Н. Оглоблин. 

СИБИРСКИЕ ДИПЛОМАТЫ XVII ВЕКА.

(Посольские «статейные списки»).

Разнообразна была в XVII веке деятельность сибирских служилых людей. В каких только ролях и на каких поприщах мы не встречаем их: в роли администраторов, ратных людей, дипломатов, мореходов, финансовых деятелей, сельских хозяев, горных инженеров и проч., и проч. Ко всему повидимому они были годны и ни от какого «государева дела» не отказывались. Особенный интерес представляет дипломатическая служба сибиряков. Никакой дипломатической школы в Сибири не было (в роде Посольскаго Приказа, игравшаго роль школы для московских дипломатов), но каждый рядовой служилый человек в Сибири мог ожидать, что волею судеб он получить дипломатическую «посылку» к какому-нибудь «мунгальскому царю», калмыцкому «тайше», «князцу» и т. п. Не смотря, однако, на явное диллетантство этих случайных дипломатов, их «посольская служба» шла как следует: они не только соблюдали в точности все посольские обычаи и церемониалы того времени, словно заправские дипломаты, но и достигали действительных результатов по существу порученнаго им посольскаго дела. Установление политических и торговых сношений с независимыми и полунезависимыми владетелями соседних с Сибирью мунгальских, киргизских, калмыцких и др. стран, нередкия дипломатическия [157] победы над ними, все мирныя завоевания порубежных земель путем посольских переговоров — все это было делом этих непатентованных дипломатов, отбывавших «посольское дело» на ряду со всяким другим «государевым делом». Они оставили нам любопытные «статейные списки» своих посольств, представляющие ценные материалы не только для политической истории среднеазиатских владений XVII века и наших сношений с ними, но и для географии и этнографии центральной Азии.

Из немалаго ряда «статейных списков» XVII в., сохранившихся в столбцах Сибирскаго Приказа (в Московском Архиве Министерства Юстиции), предлагаю (в своем пересказе, с сохранением всех характерных выражений подлинников) три «статейных списка» из числа более древних. Каждый из них отличается теми или другими характерными особенностями.

Первый «статейный список» разсказывает о посольстве в 1640 — 1641 гг. Тобольскаго боярскаго сына Меньшого-Ремезова к калмыцкому Контайше ¹). Меньшой Ремезов — тип наивнаго дипломата, наивнаго до такой степени, что когда на первой аудиенции у Контайши он, держа пред ним свои «посольския речи», не заметил, что калмыцкий царек был совершенно пьян и ничего не мог понять из речей посланника... На второй аудиенции, происходившей на другой день, сам Контайша должен был сознаться Ремезову, что накануне он был пьян и ничего «не помнит»: а ты — говорил он послу — те речи ныне мне скажи трезвому вдругие» (в другой раз)... И Ремезов «говорил в другой ряд речь сполна»... Вряд ли известен в дипломатических летописях другой подобный факт!..

Еще факт, свидктельствующий о простоте Ремизова: когда в одном улусе, на глазах у Ремезова, отбирали в подарок русскому государю от имени Контайши «добрых инохотцев» и вместо того нарочито выбрали «самых худых» — Ремезов ни единым словом не протестовал против этой явной насмешки и повел «самых худых иноходцев» в Тобольск...

Но этот же наивный дипломат временами обнаруживал и большую энереию, и разумную распорядительность. Так, когда на обратномъ пути ехавшие с Ремизовым в Тобольск послы Контайши вздумали в Барабинской области требовать ясак с государевых ясачных людей, Ремезов так энергично протестовал, что послы отказались от своих намерений.

Второй «статейный список» говорит о посольстве Тобольскаго «толмача» Панфила Семенова к мунгальскому. Цысану-хану в 1649  — 1651 гг. ²). Звание «толмача» не дает права [158] предполагать, что Семенов был профессиональным дипломатом: толмачи в сибирских городах назначались главным образом для сношений с местными инородцами, участие же в посольском деле не было для них обязательным. Очень часто роль толмачей в посольствах играли местные инородцы, или же бухарцы — русские подданные; поселившиеся в некоторых сибирских городах ради торговли.

При том же, во главе посольства к Цысану-хану поставлен был собственно Тобольский боярский сын Ерофей Заблоцкой, при котором Панфил Семенов состоял только толмачем. Но дорогою к Цысану-хану Заблоцкой был убит «Брацкими людьми», и Семенову волею-неволею пришлось стать во главе посольства. После убийства Заблоцкаго, Семенов хотел вернуться в Тобольск, но «мунгальские люди» принудили его продолжать путь к Цысану. Не задолго пред прибытием посольства Цысан умер, и Семенову пришлось вести переговоры со вдовою хана Тайкою и зятем его Турукай-Табуном. Семенов нисколько не растерялся в новом для себя положении и держался с достоинством... Он так вошел в роль представителя «великаго государя», что стал требовать от могущественных и независимых мунгальских владетелей, чтобы они «шертовали» (присягали) русскому государю «на вечное холопство» и платили бы ему «дани»... Но Тайка и Турукай гордо отвечали ретивому Панфилу, что они «в холопстве ни у кого не бывали» и «даней» никому не платили.

Третий статейный список говорит о пребывании у Мунгальскаго царя Чичина (это — тот же Цысан-хан), в 1647 г., Енисейскаго казачьяго десятника Константина Иванова Москвитина³). В официальном смысле это собственно не посольский «статейный список», а «распросныя речи» Москвитина с товарищи, случайно попавших к царю Чичину. Они посланы были совсем не к Чичину и не для посольских переговоров с кем-либо другим, а для «проведыванья серебряной руды». Но увлеченные своими поисками, они зашли далеко и очутились в Мунгальской земле, где и должны были принять на себя роль добровольцев-дипломатов. Тем интереснее, конечно, отчет Москвитина о его дипломатических подвигах...

Действительно, Москвитин совершил несколько подвигов. Не имея никакого поручения к мунгальским владетелям, он однако очень ловко нашелся и завел сношения с ними по предмету своей главной миссии: он стал выпытывать о месторождениях серебряной руды в Мунгальской земле... При этих сношениях Москвитин отправлял «посольское дело» честь-честью: говорил, как следует, приветственныя речи, докладывал в [159] надлежащих выражениях «о здоровье великаго государя», подносил дешевенькие дары, тонко оговариваясь, что они подносятся «посылкою, а не в подарки»...

Но у царя Чичина Москвитин не получил аудиенции и вот по какому характерному случаю, где наш казачий десятник проявил выходящую из ряда гражданскую доблесть...

Перед аудиенцией, приближенные Чичина сказали Москвитину с товарищи, что они должны «видя юрту (царя) — перед нею кланятися и садитца на коленках»... Но Москвитин и его товарищи, «памятуя крестное целованье» и «не бояся Мунгальского царя слова к нему, не пошли и государева жалованья — посылки ему не дали»...

К удивлению, и Чичин, и его приближенные очень добродушно отнеслись к такому ослушанию Москвитина и отпустили его из царскаго улуса «с честью, бережно» — дали провожатых и проч.

Разсказу Москвитина о пребывании у Турукая и Чичина предшествует очень ценный документ «роспись» пути в Мунгальскую землю. Помимо массы географических данных (особенно подробно описываются попутныя реки), «роспись» содержит несколько любопытных этнографических сведений, преимущественно о религии мунгалов: Москвитин, очень тонкий наблюдатель; описывает мунгальских «болванов» и «писаныя лица», говорит об их «книгах»; богослужебных обрядах и проч. Все эти любопытныя данныя извлекаю в своем месте, отбрасывая более специальныя подробности (перечни рек, разстояния между ними и т. п.).

Перехожу к изложению содержания двух «статейных списков» и разсказа К. Москвитина.

I.

«Статейный список» посольства Меньшого-Ремезова к Калмыцкому Контайше, 1640 — 1641 гг.

3-го июня 1640 г. Ремезов получил «наказную память» от Тобольских воевод кн. Петра Ивановича Пронскаго с товарищи (что были — Федор Иванович Ловчиков и дьяки Иван Трофимов и Андрей Галкин) и в тот же день выехал с своими спутниками (атаман Тугарин Панютин, Тарский казак Иван Перфильев, пашенный крестьянин Андрей Репин и др.) из Тобольска. Ремезову предписывалось ехать к соляному озеру Ямыш, подле котораго кочевали Контайша и Кулатайша, для передачи им «государева жалованья», «за их прежния к государю службы». От имени государя им посылались серебряные «кубки», «братины» и «ковши», «золотые» и «цветные [160] атласы», «камки» и «добрыя сукна». Прибыв к озеру Ямышу, Ремезов должен разспросить в калмыцких кочевьях о времени приезвда к озеру Контайши и Кулатайши, а когда они приедут — послать к ним «служилаго добраго человека, которой колмацкому языку умеет», чтобы предупредить их о своем приезде и узнать — когда они «велят к себе быть».

От Тобольска до Тары Ремезов ехал 2 недели и 2 дня. Прожив на Таре 10 дней, двинулся дальше и 27-го поля прибыл к озеру Ямышу. Контайши и Кулатайши не было еще здесь, и в ожидании их Ремезов занялся другим порученным ему делом «учал соль в государевы суды грузить».

Вскоре Кулатайша прислал «своих улусных людей» Демку-батыря с товарищи и тобольскаго «юртовскаго татарина» Балыцеря Итвева, который раньше Ремезова был послан из Тобольска к Контайше «с вестью». Они стали требовать, чтобы Ремезов «объявил» им присланные от государя дары, обещая что Контайша и Кулатайша «учнут государю служить — соль на верблюдах своих в государевы суды возить». Ремезов «объявил» им дары, прося передать Кулатайше, что он должен сам придти, к Ямышу за государевым жалованьем.

Поджидая Кулатайшу, Ремезов две недели прожил у озера. Но тайша не явился, а прислал сына Сакила и брата Турлака, которые объвили, что Кулатайша «занемог» и просит Ремезова к себе в улус.

«Нагрузя суды солью, в полной груз», 15-го августа Ремезов отпустил их в Тобольск, с партиею служилых людей под начальством атамана Тугарина Панютина, а сам того же числа отправился к Кулатайше, с его посланными, куда и прибыл на шестой день.

Кулатайша сейчас же явился в «стан» Ремезова и стал требовать выдачи назначенных ему государевых даров. Ремезов отказал, ссылаясь на то, что ему «преж указано дать государево жалованье Контайше, а ему Кулатайше после».

На другой день Кулатайша пришел к Ремезову с женой и детьми, и снова сталь требовать выдачи даров, угрожая в противном случае, «задержать» его в своем улусе, не давать «корму» и подвод и проч. Мало того: тайша грозил, что «велит к себе взять назад» государевых Барабинских ясачных людей... Но Ремезов стоял на своем. Тогда тайша прислал к нему «с тем (же) угрозным словом» Контайшина «лутчего человека» Кореку и Тобольских толмачей Петрушку Сабаева и татарина Балыцеря Итеева. Они уговаривали Ремезова, что если он исполнить просьбу Кулатайши, то за это ему не будет «от государя опалы, а от воевод никакова гневу».

[161] Опасаясь, чтобы Кулатайша действительно «дурна какова не учинил над государевыми Барабинскими ясачными людьми» и вообще, чтобы не произошло «ссоры в том какой», Ремезов наконец благоразумно уступил и отдал Кулатайше «все сполна» назначенные ему «по росписи» государевы дары, причем говорил речи «против наказу», а затем «вином поил довольно» тайшу, его жену, детей и «лутчих улусных людей».

Кулатайша держал у себя Ремезова 10 дней, собираясь сам сопровождать его к Контайше. Служилые люди, Тобольской конный казак Панфил Семенов и татарин Итеев, наперед Ремезова посланные из Тобольска к Контайше «с вестью», прожили шесть недель у Кулатайши, который не пропустил их дальше, даже «корму» не давал им.

Наконец, 31-го августа, Ремезов выехал вместе с Кулатайшой, но последний доехал только до Белых озер, откуда вернулся в свой улус, сказавшись больным, а Ремезову дал провожатых.

24-го сентября Ремезов приехал на урочище Исют, в улус «большой жены» Контайши. Сам тайша находился в походе «против мунгал».

Не доходя «днища» до улуса «большой жены», толмач Сабаев и татарин Итеев отправились с товарами в улус «средней жены» Контайши.

10-го октября вернулся Контайша в улус «большой жены» и на другой день «велел» Ремезову «быть у себя с государевым жалованьем». Ремезов отправился на аудденцию «в цветном платье». Перед ним шли и торжественно несли дары толмач Панфил Семенов, Тарский казак Иван Перфильев, пашенный крестьянин Андрей Репин, юртовский татарин Тенийко Итеев и 9 контайшиных людей. Явившись к Контайше, Ремезов «говорил речь»:

— «Божиею милостию великаго государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии самодержца и многих государств государя и облаадателя, его царскаго величества воеводы кн. П. И. Пронской да Ф. И. Ловчиков, да дьяки И. Трофимов да А. Галкин, велели тебя Контайшу о здоровье спросить!»

«А изговоря речь», Ремезов поклонился Контайше, который «встав, спрашивал о здоровье» государя. Ремезов отвечал:

— «Божиею милостию великий государь наш... (титул), на своих великих преславных государствах Российскаго царствия по ся время дал Бог здорово!»

Затем Ремезов произнес обширную речь (4 листа), в которой перечислить равные случаи последняго времени, говорившие о добрых соседских отношениях Контайши. Так Ремезов указал, что в 1635 г. тайша прислал на Тару «государевых [162] изменников — Барабинскаго князца Когутейка и ясачных людей, которые изменили» в 1629 г. Тогда же он вернул на Тару 100 семей (и с ними 1,000 коней) государевых ясачных людей, которых Кулатайша «взял войною, без ево Контайшина веленья». Затем, Контайша отговорил «иных тайшей» от похода «под сибирские города» — «от войны унимал» их и «полслов их лаял и бить хотел, и нож на них вынимал»... и проч., и проч.

За эти дружественныя отношения — говорит Ремезов, — великий государь, «по отписке» Тобольских воевод, «твою Контайшину многую службу и раденье гораздо похваляет», и в знак своего благоволения приказал отпустить из Тобольска «к себе» в Москву Контайшиных послов Уруская и Коеду. Ныне - де эти послы уже выехали из Тобольска.

«А выговори речь», Ремезов вручил Контайше назначенные ему «по росписи» дары, затем его, жену, детей и других присутствовавших «государевым жалованьем — вином поил довольно»... На аудиенции присутствовали между прочим «Илдень-тайша, Урлюков сын, да четверы послы — Бухарские, Казачьи орды, Янгиря - царевича да Далай-Лабы».

Контайша «государево жалованье приимал сидя», и Ремезов стал выговаривать ему, жене его Абахай и шурину Илдень-тайше, что «Контайша приимает государево жалованье невежливо - сидя, а в иных - де во многих государствах цари и короли государево жалованье приимают с большою честью — стоя, а не сидя»...

Контайша отвечал, «что он человек степной и никаково рускаго чину не знает»...

Тем и окончилась первая аудиенция. На другой день Контайша призывает Ремезова и говорить:

«Как - де ты приходил с государевым жалованьем и говорил многия речи, а я — де тово не помню, потому что был в то время пьян»!..

«Говорил - де я тебе, что ты Контайша государево жалованье приимал ненвжливо — сидя»...

«В том - де я перед великим государем виноват — в то время был пьян... А ты те речи ныне мне скажи трезвому вдругие!»...

И Ремезов «говорил в другой ряд речь сполна!»...

Контайша отвечал, что он «государю служить рад, а иных - де тайшей свою братью ко государеву жалованью силою призвать ему не уметь», кто же добровольно пойдет на то — он будет содействовать соглашению русских с теми тайшами... Затем Контайша просил, чтобы государь отпускал в его землю по 50 — 100 человек торговых русских людей и бухарцов. Но [163] более всего тайша просил прислать ему разные предметы, именно — «пансырь», «шелом доброй», «жемчюгу и корольков», «да для пищальнаго дела на время бронника», «да по прежнему ево челобитью — куров индейских, и собачек маленьких, и свиней, числом по десятку, да 2 петуха, да 2 борова некладеных и песиков»...

Затем Контайша сталь жаловаться Ремезову:

— «Ты - де Меньшой пришел ко мне с государевым жалованьем — с подарками, а с другую - де сторону моих Контайшиных людей государевы люди идут воевать!»... Кулатайша прислал ему «вести», что русские ратные люди идут чрез Барабу в Томск — «воевать киргиз», Контайшиных подданных. Если его киргизы в чем виноваты пред государем — пусть ему скажут: он «своих людей от дурна велит унять», а не послушают они его — он сам, тайша, обратится тогда за помощью к государевым воеводам!..

На эти упреки Ремезов отвечал, что он ничего не знает о походе русских ратных людей против киргизов, но знает, что те киргизы «были государевы ясачные люди и государю ясак платили» в Томской и другие остроги.

Контайша нисколько не задумался над этим замечанием и очень добродушно заметил, что ничто не мешает и с одного вола две шкуры драть! пусть - де государь берет с тех киргизов свой ясак, «а он - де Контайша емлет с них свой ясак»... Ремезов не нашелся на это ответить...

Не задолго перед отевздом Ремезова, приехал к Контайше брать его Чокуртайша, заявивший Ремезову, что он готов быть «под высокою рукою» русскаго государя и надеется получить государево жалованье. Причем Чокур упрекал русских за излишнее внимание к Кулатайше: «а пожаловал - де государь Кулатайшу неведомо за что, а Кула - де какой тайша?!... брата моего Контайши Кула холоп!»... Действительно, Ремезов «проведал», что «тот Кула не тайша», а живет - де он Кула у Контайши приказным человеком в тех улусах, где он Кула кочует, а ково - де Контайша похочет на ево место послать, и он - де тово и пошлеть»...

К сожалению, Ремезов «проведал» все это слишком поздно, когда государевы дары давно уже были в руках мнимаго тайши. Конечно, не Ремезов был виноват в этой ошибке: вручая дары Кулатайше, он действовал по наказу Тобольских воевод...

Вскоре Контайша отпустил Ремезова с урочища Саракубок. Вместе с ним поехали в Тобольск послы Контайши и Чокуртайши — Теншунь с товарищи. Зачем они были посланы и «что с ними (тайши) послали, чем государю челом ударить» — Ремезов не знает.

[164] Возвращался он чрез улусы Кулы, где его задержали 10 дней, так как Контайшины послы «выбирали у Кулы в улусе инохотцев добрых, чем государю челом ударить, по Контайшину приказу». Но вместо «добрых инохотцев» калмыцкие послы «выбрали государю лошади самые худые!»

Кула не дал подвод Ремезову, так что он вынужден был идти дальше на своих конях. До Барабы шли они 10 дней «с великою нужею, голод терпели и души свои сквернили — ели кобылятину»...

В Барабе Контайшины и Чокуровы послы вздумали требовать ясак с государевых ясачных людей. Ремезов энергично протестовал, доказывая, что Барабинская волость принадлежит России и что послы отправлены в Тобольск, а не в Барабу для сбора ясака... Послы уступили Ремезову. Он слышал от ясачных людей, что осенью приезжал к ним Кула и «силою имал» с них ясак — «лисицы и рыбу и икру»... Но сами же ясачные барабинцы сознавались Ремезову, что они «ездят к Куле бить челом друг на друга об управах, а в Тарской город (т. е. к русским воеводам) не ездят».

Ремезов прожил в Барабинской волости «на Сартлане», 7 дней, отдыхая от тягостей предъидущего пути. Затем он отправился в Тару, куда ехал 2 недели и 3 дня, а от Тары до Тобольска — 12 дней. В Тобольск вернулся 3-го февраля 1641 года.

II.

«Статейный список» посольства П. Семенова к Мунгальскому Цысану-хану, 1649 — 1651 гг.

13-го июня 1649 г. Тобольске воеводы Василий Борисович Шереметев и Тимофей Дмитриевич Лодыгин, да дьяки Третьяк Васильев и Вас. Атарской, отправили Тобольскаго боярскаго сына Ерофея Заболоцкаго, подъячаго Вас. Чаплина и толмача Панфила Семенова (это тот самый П. Семенов, с которым мы уже встречались в предъидущем «статейном списке»), с 6 казаками, в Мунгальскую землю к Цысану-хану и к зятю его Турукаю-Табуну. Вместе с Заболоцким выехал и Цысанов посол Седик с товарищи. Кроме того, к посольству присоединилось несколько русских промышленных людей. Всего было в посольстве 22 человека.

Заболоцкой вез к Цысану и Турукаю «государево жалованье» — каждому по серебряному золоченому кубку «с кровлями» (крышками), хану в 2 фунта, а зятю его в 1¹/₂ фунта, затем по 2 «портища сукна багряцу, да по лундышу зеленому, мерою по 5 аршин сукно»...

[165] т Тобольска до Енисейска посольство двигалось очень медленно — 16 недель и 3 дня!... В Енисейске Заболоцкой зимовал и только летом следующаго 1650 года, именно 7-го июня, Енисейский воевода Федор Полибин отпустил посольство в дальнейший путь. 17 недель двигались они до урочища Соры, за Байкалом. Остановившись здесь, Заболоцкой отправил к Цысану, с требованием «подвод», казаков Петра Чюкмасова и Якова Кулакова. 3 недели поджидал он подвод в урочище Соры.

7-го октября 1650 г. Ерофей Заболоцкой, сын его Кирилл, подьячий Чаплин, казаки Вас. Безсонов, Терентий Соснин, Афан. Сергеев и Як. Скороходов и промышленный человек Сергей Михайлов «вышли из дощаника (судна) и отошли (от берега) сажень со сто, расклали огонь и у огня грелись»... Толмачь же Панфил Семенов, мунгальский посол Седик и 19 промышленных людей «остались у государевой казны в судне». Вдруг неожиданно на гревшихся у костра налетела партия «Брацких людей», около 100 человек... Несчастный Заболоцкой и его товарищи не успели и за оружие схватиться, как Брацкие люди всех их «побили до смерти и ограбили, и ружье, что с ними было поймали, и к Панфилку с товарищи к судну приступали», стреляя по дощанику из луков. Но Семенов с товарищи «от тех воров в дощанике отсиделись» и государевы дары «уберегли».

Оставшись во главе посольства, толмач Панфил Семенов 13 дней поджидал в Сорах отправленных за подводами казаков Чюкмасова и Кулакова, а когда они прибыли «с подводами» в сопровождении 30 мунгал, Панфил не хотел ехать «в Мунгалы, с государевым жалованьем, без Ерофея Заболоцкаго и без подъячаго», и собирался чрез Байкал вернуться в Баргузинской острог, к приказному человеку Василию Колесникову. Но прибывшие мунгальские люди «сильно взяли» Семенова и 2 казаков и «повезли с собою в Мунгалы». С ними поехал и Седик, а промышленные люди остались на дощанике

По дороге в улус ханскаго зятя Турукая-Табуна (на р. Кынге, куда ехали 12 дней) Семенов узнал, что еще до его приезда в мунгальскую землю умер Цысан-хан, «а осталась от него жена его Тайка», которую они «наехали на урочище на реке на Туле».

Вскоре по приезде, Турукай и Тайка «велели» Семенову «быть у себя на посольстве». Семенов отправился с 2 казаками «а государево жалованье несли с собою».

Явившись к Турукаю и Тайке, Семенов начал речь с того, что Тобольские воеводы отправили к Цысану и Турукаю [166] «посланников» Заболоцкаго и Чаплина, но что Брацкие люди — подданные Турукая — убили их, а без них вручить государевы дары «и о посольском деле говорить — некому...» Семенов просил «сыскать» тех «воров» и пограбленные ими «животы» отдать ему.

Тайка и Турукай обещали «сыскивать» тех «воров» и просили Панфила «о посольском деле говорить» и отдать государево жалованье. Затем они спросили «про государево здоровье».

Панфил отвечал, как следует, что «Божиею милостию великий государь... дал Бог здорово». Затем «объявил им государево жалованье». Турукай и Тайка «в то время стояли, а говорили: дай Бог великий государь... здоров был на многия лета!» Они спрашивали о здоровье тобольских воевод, на что Панфил отвечал по посольскому обычаю, и сам спрашивал о здоровье Турукая и Тайки.

Когда исполнили эти обычныя церемонии, Семенов стал говорить «о деле», именно о посольстве Седика, просившаго от имени Цысана и Турукая о «подданстве» великому государю, на что-де последний согласен... «А договори то все», Панфил «поднес» дары Турукаю и назначенные Цысану передал Тайке. Они благодарили, за царские дары.

Затем Семенов снова повел речь о «подданстве» — требовал, чтобы Турукай и Тайка «шертовали» пред ним на «вечное прямое холопство» великому государю, заговорил даже о «дани»... Но Турукай и Тайка «в то время против тех Панфиловых речей ответу ничего не дали»... В заключение Панфил объявил о невозможности исполнить просьбу Цысана (переданную Седиком в Москве) относительно присылки «аргамака добра го», так как до мунгальской земли «аргамака довести не возможно» за «дальним путем»»...

При окончании аудиенции, Панфил просил отпустить его и товарищей в Тобольск и дать провожатых, ссылаясь на то, что мунгальские послы были отпущены из Тобольска «честно, безо всякаго задержанья»... Но эта просьба не была исполнена: Турукай 30 недель держал у себя русских, затем отправил их к Тайке, которая также продержала их 10 недель, поджидая Турукая, откочевавшаго на р. Шилку, будто бы для розыска убийц Заболоцкаго и его товарищей. Наконец, после вторичной просьбы об отпуске, Тайка разрешила Семенову отъезд.

На прощальной аудиенции Семенов просил Тайку, чтобы она отправила с ним своих послов и дала бы ему провожатых до Тобольска. Тайка отвечала, что послов не пошлеть, «потому что Цысана-хана у них не стало, а осталось от него 10 жен (и) 12 сынов и ныне - де у них в мугальской земле смятенье и земля стала в разстроенье, а как - де земля устроитца [167] и царя выберут», тогда отправят своих послов к великому государю, о котором слышали, что он «во многих землях велик и славен»... Что касается шертованья на вечное подданство и платежа «дани», Тайка решительно заявила, что «мунгальской царь и люди его наперед сего в такой неволе не бывали и никому не служивали, и дани с себя и с людей своих не давывали»... О присланных с Семеновым царских дарах Тайка заметила, что они «против Цысановых даров, чем Цысан-хан великому государю челом ударил — не будет (т. е. — не соответствуют) и не дослано»... Про «убойство» Заболоцкаго с товарищи она обещала «сыскать» и сообщить в Тобольск.

Тайка дала Семенову подвод и провожатых к Турукаю, которому приказывала проводить русских до Баргузинскаго острога.

По приезде к Турукаю, Семенову вскоре велено быть у него «на отпуске». Турукай жаловался, что не смотря на посольство Седика, посланнаго с просьбою унять набеги русских служилых людей на порубежные мунгальские улусы — эти набеги продолжаются попрежнему, например, недавно воевали мунгалькие улусы Енисейский боярский сын Иван Галкин и Баргузинский «прикащик» Василий Колесников... Ерофей Заболоцкой проезжал вскоре после недавняго набега Колесникова, и Брацкие люди приняли партию Заболоцкаго за «воинских людей» и считали себя в праве побить их... Эти Брацкие люди кочуют теперь «неведомо где и «сыскать» их «ныне не мочно», но как только они будут найдены — Турукай «указ» им учинит»...

Относительно «подданства» великому государю Турукай повторил речи Тайки, что они мунгалы «в холопстве ни у кого не бывали» и проч. Впрочем, — прибавил он, — когда мунгалы изберут царя, то «учнут они (между собою) говорить (о подданстве) и к царскому величеству о том ведомо учинят»...

Турукай «ударил челом великому государю в дарех — чашку золотую невелику», затем отпустил Семенова в Баргузинский острог, дав подводы и 10 провожатых. До на третий день по отъезде из улуса Турукая эти «провожатые на дороге Панфилка Семенова с товарищи ограбили — и ружье, и запас, и всякую рухлядь, и подводныя лошади отняли, и побить хотели до смерти, а сами воротились назад»... До Баргузинскаго острога Семенов и его 2 спутника «шли пеши 9 дней, большою нужею и голодом».

Когда они жили в улусах Турукая и Тайки, то получали от них «корм» только около 5 недель, а все остальное время кормились на свой счет — истратили на это 27 рублей. Кроме того, Турукай и Тайка «взяли сильно товаров» у Семенова и его товарищей — кож, сукон и проч., на 50 руб., «а за то ничево не дали»...

[168] На урочище Соры Семенов не нашел ни своего «дощаника», ни остававшихся здесь русских промышленных» и «гулящих людей»: не дождавшись Панфила, они «ушли за море» (Байкал) в Брацкий острог. Соединившись здесь с ними, Семенов поехал в Енисейск, а отсюда вернулся в Тобольск.

III.

Разсказ К. Москвитина о поездке к Мунгальскому царю Чичину, 1647 года.

Весною 1647 года казачий атаман Василий Колесников отправил из Ангарскаго острожка енисейских служилых людей: казачьяго десятника Константина Иванова Москвитина, Ивана Самойлова и «новоприборнаго охотника» Ивана Ортемьева, по реке Баргузину и на озеро Еравня — «проведывать серебряной руды и серебра, где родитца, и в котором государстве, и у каких людей»...

Переправясь через Байкал, шли они до реки Баргузина и этою рекою до «Баргузинской степи», откуда направились к реке Анге. На дальнейшем пути встретили они озеро Алтан, реку Китим, озеро Туркун и озеро Еравня, откуда вышла река Ока («а Ока река велика и глубока — стругами по ней ходить мочно»...)

Около озера Еравни начинаются мунгальские улусы «князцов» Тулук - Селенги, Дергоуса и др. Проехав несколько улусов, русские вышли на реку Уду и по ней спустились в реку Селенгу, которая так «велика», что «с берегу на другой через реку голосу человеческого не слышать. А большими стругами, опричь малых легких стругов, ходить по ней нельзя, потому что быстра и мелка, а пришла в островах и в розсыпях (мелях). А люди по ней кочюют мунгалькие. А пошла она, Селенга, в Байкал озеро; а из какова места та река вышла — и про то мунгальские люди не сказали»...

С реки Селенги через 5 дней прибыл Москвитин в улус «мунгальскаго большово князя» Турукая-Табунана (зять царя Чичина, — см. «статейный список» П. Семенова). У Турукая юрты войлочные, (о)пушены бархатом лазоревым, а в юртах подзоры камка на золоте. А платье носят по - Брацки — тулупы бархатные и камка на золоте!»...

Особенно любопытны замечания Москвитина о религиозной обрядности мунгалов: «а кому они молятца — и то написано всякими розными красками по листовому золоту, а лица писаны по листовому золоту человвческие, а подписи писаны по томуж золоту против лиц на другой стороне, а по чему золото [169] навожено — и то неведомо. А иные у них болваны серебряные вол... (неразобрано)..., в поларшина, волочены. И те их болваны и писаные лица ставлены по их вере в мечетях войлочных. И книги у них по их вере есть же, а писаны по бумаге, а бумага такова ж как и русская. А молятца они мунгальской князь Турукай - Табунан и люди ево пред теми своими болваны и написанными лицами на коленках стоя, и по книгам своим говорят своим языком, и обеих рук упирают пальцами себя в лоб, и падают пред ними (болванами) в землю, и вставая опять говорят по книгам. А перед болванов и написаных лиц, в кое время они им молятца — ставят чаши серебряные с горячим угольем, а на уголь кладут ладан росной»... (л. 342).

«Добрых конных людей» у князя Турукая-Табунана около 30 тысяч. Как он, так и царь Чичин и подчиненные им князцы — «кочевники, а не седячие люди».

Выехав из улуса Турукая, через 4 дня прибыли на реку Оркон, «а кочюет по ней мунгальской царь Чичин, не съезжая». У царя Чичина на берегу реки Оркона расположено 9 «юрт, а юрты у него пушены повольную (наружную) сторону бархатом лазоревым, а что у него в юртах есть — и то не ведомо»...

Москвитин слышал от мунгалов про реку Шилку, что к ней есть «дорога» из мунгальских улусов и что река та «многолюдна» — кочуют по ней «тынгусы, а ниже их седячая орда», но городов у них и большово человека нет, а ясак платят мунгальскому царю Чичину. А хлеб у них и овощи всякие родитца, и избы у них по русскому. А Шилка - де пошла в Студеное море»...

Все эти любопытныя сведения заимствованы из «росписи» пути в Мунгалию, представленной Москвитиным Енисейскому воеводе Федору Потапову Полибину. Дальнейший же разсказ о пребывании Москвитина у Турукая и у Чичина взят из 3 документов, которые носят такия заглавия: 1) «приход служилых людей» К. Москвитина с товарищи «к мунгальскому князю Турукаю - Табунану» (л. 344), 2) «приход служилых людей к мунгальскому царю Чичину» (л. 345) и 3) «приход» на обратном пути опять к Турукаю (л. 347).

В первое свидание с Турукаем Москвитин с товарищи поднесли ему следующие нехитрые дары: 1 бобра, 1 выдру, 1 рысь, пару соболей и «вершок⁴) сукна лазореваго»... Когда при этом [170] поднесении Москвитин «про государское величество и жалованье ему князю речь говорил» — Турукай «встал» и «слушал» речь, а дары «принял и поднял на голову, и государю поклонился», затем спросил: «для - де чево государь ваш вас к нам послал? земли-де нашей и нас проведывать и смотреть?..»

Москвитин прямо отвечал, что они посланы «проведать про серебряную руду и про серебро: где та серебряная руда есть, и как из той серебряной руды серебро делают, и в котором государстве или в которой земле, и какие люди у той серебряной руды живут»...

Турукай отвечал, «что-де у него серебряной руды нет, а есть - де серебряная руда у Богды - царя, и серебро, а которое - де царство» — того он не сказал, а заметил только, что «тот царь по их вере (sic) силен..., а снаряд - де у него пушки медные большие, и всякое огняное ружье есть, потому ж, как и у вашего государя»... Он советовал Москвитину ехать к царю Чичину, «для того что он Турукай - Табунан под его рукою», при том же Чичин «ведает - де про него, царя Богду»...

Турукай дал Москвитину «вожей» к Чичину. Перед улусом Чичина русских встретил «царев посольский дьяк» и спрашивал о цели их приезда. Они заявили о желании видеть Чичина. Но в тот день царь их не принял и «велел им дати юрту добрую и честь»...

На другой день тот же «дьяк» заявил Москвитину: «только - де у них есть от их государя подарки, и он - де (Чичин) их велит к себе призвать».

Москвитин отвечал: «государь наш своих государевых служилых людей велел к ним иноземцом посылать не бояся их, потому что государь наш надо всеми неверными и непокорными цари грозен и силен! А послал - де наш государь... свое государево жалованье: однорядку сукна голубово, да 3 бобра, да 3 выдры, да вершок сукна красново — дати ему мунгальскому царю посылкою, а не в подарки»...

Тогда царь Чичин велел «вести к себе» русских, «а идучи им велел: видя юрту свою — перед нею кланятися и садитца на коленках» (т. е. ползти)...

«И служилые люди, милостию Небеснаго Царя, и паметуя ево государево царево и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии крестное целованье и милость, не бояся его Мунгальскаго царя слова — к нему не пошли и государева жалованья ему посылки не дали» (л. 346).

«И мунгальский царь Чичин велел... их служилых людей покоить и поить и кормить довольно», а затем «проводить» их к Турукаю «с честию, бережно».

[171] «На походе» Москвитин разспрашивал провожавшего их «дьяка» про серебряную руду. Дьяк отвечал, что «серебряной руды и серебра есть у Богды - царя много в горах, в каменю», но то место охраняется сильным отрядом в 20 тысяч человек, отлично вооруженных: «одежа их — куяки железные под камками и под дорогами (материя), а кони у них потому ж под железными полицами, а бой их огняной всякой — пушки и всякой наряд, как - де и у вашего государя. А берегут - де тое серебряную руду у него Богды - царя от китайскаго и от нашего мунгальскаго государств...» Впрочем, Богда - царь позволяете присланным от царя Чичина людям «ломати серебряную руду», в обмен на соболи. «А словут - де те люди желлинцы, которые тое серебряную руду берегут...»

У царскаго зятя, Турукая - Табунана, на обратном пути Москвитин с товарищи встретили такой же радушный прием, как и в первый раз: Турукай «воздал честь» русским... Для поднесения великому государю он передал Москвитину свои дары — «золота усичек (отсечек, кусок) да чашку серебряную». Кроме того, Турукай пообещал, что на днях «для нашего государя царя... посылает по тое серебряную руду к Богде - царю, с собольми, 150 человек»... Вернутся они не скоро, так как идут туда от улуса царя Чичина «в одну сторону 3 месяца, коньми».

Вообще, Турукай - Табунан заявил, что он «хочет быть подкорен» русскому государю, со всеми своими «улусными людьми», в доказательство чего он «отдал нашему государю своих улусных людей 200 человек (в какой, именно местности — Москвитин не говорит), и ясаку с них впредь себе имати не хочет. И они служилые люди (Москвитин с товарищи) ваяли с тех» ясачных людей «50 соболей» ясаку.

Отпуская русских из своего улуса, Турукай - Табунан дал им провожатых до р. Баргузина. Добравшись благополучно до Ангарскаго острожка, Константин Москвитин и Иван Ортемьев (Иван Самойлов умер на обратном пути от царя Чичина) явились здесь к атаману Василию Колесникову и передали ему дары государю от Турукая - Табунана — «золото и чашку серебряную». Отсюда они отправились в Енисейский острог, куда прибыли в начале октября 1647 г. и где дали воеводе Ф. П. Полибину отчет («роспись» и «приходы») о своем путешествии в Мунгалию.

Примечания:

¹) Сибирскаго Приказа столбец № 115, лл. 18 — 40,

⁴) Здесь разумеется не наш вершок (мера), а «вершок шапочной», т. е. такое количество сукна, какое шло на покрыта верха шапки. Во всяком случае и это — очень ничтожные размеры.

Источник:чник:

"Исторический вестник". № 46, 1891. с.156-171.

Сетевая версия – В. Трухин, 2007