Автору этих строк приходилось общаться с представителями современного «возрожденного» казачества России, чьи воззрения об истории составляют уже особый пласт обывательской мифологии. Для них весьма характерен тезис о древности некоего особого «казачьего» народа (этноса), который к русскому и украинскому народам не имеет никакого отношения. В заметном противоречии с этим утверждением находится не менее популярная декларация о казаках как о «верных слугах Царя и Отечества», испокон веков стоявших на страже российских границ.

На самом деле казачество в разных географических областях России формировалось исторически и, прежде чем достичь в XIX столетии определенной сословной и войсковой организации, претерпело ряд эволюционных изменений, обусловленных сложными отношениями с государственной властью. О зарождении казачества в Сибири в бурную эпоху ее присоединения к России (XVII век) немало написал известный историк Н.И. Никитин, который подверг справедливой критике фантастические взгляды на этот вопрос Л.Н. Гумилева¹. Сибирское казачество, разбросанное по гарнизонам возникавших русских городов, с самого начала освоения Сибири состояло на службе у московского царя (за исключением дружины Ермака). В «приборе» казаков на службу за Уралом, включая и ссылку, решающую роль играли органы государственной власти.

Сибирское казачество складывалось как разноэтничная масса с безусловным преобладанием великорусского этноса. Учитывая частые переводы казаков в гарнизоны других городов, для XVII века нет смысла говорить о замкнутых территориальных корпорациях казачества, которые якобы легли в основу формирования русского старожильческого населения Сибири.

Савва Аргунов

Историками уже немало сделано для воссоздания судеб конкретных людей, стоявших у истоков сибирского казачества². Поддерживая эту традицию, предлагаю сторонникам казачьей «автохтонности» несколько портретов сибирских служилых людей, чьи контуры проступают со страниц архивных документов XVII столетия.

Примечательна биография березовского атамана Саввы Аргунова, родоначальника целого казачьего клана в Сибири, известная из челобитной его сына Лазаря, поданной в Сибирский приказ в 1663 году³. Савва принадлежал к тем «вольным» казакам, которые в конце XVI века активно вербовались на государеву службу и участвовали в боевых действиях на самых разных окраинах Русского государства. После похода Ермака часть таких казаков направилась в Сибирь, составив первый «призыв» местных гарнизонов и заложив основу русского старожильческого населения за Уралом. Еще до прихода в Сибирь Аргунов был атаманом и казаковал на Дону, Волге и Тереке. В феврале 1590 года он находился в составе царских войск, осаждавших Нарву. В Сибирь Савва пришел с отрядом князя Петра Горчакова, который в 1595-м был послан из Москвы усмирять восставших «иноземцев» Березовского уезда. Отряд Горчакова «для поспешенья» пришел в Березов зимним путем через перевалы Северного Урала. После подавления восстания Аргунов стал служить в березовском гарнизоне.

В 1601 году 70 березовских казаков во главе с атаманами Иваном Пешим и Истомой Аргуновым отправили в Москву челобитную. Думаю, мы имеем все основания для отождествления Саввы и Истомы Аргуновых. Для русских людей XVI-XVII столетий иметь два имени было делом обычным (одно имя христианское, другое — мирское, своего рода прозвище). В челобитной Лазаря Аргунова его отец назван христианским именем, а при жизни он наверняка был больше известен как Истома. Кажется маловероятным, чтобы в Березове на рубеже XVI-XVII веков одновременно служили два атамана Аргуновых. Из челобитной Саввы-Истомы Аргунова и его товарищей мы узнаем о том, что они участвовали в большом походе против селькупской Пегой орды (1597), во время которого захватили пленных и привезли их в Березов⁴. Между походом на Пегую орду и подачей челобитной Савва Аргунов принял участие еще в одном исторически важном событии — экспедиции 1600/01 года, в результате которой была основана Мангазея. Рассказ Лазаря Аргунова (по семейным преданиям) об этом походе является важным источником, дополняющим другие немногочисленные свидетельства. По словам сына, его отец был послан «из Березова... в Мангазею с князем Мироном Шаховским да Данилом Хрипуновым зимним путем на нартах. И самоядь их, многих служилых людей, побили и запас их отгромили, и после того оне до Мангазеи шли, голод и всякую нужу терпели. И пришед в Мангазею, самоядь в аманаты поймали и к шерти их привели и город поставили».

Следующей службой казака Саввы стало участие в походе на Подкаменную Тунгуску, с чего началось объясачивание кочевавших там эвенкийских родов. Об этом походе до сих пор ничего не известно; следуя логике изложения Лазаря Аргунова, он состоялся в первые годы XVII столетия. Не обошли атамана стороной и кровавые события Смуты в центре России. Будучи послан в Москву, он попал в плен к полякам и был отправлен в Тушинский лагерь Лжедмитрия II, откуда при неясных обстоятельствах сумел бежать, после чего продолжил службу в Березове. Год его смерти источники не сохранили. Любопытно, что в так называемом Пинежском летописце, созданном в первой половине XVII века в простонародной среде в районах Поморья, героями «сибирского взятия» оказываются «атаманы казачьи Ермак Тимофеев да Арган Андриев»⁵. Рассказ летописца о походе Ермака и казацком посольстве к Ивану Грозному не оставляет сомнений в том, что в основе его лежала устная традиция, уже покрывающаяся налетом легенды. Березов, между прочим, был самым близким к Поморью из сибирских городов, если иметь в виду старую и наиболее короткую дорогу через Северный Урал. Не стал ли атаман Савва Аргунов, появившийся в Березове через 11 лет после смерти Ермака и принимавший заметное участие в покорении сибирских "землиц", героем устных рассказов? Весьма вероятно, что на русском Севере его могли какое-то время помнить под прозвищем Арган (Аргунов — Аргун — Арган), естественным образом сделав сподвижником Ермака.

Как и в других сибирских городах, в Березове уже в XVII столетии сложилась служилая верхушка гарнизона, своего рода казачий «патрициат», состоявший из представителей определенного круга фамилий. Потомки местных детей боярских и атаманов имели все шансы получить со временем эти же чины (при условии, конечно, активной собственной службы). В 1649 году мы встречаемся с атаманом Иваном Аргуновым, который был послан с 32 казаками в Обдорский острог, осажденный самоедами. Скорее всего, Иван Аргунов был одним из сыновей Саввы. В 1641 году казак Васька Савельев Аргунов переписывал в Белогорской волости ясачное население, а в 1651-м по заданию воеводы он же выявлял уклоняющихся от ясачного обложения в Казымской волости. В документах в обоих случаях он назван просто казаком, но характер служебных поручений указывает на его заметное положение в березовском гарнизоне. Можно не сомневаться, что именно принадлежность к атаманской семье позволяла Василию Аргунову занимать ответственную и весьма выгодную должность ясачного сборщика. Очевидно, он был младшим братом Ивана Аргунова, уже занимавшего отцовское атаманское место. Известен и Никита Аргунов, который в 1663 году ловил остяков Березовского уезда, подозреваемых в заговоре против русской власти. В 1679-м казачий атаман Федор Аргунов назван первым в челобитной, поданной на имя царя от всего березовского гарнизона. Должность атамана он занимал и в 1701 году.

Однако генеалогическая ветвь березовских Аргуновых прервалась, по всей видимости, уже в XVIII веке. Зато потомки Саввы Аргунова заняли видное место среди русских старожилов Якутии. Еще один сын Саввы, уже упоминавшийся Лазарь, оказался в числе 50 березовских служилых людей, отправленных в 1638 году в новообразованное Якутское воеводство. Сам Лазарь оставил след в истории восточносибирского мореходства неоднократными плаваниями на кочах из Якутска на реки Яну и Индигирку. Службу в казаках продолжили сыновья Лазаря — Василий и Евсей. В XVIII столетии якутские Аргуновы достигли вершины в местной служилой иерархии, а один из них даже получил звание сибирского дворянина.

Иван Лихачев и другие

В том же Березове еще в конце XVI века начал службу казак Иван Лихачев. До нас дошла челобитная его сына Алексея, поданная в конце царствования Михаила Федоровича⁶. Из нее узнаем, что Иван, будучи в Москве в 1632 году, просил, чтобы его сына поверстали в дети боярские на выморочное место некоего Севостьяна Струшинского. Эта просьба была удовлетворена, и сын боярский Алексей Лихачев стал заметной фигурой в березовском служилом мире. Струшинский, однако, был человеком холостым, в то время как в семье Лихачева росло пятеро детей. Вот и просил Алексей увеличить его хлебный оклад, чтобы он в «безхлебном в Березове городе с наготы и з босоты и з голоду з женишкою и з детишками вконец не погибл и впредь твоей государевой службы не отбыл». В дальнейшем казачий клан Лихачевых разросся, а в XVIII веке некоторые его представители достигли звания сибирских дворян.

Огромным авторитетом среди казаков Сургута пользовался атаман Тугарин Федоров, чья служба в Сибири началась с 1591 года. Его челобитная содержит интереснейшие факты о присоединении народов Западной Сибири к России. Именно он был первым приказным в основанном в 1597-м русском Нарыме и совершил первые походы в район будущего Томска и на Средний Енисей. Как и Савва Аргунов, Ту-гарин принимал участие в боевых действиях во время Смуты, сражался против Ивана Болотникова под Калугой в войсках знаменитого Михаила Скопина-Шуйского, затем под командованием воеводы В. И. Бутурлина штурмовал Лихвинскую засеку. Федоров участвовал в освобождении Москвы от поляков, где «с государевы изменники с польскими и литовскими людьми и с рускими воры бился явственно и многижды был ранен»⁷. Такой вот был атаман, умел противостоять и польским саблям, и селькупским стрелам.

В 1626 году Тугарин Федоров просил отставить его от службы, ссылаясь на многочисленные раны и старость, и поверстать в казаки (но не на свое атаманское место) сына Петра. Умер Тугарин в 1639 году, что известно из челобитной другого сургутского атамана — Кузьмы Горбунова. В Сургут Горбунов был переведен в 1634 году из Тары, где до этого 18 лет прослужил в конных казаках. Осенью 1640-го Кузьма находился в Москве, где подал челобитную, добиваясь высокого денежного и хлебного оклада умершего Федорова⁸.Челобитные, как и люди, бывают разные. О челобитной Кузьмы Горбунова создается впечатление, что писалась она под влиянием винных паров: текст очень мелкий, местами неразборчивый, логика изложения, особенно в конце документа, нарушена. Горбунов зачем-то пытался очернить Федорова, заявив, что тот «лежал в разслабленье» 25 лет, в то время как он, Кузьма, нес за Тугарина всякие службы. Между тем интересна она своим началом: Кузьма утверждал, что его отец Василий служил вместе с Ермаком. Если Горбунов по понятным причинам не прихвастнул, то перед нами еще один, ранее неизвестный, участник сокрушения «царства» Кучума. Тара — город порубежный, и в многочисленных стычках с калмыками, участником которых был Кузьма, сомневаться не приходится.

Одновременно с Горбуновым в конных казаках «литовского списка» служил на Таре некий Фонка Нутиков. Этот бравый казак был «немчином Швицкой земли», который при Борисе Годунове выехал из родной Швеции в Россию. В 1605 году он вместе с семьей был сослан на Тару, где воевода записал его в крестьяне. Несколько лет шведу пришлось обрабатывать землю, что было ему совсем «не в обы-чей». Очередной воевода И. М. Годунов разрешил Нутикову «поставить» вместо себя на пашню «доброго человека», а самому служить в конных казаках. Таким вот образом в течение 20 лет казаковал на юге Западной Сибири швед Фонка, заслужив «многие государевы выслуги: сукна и деньги». В 1631-м при подаче челобитной он даже не просился на полузабытую родину⁹.

Впрочем, далеко не всем ссыльным нравилась сибирская казачья служба. В той же Таре в первой половине XVII века служил «черкашенин» (украинец) Елфим Гре-беневский, который, заявившись 31 мая 1646 года в воеводскую избу, поведал занятную историю о кладе. В годы Смуты он был сначала на стороне поляков, но в конечном итоге оказался в полку князя Дмитрия Пожарского, во время сражения у Китай-города был ранен и захвачен в плен ротмистром Я. Рышневским. У последнего в плену же оказался чернец Кириллова монастыря (видимо, Кирилло-Белозерского). Этот чернец якобы являлся последним живым свидетелем, знавшим, где закопан монастырский клад (два других старца, «прятавших казну», к этому времени умерли). Каким образом поляки выпытали у чернеца его тайну, неизвестно, но монастырское золото, серебро и жемчуг их, естественно, привлекли. Свидетелем поисков клада оказался и находившийся в плену Гребеневский. По его словам, клад надо было искать так: ехать от Москвы по Можайской дороге к Дорогомиловой слободе, а «схоронено за деревяным городом к Новинскому монастырю, на загородном Кириловском монастырском дворе, закопана под хороминою в землю глубоко сажени в три». На глубине сажени шел деревянный пластинник (настил), а под ним уже надо было искать сам клад. Алчные поляки докопались до пластинника, но в это время с двух сторон (с Тверской и Никитской дорог) на них напали русские. Зарубив чернеца, поляки ударились в бегство. Гребеневский умолчал, почему он сам остался в живых. Речи ссыльного тарского казака сводились к тому, что он единственный в России, кто знает про этот клад, и к тому же хранил сию тайну больше 30 лет. Правду говорил Гребеневский или нет, но он своего добился: из Тары его отправили в Тобольск, а затем в сопровождении пристава в Москву¹⁰. Дальнейшая история кладоискателя нам неведома.

Юрий Тупальский

В сибирских гарнизонах XVII века, особенно среди детей боярских, было немало выходцев из Речи Посполитой, потомки многих из которых ассимилировались и стали естественным компонентом русского старожильческого населения. Будучи активными и подчас весьма заметными участниками колонизационного процесса в Сибири, ссыльные представители «литвы» лишены начальных страниц своих биографий. Если их служилую карьеру в Сибири можно с большими или меньшими подробностями проследить по сохранившимся документам, то предшествующий отрезок жизненного пути бывших шляхтичей отечественным историкам, как правило, неизвестен. Исключений здесь пока что немного, и к их числу относится история томского сына боярского Юрия Тупальского.

Как следует из его челобитной¹¹, Тупальский был сослан в Томск сразу после смерти патриарха Филарета Никитича, последовавшей 1 октября 1633 года. А до этого жизнь шляхтича на протяжении нескольких лет была наполнена шпионскими тайнами. С 1622/23 года Юрий, по его словам, служил русским агентом при дворе польского короля Сигизмунда III и успешно действовал в течение шести лет. Егo признания проливают некоторый свет на организацию, если можно так выразиться, русской разведки того времени. Деятельность иностранных шпионов на русской службе контролировалась непосредственно патриархом Филаретом и думным дьяком Ф. Ф. Лихачевым. Последний в 1620-х годах пользовался большим доверием патриарха и царя Михаила, в 1621/22 году возглавлял Посольский приказ, а затем до 1630-го — Разрядный приказ. Именно поэтому Тупальский указал, что его служба в качестве тайного агента записана в Разряде. Узнавая «всякие тайные вести», Юрий посылал донесения в Москву через приезжавших в Польшу русских купцов.

Патриарх Филарет, долгие годы проведший в польском плену, был весьма враждебно настроен к Речи Посполитой и выжидал лишь удобного момента, чтобы начать с ней войну. В условиях разгоравшейся Тридцатилетней войны Россия стремилась поддерживать добрые отношения со странами антигабсбургской коалиции, в первую очередь со Швецией. В начале 1629 года шведский король Густав Адольф, находившийся в состоянии войны с Польшей, предлагал России объединить усилия. Однако в том же году Швеция и Польша заключили перемирие, о чем шведская сторона официально известила Москву в начале 1630-го. Возможно, что именно с известием о предстоящем польско-шведском перемирии и бежал в Россию Тупальский, бросив в 1629 году семью и «все свое имение в Невельском уезде на Луцком рубеже». Впрочем, «великое тайное дело», о котором шляхтичу было запрещено распространяться в русском обществе, могло заключаться и в чем-то другом.

Есть основания предполагать, что Филарет Никитич и Тупальский были лично знакомы задолго до того, как последний стал шпионить в пользу России. В записях польских мемуаристов Будилы и Миколая Мархоцкого — участников и свидетелей Смуты в России начала XVII века — несколько раз упоминается некий Тупальский (без имени)¹². В мае 1610 года война Василия Шуйского разгромили отряд поляков и донских казаков, отступавший от Иосифо-Волоколамского монастыря. В числе пленных ротмистров оказался и Тульский. Между прочим тогда же руские ратники «отполонили» ростовского митрополита Филарета, находившегося среди поляков. Таким образом, невельский шляхтич Юрий и будущий патриарх могли познакомиться еще в лагере Лжедмитрия II. Подданные короля Сигизмунда, в том числе и Тупальский, были отпущены из плена в августе 1610-го, после крестоцелования москвичей королевичу Владиславу.

Не исключено, что знакомство Тупальского и Филарета продолжилось во время многолетнего польского плена патриарха. Как бы то ни было, остается только гадать, почему Тупальский изменил Сигизмунду III и стал русским агентом при королевском дворе. После отъезда в Россию Тупальский пользовался патриаршим покровительством и получил земельные пожалования. Однако при дворе Михаила Федоровича у бывшего тушинца и шпиона оказались родовитые недруги — окольничий князь В. П. Львов и боярин Ф. И. Шереметев. Очевидно, только покровительство Филарета Никитича не позволяло врагам Тупальского расправиться с ним. Ко времени смерти патриарха другой «патрон» Тупальского, думный дьяк Ф. Ф. Лихачев, был временно удален от государственных дел. После смерти Филарета влиятельный родственник царя Шереметев лишил Тупальского вотчин и поместья и сослал его в Томск.

Видимо, контраст между прежней деятельностью, причастной к тайнам сильных мира сего, и службой сына боярского в далеком Томске до конца жизни угнетал Юрия Тупальского: недаром он написал в челобитной, что 17 лет «мучит свой живот» в Сибири. Он не стал знаменитым землепроходцем и открывателем неведомых «землиц». Войдя в состав томской служилой верхушки, он старался не скомпрометировать себя перед московским правительством и не участвовал в «бунтах» и «заводах» томских казаков. Эта позиция Тупальского отчетливо проявилась в событиях 1648-1649 годов, когда служилый мир Томска отстранил от власти первого воеводу князя О. И. Щербатого. Несмотря на сильное давление со стороны восставших, Тупальский выступил противником мирского самоуправления и твердым приверженцем официальных указов Москвы. Ни арест, ни погром его дома, ни избиение его самого и жены не смогли поколебать эту позицию¹³.

В 1650 году, после окончания восстания, Тупальский подал в Сибирский приказ челобитную, в которой просил после его смерти передать его окладное жалованье сыновьям. Руководство Сибирского приказа, очевидно, оценило стойкое поведение Тупальского во время восстания: 19 мая 1650 года была составлена грамота, которой его денежное, хлебное и соляное жалованье передавалось сыновьям «Стеньке с братьею» (Лука Тупальский уже служил в чине сына боярского). Для съезжей избы Томска с грамоты предписывалось сделать копию, а подлинник отдавался на хранение в семью Тупальских¹⁴. Когда закончил свой жизненный путь бывший шляхтич, тайный агент и томский сын боярский Юрий Тупальский — неизвестно.

Дотошный читатель спросит: а правомерно ли причислять к казакам детей боярских, составлявших верхушку сибирских гарнизонов? Думаю, да. Дети боярские нередко стояли во главе казачьих отрядов, а атаманы, добившись чина сына боярского, по реальным условиям службы оставались казаками. В истории русского освоения Сибири заметной фигурой является Петр Иванович Бекетов, землепроходец, покоритель «немирных землиц» и основатель нескольких острогов. По происхождению Бекетов был потомственным сыном боярским из Центральной России. С 1627 года он служил в Енисейске, занимая одно время должность казачьего и стрелецкого головы. Отправляясь в свой последний поход в Забайкалье (1652), Бекетов возглавлял казачий отряд, но официально числился сыном боярским. Кто сейчас, кроме специалистов, помнит, что в допетровской Руси был такой низший чин в иерархии формирующегося дворянства? Важнее другое — народная память, столетиями жившая в фольклоре. Среди русских старожилов Забайкалья еще в первой половине XX века бытовали исторические предания: «Жил-был раньше такой казак по имени Бекетов... Про самого Бекетова народ рассказывал, что он был человек с доброй душой, никого в обиду не давал и честь казацкую держать умел»¹⁵. Фольклор часто допускает анахронизмы, но в данном случае он абсолютно точен.

г. Екатеринбург