ПАСМУРЦЕВ Вадим Александрович.

Тихоокеанский государственный университет, г. Хабаровск.

«АДМИНИСТРАТИВНЫЙ РЕСУРС» КАК ФАКТОР КОЛОНИЗАЦИИ: СРАВНИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ОСВОЕНИЯ ДАЛЬНЕГО ВОСТОКА РОССИИ И СЕВЕРО-ВОСТОКА КИТАЯ В XVII В.

Прежде, чем приступать к анализу места и роли административного аппарата в истории колонизации Дальнего Востока России и Северо-Востока Китая, необходимо определиться с термином «административный ресурс». При этом нужно учесть, во-первых, что сам термин, появившийся в XX веке, носит неоднозначную и даже негативную окраску, во-вторых – использование подобной терминологии для истории XVII – XIX вв. носит достаточно условный, и даже спорный характер.

Чем объясняется попытка привнесения в исторический анализ современных аллюзий? Прежде всего, обратим внимание на вторую часть словосочетания, то есть «ресурс». В словаре Ожегова под ресурсом понимаются: 1. Запасы, источники чего-нибудь; 2. Средство, к которому обращаются в необходимом случае [13].

Именно последнее определение и представляет для нас особый интерес.

Теперь определимся с термином «администрация».

Согласно социологическому словарю, под ней понимается:

1. Иерархия организационных единиц, включающая в себя должностных лиц управления;

2. Процесс принятия и осуществления управленческих решений;

3. Деятельность государства по управлению; совокупность государственных органов, осуществляющих функции управления [12] .

В данном случае нас интересует второе определение.

Таким образом, можно выстроить определенную логическую конструкцию: «Административный ресурс» - необходимые в данном, конкретном случае средства по принятию и реализации управленческих решений. При этом нужно отметить их экстраординальный, неконвенциональный характер. Именно такое определение коррелирует с характеристикой исследователя управленческих методов А. Е. Чуклинова:

Административный ресурс — это система управленческих методов и средств, реализуемых должностными лицами и государственными органами в целях, противоречащих базовым принципам государственной службы.

Есть и другой вариант:

Административный ресурс – это использование должностными лицами или государственными органами исполнительной ветви власти легальных властных полномочий с целью получения дополнительных возможностей и гарантий в процессе реализации своих политических интересов [14].

Оставим в стороне споры о легитимности тех или иных методов политического администрирования, и выделим главный итог: административный ресурс, зачастую обусловленный личными качествами и интересами того или иного представителя государственных структур, используется в экстраординальных случаях, под личную ответственность, и носит в значительной степени неформальный, неконвенциональный характер.

Теперь попробуем разобраться, в чем необходимость использования такой терминологии для описания истории колонизационных процессов в Приамурье. Одним из самых удачных методологических подходов к изучению подобных процессов, на наш взгляд, является теория «фронтира», предложенная американским классиком Ф. Тернером в 1893 г. на Всемирном историческом конгрессе в Нью-Йорке [8, P.33, 34, 35].

«Фронтир», как подвижная граница хорошо коррелирует с теоретическими наработками украинского ученого В. А. Дергачева, разработавшего концепцию многомерного коммуникационного пространства. Основа этой теории – понятие «границы», «рубежа» между различными типами регионов в географическом, историческом, социокультурном, экономическом, информационном и других пространствах. Рубеж выступает как зона контакта различных регионов, обладающая высокой энергетикой [9].

В данном случае мы получаем особый статус Приамурья, как фронтира-рубежа, зоны высокого напряжения. Причем, в этой зоне в рассматриваемый период действовало как минимум три актора.

Два актора – Россия и Цинский Китай – являлись субъектами, а приграничная территория (Приамурье) – объектом процесса коммуникации. Схема их взаимодействия будет похожа на треугольник, где, как мы видим, отношения между Россией и Цинским Китаем носили преимущественно «субъект-субъектный» характер, а влияние политики обеих держав на Приамурье строилось по схеме «субъект-объект.

Кроме того, следует заметить, что лишь два актора этого процесса являются государствами и, следовательно, могут в той или иной форме использовать административные меры для решения тех или иных вопросов. Учитывая существенную разницу в социальном, экономическом и этнокультурном «коде» этих акторов, можно отметить, что зона их контакта обладала высокой напряженностью. Экстраординарные условия коммуникации требовали и особых административных методов.

Говоря о роли административного ресурса в Российском обществе исследуемого периода, следует отметить одну важную особенность. Колонизация Сибири и Дальнего Востока, которая в отдаленной ретроспективе видится многим историкам как продуманная или, хотя бы целенаправленная государственная политика, при ближайшем рассмотрении представляет собой череду случайных, противоречивых, подчас продиктованных сиюминутными потребностями акций, которые предпринимала местная и центральная администрация, зачастую на свой страх и риск. Об этом подробно рассказывают исследователи Д. Я. Резун и М. В. Шиловский [11].

Например, весьма примечательным фактом является история открытия р. Амур. Как свидетельствуют источники, впервые о р. Амур узнали участники экспедиции атамана Д.Е. Копылова. Весной 1638 г. его отряд проплыл по р. Алдан, до устья р. Янды, где казаки поставили Бутальский острог и узнали от эвенков о существовании на юге большой и богатой реки Чиркол (Шилкар), в низовьях которой якобы находилась серебряная гора Оджал. Поскольку московская администрация считала серебро стратегическим ресурсом, во всех наказах первопроходцам предписывалось искать месторождения серебряной руды. Однако интерес к мифической горе Оджал вряд ли был продиктован только потребностями метрополии. Уже в 1639 г. состоялась новая экспедиция, в которую вошли 20 томских и 11 беглых казаков, а возглавил ее пятидесятник Иван Москвитин [1, С.17].

По возвращении казачьей партии томский воевода князь О.И. Щербатый писал в Москву: «Как государь царь и великий князь Алексей Михайлович из Руси изволит послать на море для тое горы, где серебряная руда… И людей надобет на меньшую статью тысяча человек в збруех, в пансырях или в латах…» [1, С.18]. Однако новый отряд выступил уже 15 июня 1643 г., причем был организован не томским, а якутским воеводой, П.П. Головиным. Насчитывал же он не 1000 людей в «збруях и доспехах», а всего 112 служилых, 15 охочих людей, 2 целовальников, 2 толмачей и одного кузнеца[1, С.18]. Возглавил экспедицию Василий Поярков, печально известный своими грабежами и расправами над аборигенами.

Этот малопримечательный факт, подобных которому найдется немало, может свидетельствовать как о личной инициативе местных администраторов, так и о серьезном соперничестве между воеводами, использовавшими свои полномочия для личной корысти. Ф.Г. Сафронов отмечает, что в первой половине XVII в. имела место активная конкуренция между гарнизонами, городами и острогами за новые ясачные территории, причем иногда дело доходило до вооруженных столкновений. Случались злоупотребления местных властей, вызывавшие волнения и бунты среди служилых людей [7, C.25].

Весьма характерным примером неформального, стихийного характера освоения Приамурья является деятельность Ерофея Хабарова. В 1649 г. к новому якутскому воеводе Д.А. Францбекову обратился с челобитьем «старой оптовщик Ерофейко Хабаров». Он просил, чтобы «Государь бы его, Ерофейка, пожаловал: велел бы с ним охочим служилым и промышленным людям иттить, куда похотят, без государева жалования… а будет де Государевым счастием под Государеву царскую высокую руку приведут Лавкая и Боготу (аборигенные князьцы), или иных каких захребетных неясачных людей, и Государю де в ясашном сборе будет прибыль большая…» [1, C.21]. Совершенно очевидно, что, уповая на «Государеву милость», Ерофей Хабаров обращался лично к воеводе, рассчитывая на его собственный интерес. Воевода дал согласие, повелев «Ерофейку итти, и сним охочим, служилым и промышленным людям 150 человек, или сколько может прибрать...». Разумеется, ни о каком согласовании с Москвой не было речи [1, С.21].

Первый поход Хабарова окончился неудачей – население Нижнего Амура бежало, узнав о приближении русского отряда. Не вполне понятно, какую роль сыграл в этом некий казак Ивашко Елоимов Квашнин, побывавший в даурских селениях ранее Хабарова, и сообщивший местным, будто идущие 500 человек казаков намерены дауров «побить» и «пограбить». Улусные люди дали Квашнину 50 соболей и велели отвезти Хабарову, сказав что у них больше ничего нету так как отдали ясак князю Богдою [1, 22]. Скорее всего, мы имеем дело с обычным шантажом.

Тем не менее, первый поход Хабарова оказался неудачным, а известие о князе Богдое, собирающем ясак с Амурских улусов, вызвало недовольство местной администрации. Снаряжая новый поход Хабарова, Францбеков жестко наказал первопроходцам привести Богдоя «с родом своим и с племенем, и со всеми его улусными людьми» под государеву руку. В послании на имя Богдоя, которое Хабаров должен был передать князю, Францбеков предупреждал, что в случае отказа на Богдоя будет совершен поход русскими войсками численностью 6 тыс. человек с пушками [6а, С. 126 – 130]. Разумеется, якутский воевода не мог располагать столь сильным войском, а сношения с Москвой заняли бы слишком много времени. Подобные наказы о «приведении в подданство» давались и другим первопроходцам, например Т. Чичегину, который располагал всего 137 бойцами [6, С.133].

Первая встреча казаков с маньчжурами тоже не прояснила ситуации. Во время стычки с даурами при Гуйгударовом городке (1651 г.) присутствовали и «богдойские люди» (манжуры), которые не принимали участия в сражении, а ограничились ролью наблюдателей [5, С.56].

Ситуация изменилась после 1652 года, когда 26 марта маньчжурский отряд «князя Исинея» (Си Фу) численностью 600 знаменных воинов с 6 пушками, 30 пищалями и 12 минами, при поддержке около 1500 дауров и дючеров атаковал гарнизон Ачанского городка, поставленного Хабаровым [6, C.57].

По современным китайским источникам, нападение было результатом жалоб народности хэчжэ нингутаскому чжангиню Хайсэ, который якобы 4 апреля 1952 года получил приказ от Цинского правительства оказать помощь хэчжэ[6, C.59]. Однако по другим источникам должность нингутаского амбань-чжангиня была учреждена лишь в 1653 г [3, C.119]. В.С. Мясников приводит следующую версию случившегося: «Начальник отряда (чжангин), расквартированного в Нингуте, Хай Сай послал командира охотничьей команды Си Фу и других во главе войск походом на Хэйлунцзян. У них было сражение с русскими (лоча), но они потерпели поражение. Хай Сай был казнен, Си Фу отстранен от должности. Он получил наказание в 100 палочных ударов, но был по-прежнему оставлен в Нингуте» [4, C.78]. Кроме того, как свидетельствует Г.И. Невельской, путь от Нингуты до Ачана занял три месяца, что вполне допустимо для многочисленного отряда, отягощенного артиллерией и обозом. Таким образом, вряд ли военная акция Си Фу была санкционирована непосредственно Цинским правительством [10]. Скорее всего, это был один из военных рейдов, совершавшихся на свой страх и риск, в отсутствии достоверных сведений о противнике. Неудивительно, что казнен был именно чиновник, организовавший военную операцию, а не ее исполнитель.

Тем не менее, ситуация в Приамурье стала объектом внимания как пекинской, так и московской администраций. Однако степень этого внимания и результаты политики Российского и Цинского правительства существенно различались.

Еще в 1652 году Москва, получив из Якутска сведения о Даурских землях, приняла решение отправить в помощь Хабарову отряд дворянина Д. Зиновьева численностью в 150 солдат. За ними планировалось послать русское войско в 3000 человек, которое должен был возглавить князь Лобанов-Ростовский. Вскоре было создано Даурское воеводство во главе с А.Ф. Пашковым [3, С.140]. Однако, маньчжуры опередили русское правительство, начав активные действия в Приамурье.

Отряд О. Степанова, возглавившего амурских казаков вместо Е.Хабарова, столкнулся с серьезным противодействием местного населения. Маньчжурские власти, используя военное давление, запретили местным народам выращивать хлеб, трудоспособное население Приамурья насильно уводилось с обжитых мест и рекрутировалось в армию. Временно неспособные нанести серьезное поражение казакам, маньчжуры эффективно использовали тактику выжженной земли и малой войны. Столкновения с цинскими войсками побудили О.Степанова неоднократно обращаться за помощью к якутскому воеводе, однако никакого результата это не дало [5, C.61-62]. Успешная оборона казаками Кумарского острога (1655 г.) все же изменила соотношение сил в пользу маньчжур. Уже в 1558 г. в результате крупной стычки ослабленный отряд Степанова потерпел поражение в устье р. Сунгари. Как отмечает И. Попов, на этом закончился первый этап российско-цинской конфронтации в Приамурье [6, С. 66].

В этот период обе стороны действовали достаточно спонтанно, без четких указаний центрального руководства, фактически на свой страх и риск. Это было обусловлено как информационным вакуумом и большой удаленностью от центров принятия государственных и административно-управленческих решений, так и характером борьбы, которая велась за завоевание «ничейных» географических пространств, заполнение «буферной зоны». Боевые действия в Приамурье носили ограниченный характер, и ни московская, ни цинская администрации фактически не находились в состоянии войны.

На следующем этапе российско-цинской конфронтации четко проявились различия в методах российской и цинской администрации. Еще в 1662 г. мукденский правитель получил статус фэнтяньского (мукденского) и прочих мест цзянцщюня. Была сформирована эффективная администрация, в которую входила канцелярия (цзяньцзюньямынь), четыре основных отдела (военный, судебный, финансовый, общественных работ). Кроме этих четырех отделов в канцелярии цзянцзюня были общий отдел, ведавший учетом знаменного населения, перепиской цзянцзюня, и казначейский. Власть цзяньцзюня была неограниченной, ему подчинялись начальники военных округов – фудутуны. Нингута, как форпост маньчжуров вблизи Амура, была неудобна с военно-стратегической точки зрения. Для военной экспансии в Приамурье предпочтительней был Гирин, имевший непосредственный выход на Амур, находившийся ближе к Мукдену и лучше связанный дорогами с южной Маньчжурией, где дислоцировались основные силы восьмизнаменной армии. В 1671 г. резиденция нингутаского фудутуна была перенесена в Гирин. В 1676 г. Гирин стал ставкой цзяньцзюня [3, С.117-120]

В марте 1682 г. цинский император Канси объявил о желании принести жертвоприношение на могилах своих предков вблизи Мукдена. Мукденскому цзяньцзюню Бахаю был послан приказ подготовиться к визиту императора [3, С.158-159]. Таким образом, цинский правитель, видимо, решивший произвести инспекцию новых владений, лично смог оценить военные приготовления. В этом же, 1682 г. Канси снаряжает разведывательную экспедицию к русскому острогу Албазину, который занимал ключевые позиции на подступах к центру Даурского воеводства, Нерчинску [3, С.159].

Многие российские историки считают Албазин центром русской колонизации Приамурья. Однако история основания острога наталкивает на определенные размышления. Албазин, построенный Хабаровым на месте становища даурского князя Албазы, длительное время пустовал. В 1661 г. пятидесятник Н. Черниговский с отрядом казаков бежал из Илима, убив воеводу Л. Обухова и основал по терминологии того времени «воровской острог». В качестве «гулящих людей» около сотни казаков и крестьян прожили в Албазине до 1672 г. В этот год инициативе сибирских властей Москва помиловала участников убийства Обухова, наградила их 2 тысячами рублей и даровала печать с двуглавым орлом и надписью «печать великого государя Сибирския земли Албазинского острога» [5, C.68-69].

В 1672-1673 гг. в русскую крепость на Амуре из Нерчинска были отправлены крестьянские семьи, которые должны были основать «правильное земледелие». Как отмечал Г. И. Невельской, сами «вольные» казаки не были привычны к труду [10]. Воевода А.Л. Толбузин, прибывший в Албазин с полком казаков в 1684 году, насчитал там всего 350 служилых и промышленных людей, а вокруг города – 97 пашенных крестьян. [5, С.77].

Для сравнения отметим, что примерно в это же время (1674 г.) в Гирине был сформирован речной экипаж численностью в 250 матросов и 45 мастеровых, построено 30 военных судов и 80 судов для перевозки провианта [5, С.72] Проводились тщательно спланированные разведывательные акции, как, например, отправка отряда Лантаня и Пэнчуня в 1682 г. к Албазину [3, С.159]. В январе 1683 г. разведчики представили подробное описание земель от Албазина до устья Сунгари. В результате цинское правительство передислоцировало на Амур в район Айхуня и Кумары войска, снабженные трехлетним запасом продовольствия, были построены две крепости, куда перебросили вооружение и военные припасы [3, С.160]. Более того, в 1683 г. в разведывательной операции принял участие сам глава Лифаньюаня Амухулан. Император Канси лично отдавал многие приказы и распоряжения, как, например, о строительстве Айхуньской крепости или о порядке движения войск [3, С. 161]. К весне 1683 г. Цинская армия была готова для похода на Албазин.

Помимо военно-административных мер цинская администрация вела сложную дипломатическую игру, стремясь изолировать русских поселенцев в Приамурье. Так, в Монголию было отправлено посольство, которое должно было провести разведку, выяснить отношение монгольских ханов к русской колонизации Приамурья, посеять раздор как внутри монгольской знати, так и между монголами и Россией [3, С.162]. Частично им удалось добиться успеха – в 1688 г. отряды монголов под командованием Батур-Хунтайджи совершили поход на Селенгинск, ног потерпели поражение. [3, С.170].

Важной составляющей цинской стратегии была «психологическая война». Маньчжурское командование, понимая важность морального фактора, стремилось привлечь на свою сторону русских перебежчиков и пленных. Попавших в плен русских щедро одаривали, приглашали на службу в маньчжурскую армию, давая офицерские звания. В одном из указов Канси говорилось: «Цзяньцзюнь Сабсу донес: «Цилэр Силугэну и другие с реки бурей убили более десяти русских и, захватив их жен и детей перешли на нашу сторону…. Еще мне стало известно, что люди племени фэйяка напали и убили множество русских. Следует воспользоваться этими обстоятельствами и присвоить недавно перешедшим на нашу сторону русским Григорию, Афанасию, Максиму и другим соответствующие офицерские звания, равно как и офицерские чины ранее перешедшим к нам Ивану, Агафону и Степану за их усердие к службе». Перебежчики использовались и для расстройства морального духа русских войск: «А недавно перешедших к нам Афанасия и Филиппа немедленно отправить к Сабсу и соответственно использовать их для привлечения на нашу сторону (других русских)» [6б, С. 666].

Предпринимались и меры экономического характера. Цинские войска не только уничтожали посевы, чтобы лишить русских хлеба, но и потребовали от монгольского Цэцен-хана запретив его людям торговать скотом в Нерчинске [3, С.162]. Насколько большое значение придавалось экономическому выдавливанию русских из Приамурья, свидетельствует следующий факт: когда в феврале 1685 г. маньчжурский военачальник Сабсу донес импертатору, что не успел подготовиться к походу за русским хлебом, Канси уволил его с должности, поручив командование войсками разведчику Пэнчуню, хорошо изучившему местность и противника во время предыдущих походов [3, С.163].

Нападение маньчжуров не было неожиданным для русской администрации, однако меры, предпринятые Москвой, хронически запаздывали. Попыткой упорядочить администрацию и объединить военные силы в Приамурье стала отправка на Дальний Восток стольника Ф.А. Головина. Ему передавалась власть над Иркутским, Нерчинским и Албазинским уездами  [3, С.166]. Однако еще до прибытия Головина на Дальний Восток цинские войска начали осаду Албазина.

Дипломатические акции русского правительства и отсутствие значительных военных успехов маньчжур в Приамурье дали возможность разрешить конфликт мирным путем. Миссия Н. Венюкова и И. Фаворова в Пекин побудили Канси пойти на компромисс и дать указание военачальникам приостановить осаду Албазина. Решение Амурской проблемы было перенесено из военной сферы в дипломатическую [3, С.169]. Результатом российско-цинских переговоров стал Нерчинский договор, по которому Приамурье переходило под власть Цинской империи.

Таким образом, второй этап российско-цинской конфронтации отличался целенаправленной, скоординированной политикой маньчжуров по вытеснению русских из Приамурья. Операции тщательно планировались высшим руководством, в них принимали участие крупные сановники и военачальники, император лично отдавал многие распоряжения и указы.

С русской стороны можно наблюдать разрозненные действия местных администраторов, вынужденных, ввиду острейшего дефицита человеческих ресурсов, привлекать на службу «гулящих людей». Запоздалые действия Москвы, вызванные как отдаленностью столицы, так и наличием других внешнеполитических задач на Западе обусловили успехи маньчжуров, которые даже в дипломатическом взаимодействии активно использовали военную силу (в качестве шантажа).

Оценивая результаты российско-цинского взаимодействия в Приамурье в XVII в., следует отметить ряд особенностей. Во-первых, наблюдалось явное несоответствие уровня и характера принимаемых управленческих решений. Русские акции в Приамурье вначале предпринимались в основном людьми, не имеющими отношения к административному аппарату и лишь пользующихся санкцией чиновников (а иногда, как в случае с Черниговским и идущими вразрез с требованиями администрации). С цинской стороны местная администрация, потерпев неудачу, привлекла внимание высшего руководства страны.

На втором этапе росcийско-цинской конфронтации политика русских все еще опиралась в значительной мере на местный административный ресурс, в то время, как Цины уже проводили четко спланированную и руководимую из центра политику.

Во-вторых, с русской стороны ни на первом, ни на втором этапе не было четкого видения задач России в Приамурье. Цинские же политики, столкнувшись с сопротивлением русских, разработали комплексную стратегию, включающую меры военного, хозяйственного, политического и дипломатического характера, а также довольно успешно вели «психологическую войну» (милостивое обращение с русскими пленными, запугивание аборигенного населения).

В-третьих, обращает на себя внимание существенная разница в статусе основных участников взаимодействия. Если с Цинской стороны в действиях против русских принимали участие высшие государственные чиновники и даже император, то российская сторона была представлена казачьими сотниками, воеводами и стольниками.

Подводя итоги, можно отметить – если для Цинской стороны Приамурье являлось зоной стратегических интересов, то Россия получив Дальний Восток во многом благодаря активности социальных низов и местных управителей, не осознавала четких задач в регионе и потеряла Приамурье в XVII в. без болезненных политических и экономических последствий.

Тема данного исследования ограничена XVII веком. Однако она остается во многом актуальной и для века XXI-го. Хотя бы потому, что многие из рассмотренных проблем, и в частности недостатки, присущие российской политике и менталитету российской властной элиты, к сожалению, сохраняются.

И чтобы в XXI веке Дальний Восток оставался российским, необходимо внимательно изучать уроки прошлого. А значит не повторять прежних ошибок и не усугублять их новыми.