в. также выбирали казачьего голову, который утверждался воеводой, иркутским губернатором и Сибирским приказом [17]. Ситуация в известной мере парадоксальная: самая важная в казачьих гарнизонах должность, на которую даже в XVII в. (во времена, когда служилый мир обладал несравненно большими правами) назначали (с. 19) власти [18], в первой половине XVIII в. становится в отдельных казачьих командах выборной.

Вопрос о существовании в Нерчинском крае (как и вообще в Сибири) в XVIII в. служилого «войска», формах и принципах его организации нельзя окончательно решить на основе анализа одних лишь «выборов». Тем не менее, можно зафиксировать весьма интересный момент: государственная власть, стремившаяся к абсолютной централизации, бюрократизации и формализации, допускала на окраинах страны, в самом низшем звене государственного управления возможность выборов – возможность государственным служащим (а сибирские служилые люди являлись таковыми) самим распределять между собой служебные обязанности.

Примечания

1. См., напр.: Александров В.А., Покровский Н.Н. Власть и общество. Сибирь в XVII в. Новосибирск, 1991; Никитин Н.И. О традициях казачьего и общинного самоуправления в России XVII в. // Изв. СО РАН. Сер. История, филология и философия. 1992. Вып. 3.

2. Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Иркутск, 1957. Т. 2. С. 580–581.

3. Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в XVIII – первой половине XIX в. Новосибирск, 1975. С. 225–226.

4. Она же. Задачи изучения истории казачества восточных регионов России на современном этапе // Казаки Урала и Сибири в XVII–XX вв. Екатеринбург, 1993. С. 11.

5. Ивонин А.Р. Самоуправление в городовых казачьих командах Западной Сибири в XVIII – начале XIX вв. // Мат. XXIII Всесоюзной науч. студ. конф. История / Новосибирский ун‑т. Новосибирск, 1985; Он же. Самоуправление казачьих городовых команд Западной Сибири XVIII – первой четверти XIX вв. // Казаки Урала и Сибири в XVII – XX вв.

6. Александров В.А., Покровский Н.Н. Власть и общество ... С. 355.

7. См.: РГАДА, ф. 634; ГАЧО, ф. 10.

8. «Выборы» были необходимым элементом жизнедеятельности не только служилой, но и крестьянской, посадской, а также церковно-приходской общины в Сибири XVIII в. См.: Громыко М.М. Территориальная крестьянская община Сибири (30‑е гг. XVIII в. – 60‑е гг. XIX в.) // Крестьянская община в Сибири XVII – начала XX в. Новосибирск, 1977. С. 35–37; Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община в XVIII веке. Новосибирск, 1990. С. 33–96, 148–152; Миненко Н.А. Русская крестьянская община в Западной Сибири. XVIII – первая половина XIX в. Новосибирск, 1991. С. 67; Языков С.А. «Выборы» посадских общин Сибири XVII – начала XVIII в. как исторический источник // Источники по истории общественного сознания и литературы периода феодализма. Новосибирск, 1991; Шерстобоев В.Н. Илимская пашня. Иркутск, 1949. Т. 1. С. 147–150, 172–177, 193–195; Т. 2. С. 132–136.

9. Языков С.А. «Выборы» посадских общин... С. 162.

10. РГАДА, ф. 634, оп. 1, д. 9, л. 16–17, 57–58, 67–68об, 218–219, 265–267об, 270–272об; ГАЧО, ф. 10, оп. 1, д. 25, л. 130; д. 37, л. 277–278об; д. 56, л. 116–117, 302–302об, 308–308об; д. 60, л. 92–93об, 266–266об; д. 87, л. 75–77; д. 98, л. 78–79; д. 99, л. 30–31об, 113–114; д. 139, л. 33–33об, 58–60об, 112–114об, 120–120об, 125об–126, 232–232об, 262–262об, 271–271об, 277–278об.

11. ГАЧО, ф. 10, оп. 1, д. 60, л. 266.

12. Там же, д. 63, л. 70–71; д. 82, л. 33–98; и др.; РГАДА, ф. 1092, оп. 1, д. 25, л. 146–148, 189–190, 227, 537–539; д. 31, л. 273–295.

13. ГАЧО, ф. 10, оп. 1, д. 87, л. 75–77.

14. Зольникова Н.Д. Сибирская приходская община... С. 33.

15. Никитин Н.И. О происхождении, структуре и социальной природе сообществ русских казаков XVI – середины XVII в. // История СССР. 1986. № 4.

16. Васильев А.П. Забайкальские казаки. Чита, 1916. Т. 1. С. 209.

17. Матюнин Н. О покорении казаками Якутской области и состоянии Якутского казачьего пешаго полка // Памятная книжка Якутской области на 1871 г. 3‑е изд. СПб., 1877. С. 176.

18. Никитин Н.И. Служилые люди в Западной Сибири XVII века. Новосибирск, 1988. С. 48–50.

Комментарии

РГАДА – Российский государственный архив древних актов

ГАЧО – Государственный архив Читинской области, ныне – Государственный архив Забайкальского края (ГАЗК)

Опубликовано:

Социально-политические проблемы истории Сибири XVII – XX вв.: Бахрушинские чтения, 1994. / Новосиб. гос. ун‑т. Новосибирск, 1994. С. 11–20.