Владимир МИТЫПОВ

ПЕТР ПЕРВЫЙ И БУРЯТИЯ

(Тайна Указа Петра I)

Весной 2003 г. в Бурятии отмечали трехсотлетие встречи бурятских родовых старейшин с Петром I. А в нынешнем предстояло 350-летие вхождения Бурятии в состав государства Российского если считать от 1659 года. Но... «дату общественность не восприняла»¹.

Дабы угодить сей капризной особе, историки раскинули перед ней, как ковры на восточном базаре, широчайший выбор дат от 1666 по 1727 годы. Некоторые предлагали еще 1649 и 1688 годы. Однако предпочтение было отдано вполне рядовому 1661 году². После чего поздравим себя с тем, что продолжаем оставаться страной с непредсказуемым прошлым.

Козьма Прутков говорил о двух вещах, которые, единожды начав, трудно закончить, и одна из них — «перестать чесать, когда чешется»...

Ладно, лучше обратимся к надёжной теме «Петр I и Бурятия» - уж тут-то подвохов, кажется, не предвидится. А тема эта обширна и интересна.

Итак, в конце лета 1702 года представители забайкальских бурятских родов, оседлав и завьючив лошадей, пустились в неизведанную, даже по сегодняшним меркам неблизкую дорогу - в Москву, к грозному российскому самодержцу. Было их 52 человека во главе с зайсанами³ Баданом Туракиным, Даскги Бодороевым и Очихаем Сардаевым⁴ — людьми, обладавшими у себя в народе реальной властью.

Принято считать, что цель этой поездки состояла в том, чтобы заполучить Указ Петра I, подтверждающий право бурятских родов на владение своими исконными («породными») землями — обширнейшими пространствами меж Байкалом и Даурией.

Такова на сегодня официальная версия. Но если вдуматься, в ней ощущается некоторая недоговоренность. Или даже тайна.

Детали той поездки во многом неясны. Ни один из ее участников а их как-никак было полета человек -никаких воспоминаний, зафиксированных в том или ином виде, не оставил. Впечатление такое, будто над ними довлело некое обязательство хранить молчание.

Что же до упомянутой «официальной версии», то автором ее надо считать не кого иного, как самого Петра. Это он в своем Указе от 22 марта 1703 года не­двусмысленно провёл определённую линию, сказав ровно столько, сколько хотел и мог. Как все правители всех эпох, царь отдавал должное конспирологии. Но об этом ниже.

Природа не терпит пустоты. Недосказанное возмещается домыслами.

В последние 15-20 лет об участниках того предприятия трёхвековой данности среди местной гуманитарно-демократической интеллигенции сложилось нелестное мнение - почти как о самодеятельных ходоках или того хуже:

«Из бурятской истории о той эпохе мы знаем лишь об унизительной поездке делегации хоринских⁵ бурят в Москву бить челом о притеснениях, о том, как они предстали дикарями в своем экзотическом виде перед московитами»⁶;

«...хоринские делегаты достигли конечной цели, в начале февраля 1703 г. прибыли в столицу Российской империи. Бесспорно, делегаты были бесконечно рады тому, что добрались до Москвы. В то же время не сомневаемся в том, что первые дни пребывания в этом городе не принесли им особой радости. Возникает множество вопросов. Где остановились, попали ли сразу в ночлежный дом, чем питались? Ведь город незнакомый, непривычная обстановка, чужие, незнакомые люди... Ясно, что не сразу попали на приём в правительственные учреждения. Безусловно, пока добивались приема, прошло много дней. Находился ли в столице Фёдор Алексеевич Голо­вин, тогдашний военный министр, а в прошлом веке оказавшийся среди бурят, находясь в селенгинской осаде от натиска монгольских войск. Уверен в том, что Бадан Туракин и его спутники сумели найти Головина и вступить в переговоры с царскими сановниками, наконец, добиться аудиенции у царя.

Видимо, ...(царь) принимал гостей из далёкого Забайкалья в тронном зале Кремля...»⁷.

Поражает эта необыкновенная лёгкость в мыслях: с одной стороны, видите ли, «унизительная поездка дикарей», а с другой - «приём в тронном зале Кремля».

Весь этот лепет вряд ли мог появиться, если бы та поездка к Петру рассматривалась не с позиций узколобо-местнических, а более масштабно - в контексте геополитического, говоря по-современному, положения России конца XVII - начала XVIII вв.

Разберёмся по порядку. Прежде всего, в указанное время Российское государство еще не являлось империей. Это произошло намного позже, в 1721 г., когда Сенат и Синод в ознаменование Ништадского мира, завершившего длившуюся более 20 лет Северную войну, просили Петра принять наименование Императора, Великого и Отца Отечества.

Далее. Согласно дореволюционным источникам, ночлежные дома появились в России лишь во второй половине XIX в. и, являя собой очаги нищеты, эпидемий и преступности, наглядно свидетельствовали о переходе страны к капитализму. До этого существовали постоялые дворы, заведения не в пример более патриархальные и благонравные. Что касается «гостей из далёкого Забайкалья», то им был уготован особый приём, о чём будет сказано ниже.

Версия же о «приёме в тронном зале Кремля» выглядит не только странно, но и имеет некий комический оттенок. Это только в сказке Пушкина о царе Салтане самодержец вершит все дела, восседая непременно «на престоле и в венце, с грустной думой на лице». В дипломатической практике России, как и других суверенных государств, существовал строжайше соблюдавшийся церемониал аудиенции, где всё, вплоть до малейшей детали, было строго расписано. Так, тронный зал мог использоваться лишь в исключительных случаях. Преимущественно для приёма посольств от равных по положению иностранных монархов. Там могли быть приняты посольства от английского, французского короля, турецкого султана или, скажем, от китайского императора, но никак не «делегаты из далёкого Забайкалья», а уж тем более «предпринявшие унизительную поездку дикари».

Учёный текст изобилует выражениями «не [155] сомневаемся», «ясно», «безусловно», «бесспорно», «уверен в том, что». Однако повторением подобных заклинаний не заменить хотя бы приблизительного анализа тех событий.

Попутно заметим, что «экзотический вид» пришельцев с Востока не обязательно шокировал бы «московитов» начала XVII в., — напротив, они вполне могли восторженно рукоплескать и кричать: «Круто!.. Зело прикольно!»

Первопрестольная издавна слыла местом, где скрещивались пути «из варяг в греки» и «из татар в немцы». Здешний люд видывал торговых гостей из Индии, Китая, Бухары и Венеции, послов турецких и персидских, людей с Кавказа и из Крыма. Да и сами «московиты» в глазах заносчивого Запада представлялись теми же азиатами.

В ту эпоху, по свидетельству европейских путешественников, «...большинство продолжало носить привычный русский костюм: вышитую рубаху, широкие штаны, заправленные в мягкие ярко-зеленые или красные, отделанные золотом сапожки с загнутыми носками и поверх всего бархатный, атласный или парчовый кафтан до пят со стоячим воротни­ком и рукавами непомерной длины и ширины. Выходя на улицу, надевали еще одно длинное одеяние, летом легкое, зимой подбитое мехом, с высоким квадратным воротником и с еще более длинными рукавами, свисавшими до полу. Когда в праздничный день группа бояр шествовала по Москве в длинных, свободно ниспадающих одеждах и высоких меховых шапках, зрелище было по-азиатски пышное»⁸.

На таком фоне «экзотические дикари» из Забайкалья где-нибудь на тогдашней Ордынке могли чувствовать себя почти в привычной обстановке.

А вот к утверждению об «унизительности» той поездки стоит присмотреться внимательней.

Петр принял бурятских посланцев 25 февраля (10 марта н. ст.) 1703 г. А 22 марта (4 апреля н. ст.) царь подписал Указ, закреплявший право бурят на вечное владение их «породными» землями. Во вводной части документа подробно излагались причины, побудившие посланцев предпринять свое нелегкое путешествие. Отмечалось, что бурятские роды, населявшие земли к востоку от Байкала и р. Селенги, в административно-правовом отношении изначально подлежали ведению Нерчинской администрации: «...они де иноземцы въ Нерчинском уезде... многие годы служатъ с Нерчинскими старыми казаками за едино радетельно безъ пороку и против неприятельских воинских людей бьются, не щадя головъ своих, также и ясакъ въ нашу Великого Государя казну платят по вся годы безъ недобору с прибылью...».

Далее из текста следует, что разными незаконными путями, в том числе и «облыжным челобитьем Великому Государю», Иркутская администрация ухитрилась исподволь распространить свою власть на бурятские роды к востоку от Селенги и Байкала. О начавшихся после этого бедах забайкальских бурят в Указе сказано прямо, без прикрас: «...ныне де ту их породную Кударинскую степь заселили Иркуцкаго Присуду⁹ Селенгинские, Удинские служилые и всяких чинов люди и отняли де у нихъ, иноземцев, их породные Кударинские степи и лучшия кочевныя места ихъ зимние и летние... всякие угодья и звериные промыслы, кормовые теплые места под лесами, и построили себе заимки для хлебной пахоты; а городьба у них около пашен и около сена плохая, и в ихъ хлебных и сенных потравах были им (т.е. бурятским родам. - В.М.) от нихъ разорения, обиды и налоги большие, брали у них, иноземцев, годовщины не померныя насильством своими руками и разоряют ихъ въ конецъ; и от тех головщин они, иноземцы, жен и детей своих испродали и в заклады иззакладывали и сами меж дворы скитаются...»

Нетрудно заметить, что в тоне и содержании Указа ясно отражено недовольство Петра поведением «Иркуцкаго Присуду», тогда как о действиях Нерчинской уездной администрации говорится в куда более положительном смысле.

Нерчинцы, в силу своей вовлеченности в непростые дипломатические и ратные дела на восточных рубежах, не могли не проникнуться пониманием государственных интересов. И напротив, заботы «Иркуцкаго Присуду служилых и всяких чинов людей», подвизавшихся в глубоком тылу, вдали от всех тогдашних «горячих точек» как на западе (азово-турецкой, шведской), так и на востоке (цинско-маньчжурской¹⁰), не простирались дальше узко-меркантильных интересов. Всё это царь, конечно, учитывал. Показательно, что Указ начинается словами: «От Великого Государя Царя и Великого князя Петра Алексеевича всея Великие и Малыя и Белыя России Самодержца в Сибирь в Нерчинск Стольнику Нашим и воеводам Петру Савичу да Фёдору Петровичу Мусиным-Пушкиным».

Вряд ли царь мог забыть и о так называемом «бунте заморских (забайкальских. - В.М.) казаков», начавшемся в феврале 1696 г.

Непосредственным поводом к «бунту» были длительная невыдача причитавшегося им «государева хлебного, денежного и соляного жалованья» (это вам ничего не напоминает?) и многие другие злоупотребления, чинимые иркутским воеводой Афанасием Савёловым.

Эти «заморские казаки» в значительной части были из тех людей, что имели отношение к памятным стрелецким волнениям, за что и попали в Сибирь. Сей пытанный и ломанный народ ни в грош не ставил байку для рабов о том, что «смирение и терпение суть первейшие добродетели православного человека». В их дальнейших действиях сполна проявились лучшие черты вольного русского человека той поры: безоглядное мужество, решимость, человеческое достоинство, товарищеская сплоченность.

Забайкальские казаки уличали воеводу в присвоении по подложным документам денежного жалованья служилых людей, в краже казенных припасов на нужды своих соболиных, слюдяных и рыбных промыслов, а также для винокурения на заимках. Как доносили жители Забайкалья, воевода «приезжал к ним за море для своих взятков» и возил с собой для устрашения заплечных дел мастера.

Наконец, забайкальские служилые люди обвиняли воеводу в измене и незаконных торговых операциях. Основанием послужил, в частности, такой случай (далее цитируется дело 1697 г. «О бунте заморских казаков»)¹¹:

«Антошка Березовский сказал: в прошлом де в 1696 г. по отпуску селенгинского прикащика Остафия Перфильева и по выбору всех служилых людей ездил селенгинский казак Сенка Краснояр в Иркутской бить челом великому государю о государевом денежном жалованье селенгинским служилым людям на 1696 г. при бытности в Иркутском на воеводстве Афонасья Савёлова. А он де, Антошка, в то время был в своей деревне и в то время воевода Афонасий Савёлов послал знакомца своего Гаврила Коноплёва через Селенгинск к калмыцкому Бутухту хану в улусы с товары своими для торгу, и селенгинские де служилые люди, по письму челобитчика своего Сенки Краснояра, (обоз) с товары остановили...

... на него, Афонасья, измену сказал Сенка Краснояр, а по его де словам все казаки измену сказывали, а какая измена, о том де выборные челобитчики подали в Иркутскую уличную роспись, а в росписи написано: в Селенгинску де казаки де взяли у Афанасьевых людей с посыльными его к Бутухту хану товары 5 пищалей да пороху пуда с полтора...

...на негож, Афонасья... подали челобитную заморских казаков выборные челобитчики,а Афонасий де Савёлов отпускал с людьми своими в Китай товары и огненное ружьё и порох продавать китайским людям...»

Обвинения звучали серьёзно, поскольку оружие и боеприпасы были товарами, запрещенными к международному торгу. Судя по документам, то был не единственный случай, когда воевода через подставных лиц занимался подобной контрабандой.

Положение, когда «госслужащие» увлекаются личным «бизнесом», в те времена не приветствовалось.

[156] Так, 23 сентября 1689 г.¹² в грамоте Сибирского приказа «От великих государей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев» было особо наказано:

«Воеводам и дьякам и их детям и братьем и племянником и людям их не торговать и на промысел покручеников и всяких людей своих от себя и в ыные городы для торгов не посылать и засылкою и подставою на соболиные и ыные звериные промыслы не отпускать, деньги с торговыми и ни с какими людьми не складыватца и кабал на торговых и ни на каких людей на своё и на чюжое имя не имать и пожитков своих с торговыми и ни с какими людьми не высылать и того таможенному голове смотреть накрепко...»¹³.

Добавить тут нечего, кроме одного: указ подобного содержания не повредил бы и сегодня...

Не отставали от воеводы и его приказные люди. Так, один из них обманным путем заманил в острог перекочевывающих бурят, велел запереть выход и отобрать из их стада наилучших овец - как писали жалобщики, «сколько ему понадобитца». Подобным же образом действовал приказчик Удинского острога, чинивший насилия над бурятами «ради своей бездельной корысти».

Весть о «бунте заморских казаков» не на шутку встревожила Афанасия Савёлова. Он полагал, что волнение, разрастаясь, может охватить новые остроги, слободы и перекинуться на бурятские и эвенкийские улусы. Так и случилось - казаков поддержали посадские, дворовые люди и бурятские бедняки-скотоводы.

Воевода направил к ним протопопа и служилых людей, «чтобы их от тех злых дел уговорить». Но уговоры успеха не имели. Уже позже, когда шло следствие по делу «О бунте заморских казаков», воевода 18 октября 1697 г. в отписке своей в Сибирский приказ показывал: «...они де уговору учинились ослушны и от такого злого начинания не престают и похваляются идти во множестве в Иркуцк и грозят многих иркуцких жителей побить и грабить»¹⁴.

Сказано - сделано. Как только вскрылись реки, очистился от льда юг Байкал-моря, более двухсот «заморских» погрузились на лодки и двинулись вниз по Селенге на Иркутск.

«...в 1696 г. мая 19 воровски приплыли в Иркуцкой из-за Байкала моря в 2 пойма на дощанике да на каюке человек в двухстех и больши с ружьём и с знамени и с барабаны и во всякой готовности, будто к воинскому делу, не по прежней обыкности, удинские, селенгинские и кабанские и Ильинские служилые люди, конные и пешие казаки и полковые стрельцы: Антошка Березовский, Миска Борисов, Ивашка Алемасов, Емелька Паникадильщик, Куземка Кудреватый, Данилка Фык с товарищи и пришед бунтом к городу и к воеводскому двору в многолюдстве и просили государева денежного, хлебного и соляного жалованья...»¹⁵.

Дело получилось затяжное, чреватое кровью, но до штурма, слава богу, не дошло. Правда, свои деньги «бунтовщикам» вырвать так и не удалось, однако хлебное жалованье после долгих препирательств и взаимных угроз им все же частично удалось получить. Освободив попутно ранее арестованных стрельцов и пленников-заложников из числа бурят и монголов, они в начале июля уже готовились к отплытию, когда вое­ода велел одного из них схватить и заточить в тюрьму. Выступив в его защиту, «бунтовщики» целую неделю держали город в осаде, а поскольку на них с городских стен были наведены пушки, то они предупредили, что если раздастся хоть один выстрел, то «со стороны де город зажжем, а с другой станем рубить».

Лишь на восьмой день «заморские бунтовщики» сняли осаду, пригрозив на прощанье, что зимой придут к Иркутску с еще большей силой «и над ним, Афонасьем, и над градскими людьми всякое разорение учинят».

Угроза подействовала: иркутяне поспешили сместить воеводу. Следствие подтвердило его виновность. Отделался он легко конфискацией имущества. Зато из числа «бутовщиков», всего-то лишь требовавших причитавшегося им по закону, троих приговорили к казни.

После этого случая, имевшего большую огласку, «заморское» население укрепилось во мнении, что здесь, на месте, правды не добьешься.

Об этом тоже напоминается в Указе:

«...в прошлом де 7204 г.¹⁶ послали они (т.е. бурятские роды. - В.М.) к нам Великому Государю к Москве с Нерчинским сыном боярским с Микитою Варламовым въ техъ их налогахъ и обидахъ и в разоренияхъ на Селенгинскихъ и Удинскихъ служилыхъ и всяких чиновъ людей челобитную, и по нашему Великого Государя указу и грамоте велено их (т.е. «иркуцких всяких чинов людей». - В.М.) с той Кударинской степи с ихъ породных кочевныхъ месть свесть, а те заимки и ныне у них не сведены...»

В тот раз в столице отреагировали довольно быстро, свидетельство чему имеется в «наказных статьях» Сибирского приказа от 1696 г. иркутским воеводам, где предписывалось по отношению к бурятскому населению «...держать бережение и привет и того смотреть и беречь накрепко, чтоб от приказчиков и от работных людей никаких обид и налогов и разорения и грабежу им никакого отнюдь не было». Кроме того, было велено «породные кочевные» земли вернуть, а самовольно поставленные там заимки «свесть».

В ответ «иркуцкие всяких чинов люди» прибегли к средству, даже до сего дня действенному, - бюрократической волоките: сочинили встречную челобитную. Сей факт Пётр опять-таки не преминул вспомнить в своём Указе: «...облыжным челобитьем нам Великому Государю они Удинские служилые и всякихъ чинов люди били челом, чтоб быть имъ иноземцамъ в Иркутскомъ присуде...».

***

Необходимое отступление: В Указе Петра буряты в ряде мест названы «иноземцами» (т.е. «иностранцами»), «ясашными людьми», «инородцами», что болезненно воспринимается нынешней либеральной интеллигенцией. Вот пример:

«...22 марта 1703 г. был обнародован царский Указ. Согласно Указу, за хори-бурятами (в Указе они названы "ясашными брацкими людьми", нередко одиозным словом "инородцы", еще хуже "иноземцы") было закреплено право на владение своей землей...»¹⁷.

Но вспомним, друзья, что перед нами документ начала XVIII в. В нём со всей грубой рельефностью, подобной чугунному литью демидовских заводов, запечатлен кондово-бюрократический язык делопроизводства той эпохи. Да и вообще всё общество почти официально делилось на именитое (благородное) и подлое сословия. Подходить к этому с либерально-демократическими слюнями «толерантности и политкорректности» могут только те, кто напрочь лишен историчности мышления.

Известно, что даже в межгосударственную переписку той эпохи нередко вторгался простонародный слог. Всего за сто с небольшим лет до Петра Иван Грозный, опасаясь что бояре могут его свергнуть, адресовал английской королеве Елизавете свое личное - как монарх монарху - обращение: «Буде мятежные бояре меня одолеют и низложат, то обещай мне дать у себя в Англии приют. Буде же с тобой подобное приключится, то я тебе дам приют в Москве». На это королева, политкорректно умалчивая о «приюте», отписала лишь о проблемах и условиях торгового договора. Ответ Грозного был по-царски прям и гневен: «Я тебе писал о своих государевых нуждах, а ты мне отвечаешь о нуждах твоих мужиков торговых, и вышла ты как есть пошлая дура»¹⁸.

Да, язык тех времён тяжеловат для деликатного уха нынешних либерал-демократов. Но вот что любопытно: в 2005 году в кухне некоего министерства, где хлопотали над сомнительным блюдом под названием «монетизация льгот», состряпали внешне как бы невинную формулировочку «срок дожития». Авторитетно преподносимая с экранов гладкими господами с хорошими манерами, она была политкорректней некуда. Однако рядовые пенсионеры сразу заподозрили, что этот самый «срок дожития» имеет в виду именно [157] их, но никак не касается VIP-сословий, и были не на шутку оскорблены. В «изящной словесности» министерских штукарей они увидели циничное пожелание не шибко-то заживаться на этом свете. В СМИ тогда возник некоторый шум, приглушенные ветеранские протесты. Но повышенно чувствительных либералов-гуманитариев на сей раз было что-то не слыхать. Впрочем, как и всегда в подобных случаях...

Но вернёмся к Указу. Его далеко не безупречный стиль свидетельствует о том, что он явно продиктован самим царём и несёт в себе «ауру» его неповторимой личности. А манера Петра говорить, мыслить и действовать были настолько своеобычны, что порой ставили в тупик даже объективно настроенного к нему дореволюционного русского историка В.О. Ключевского (1841 - 1911). Что и видим в его знаменитом труде¹⁹, где автор волей-неволей делает признания вроде следующих: «В 1718 г. (...) он дал 26 ноября указ, изложенный по его привычке первыми словами, какие пришли ему на мысль. Первые два пункта указа с обычным торопливым и небрежным лаконизмом законодательного языка Петра гласили...»; «В ноябре 1717 г., быв в Сенате, Пётр сам написал указ, изложенный тем летучим стилем, который поддавался только опытному экзегетическому²⁰ чутью сенаторов...».

С экзегетами нынче туго, так что до сути «иноземцев» придется докапываться самим.

Нет, Пётр не оговорился, именуя одних и тех же людей то «инородцами», то «иноземцами». Просто в начале XVIII в. положение многих бурятских родов в смысле подданства выглядело очень неопределённым. Будучи жителями «прозрачного» порубежья, они практически были вольны кочевать по обе стороны границы, оказываясь при этом «иноземцами» как для того, так и для другого правительства. И сия путаница, царившая в районах российско-китайского пограничья, вошла в текст Указа.

Более того, даже спустя почти 200 лет, в самом конце XIX в., в российском законодательстве всё еще сохранялось юридическое понятие о народностях «не совершенно зависящих от России». Среди таковых упоминались, например, кочующие на границе России с Китаем «дзюнгорцы», подданство которых «не установлено» и которые «имеют право свободной беспошлинной торговли... платят подать шкурами по собственному произволу как в количестве, так и в качестве... Подлежат российскому суду только в случае убийства или насилия, на российской земле совершённых, и пользуются защитой российского правительства только тогда, когда обращаются об этом с просьбами».

Обратимся теперь к «инородцам».

Дореволюционные справочники административно-юридического толка поясняют, что слово «инородцы» относится ко всем российским подданным неславянского племени. В наше время таковых именуют просто людьми иной национальности. Простая констатация факта: люди иного рода-племени, только и всего. Что тут одиозного? Другое дело - эмоциональная окраска, однако это уже вопрос культурного уровня отдельных социальных групп или отдельных индивидов, вопрос бытового национализма или религиозной «инакости».

Впрочем, вряд ли сами «обиженные» всерьез верят, что осознанное, намеренное унижение «инородцев» было частью государственной национальной политики российского правительства. Вот небольшой пример, взятый из книги современного американского автора, изучавшего дореволюционные документы по гражданским правам в России:

«По мере того, как в XVIII в. расширялись границы империи, благородные сословия присоединённых территорий включались в российское дворянство и получали такие же привилегии, как их русские собратья. Так в составе дворянства появлялись люди, чьим родным языком были татарский, грузинский, немецкий или какой-либо ещё...»²¹.

Здесь уместно вспомнить о М.И. Сердюкове, талантливом «новаторе науки и техники»²² петровской эпохи. Его биографию изучал в свое время калмыцкий писатель Алексей Балакаев, в итоге посчитавший, что это был крещённый бурят из «мунгальского» племени, кочевавшего в районе тогдашнего Селенгинского острога.

В книге B.C. Виргинского находим такие строки: «...судьба изобретателя М.И. Сердюкова сложилась, казалось бы, удивительно удачно. Он в молодости был приказчиком в одной из лавок московского купца М.Г. Евреинова. Там побывал Пётр I и заметил в юноше большие природные способности. Пётр велел записать Сердюкова в новгородское купечество и обеспечить его средствами. Сердюков стал преуспевающим поставщиком продовольствия и фуража на русскую армию (тогда начиналась Северная война), большие доходы получал Сердюков и как откупщик.

...Как писал позднее сам Сердюков, он хотел приложить свой труд «для государственной и всенародной пользы». Сообщение между Балтийским морем и Волгой по Вышневолоцкому водному пути было тогда в неудовлетворительном состоянии, хотя там работали до этого многие иноземные специалисты. Сердюков решил обеспечить «свободный судам ход» по Вышневолоцкому пути посредством создания новых гидротехнических сооружений и подал в 1719 г. соответствующий проект царю. Последний официально поставил Сердюкова во главе всех строительных работ по Вышневолоцкой системе.

Но Сердюкову пришлось вести непрестанную борьбу с противниками строительства, особенно с церковниками. По их доносу Сердюков был арестован по обвинению в приверженности к расколу. Ему грозила жестокая расправа. Лишь по распоряжению Петра следствие по делу Сердюкова закончилось, и его освободили.

После смерти Петра I начинания Сердюкова чуть было не сорвались из-за враждебного отношения Миниха, который хотел отдать Вышневолоцкий путь в управление своим ставленникам. Лишь падение Миниха избавило Сердюкова от дальнейших преследований, и он смог продолжать свою творческую деятельность»²³.

...Итак, люди «славянского племени» были тем, кого ныне, во времена демократические, стало принято называть «титульной нацией»²⁴.

Но! Элементарная справедливость требует признать, что за «честь» принадлежать к титульной нации русское крестьянство, эта огромная часть населения империи, заплатило в историческом плане - страшную цену: вспомнить хотя бы крепостное право или рекрутскую повинность, когда молодых людей, самый цвет нации, «забривали» в армию на 25 лет, то есть, считай, пожизненно.

Британская империя сооружалась по старинке - беспардонным ограблением всех иных-прочих народов. «Империя добра», США, творит то же самое, но с политкорректными ужимками.

А вот блеск и могущество Российской империи возросли на жесточайшей эксплуатации прежде всего своего собственного крестьянина.

***

К слову. Сегодня, пожалуй, мало кто станет оспаривать, что в Советской империи высокий уровень жизни в большинстве союзных республик, особенно в Прибалтике, Молдавии, Украине, Грузии и Армении, поддерживался за счёт щедрых «донорских вливаний» из РСФСР Но это, повторяю, к слову...

***

Считается, что к концу средневековья²⁵ подавляющая часть продуктивных земель собственно этнической Руси была разобрана в частное владение князьями, их служилыми людьми и монастырями. Те земли, что не вошли в состав частновладельческих, назывались «чёрными», но их оставалось ничтожно мало.

Крестьянин средней России сидел на «окняженой» или «обояреной» земле и с её владельцем был связан [158] соответствующим договорным обязательством, так называемой «порядной». Уйти от хозяина, помещика, он мог лишь после окончании осенних работ - в течение недели до и после Юрьева дни, 26 ноября, в противном случае он становился «беглым».

В дореволюционных справочниках говорится, что узаконенное прикрепление крестьянства к земле совершилось («по наговору Бориса Годунова») указом царя Фёдора Иоанновича в 1592 г. Однако известный русский историк и археолог М.П. Погодин (1800 - 1875) в статье «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права» настаивал, что «основателем крепостного права не был у нас никто, а винить в его развитии следует обстановку общественного бесправия, в которой возникли и воспитались крепостные отношения Московского государства»²⁶.

Одним из ранних документов, свидетельствующих об уже утверждающихся крепостных отношениях на Руси, считается писцовая книга 1580 г. тверских владений князи Симеона Бекбулатовича²⁷, где говорится о 305 «выбежавших» (т.е. беглых) крестьянах из общего числа 2217, прикрепленных к земле («крепких земле»).

А уже со второй четверти 17 в. крестьяне закрепощаются массово, давая помещику обязательство «всякую страду страдать и оброк платить, чем он изоброчит», жить «где государь ни прикажет, в вотчине или в поместье, где он изволит поселить», и даже соглашаться на то, что «вольно ему, государю моему, меня продать и заложить». С середины того же века закрепощают и детей крестьянских.

С 17 в. имущественные и личные права крепостных крестьян уже ничем не ограждены, никакой закон не пытается как-то ограничить размеры крестьянских податей и повинностей. Вопреки церковному закону, помещики по своей прихоти женят и выдают замуж крепостных.

О древнем праве «вотчинной расправы» известно с 16 в. Со временем на барских дворах появляются собственные тюрьмы. Об изощренных истязаниях крестьян их владельцами говорится в подлинных тогдашних документах. Подробно описаны и применявшиеся при этом орудия: кандалы, цепи и колодки, батоги и кнут, отмериваемые «нещадно». Появляются и чисто московские пытки подвешивание за связанные назад руки с битьем при этом кнутом и поджариванием огнём. Как видим, Москва всегда отличалась чем-то эдаким, «гламурненьким»...

Истязания подобными орудиями нередко приводили к смерти наказуемых, и сенат в 1762 г. признал, что в законе нет наказания за такого рода убийства. Вот, например, знаменитая Салтычиха (1730 - 1801), прозванная в Москве «людоедкой» и садистски замучившая в течение 7 лет 139 душ своих крепостных, преимущественно женского пола. Её дело 21 раз начинало рассматриваться в низших инстанциях, но, благодаря родственным связям и взяткам, неизменно оборачивалось наказанием и ссылкой жалобщиков. Наконец, назначенная Екатериной II юстиц-коллегия в 1768 г., после 6 лет следствия, признала её виновной в «серийных» убийствах и приговорила к смертной казни, которая была заменена, по воле императрицы, пожизненным заключением в подземной тюрьме в Ивановском московском девичьем монастыре. Сообщники Салтычихи (её подневольные дворовые люди), подвергнутые вырыванию ноздрей и другим наказаниям, были навечно сосланы в Нерчинск на каторжные работы...

Кнут²⁸ был страшным орудием, в сравнении с ним даже плеть считалась более мягком средством «воздействия». Во второй половине 18 в. появляются еще более «мягкие» розги: один удар плетью, по официальному Уложению, приравнивался к 200 ударам розгами.

И тем не менее, употребление плетей сохранялось до конца существовании крепостного права - еще в середине 19 в. правительство вынуждено было напоминать помещикам о запрете наказывать крепостных «трехременной плетью».

Совершенно в ином, чем крепостные крестьяне, положении находился обширный класс так называемых государственных крестьян, образовавшийся при Петре Великом. Сюда относились служилые люди (рейтары, драгуны, солдаты, пушкари, казаки), экономические (бывш. монастырские) крестьяне, свободные хлебопашцы, поселяне-магометане Таврической губернии и Кавказской области, задунайские переселенцы, жители казённых земель в Бессарабии и т. д. В это сословие входили также кочевники Европейской и Азиатской России. Среди последних к 1838 г. насчитывалось примерно 235 - 240 тысяч человек сибирских инородцев.

Упомянутые справочники конца XIX в. сообщают, что, согласно российскому законодательству, «государственные тягости могут быть на них (инородцев. В.М.) налагаемы лишь с величайшей постепенностью в связи со своеобразным строем их быта...

Воздействие государственной власти на их быт исчерпывается надзором за их самоуправлением, подчинением их российскому уголовному суду за наиболее тяжкие преступления, ограждением их от некоторых зловредных влияний (от спаивания виноторговцами, закабаливания под видом найма, захвата их земель), содействием их промыслам - продажа от казны пороха, других припасов и т. д.»

В тех же источниках читаем: «Важнейшие привилегии относятся к воинской повинности. До 1880-х гг. они (инородцы. - B.M.) вообще не подлежали рекрутской повинности. Позднее стали привлекать на основании особых положений и в большинстве на разного рода льготных основаниях».

***

Перейдем к «ясаку» и «ясашным людям».

В авторитетном труде «Сборник документов по истории Бурятии. XVII век» имеется словарь старинных слов и терминов, где поясняется: «Ясак - подушные подати, взимавшиеся с коренного населения Сибири в XVII - начале XVIII в.».

Если отрешиться от частностей, то ясак - это, говоря обобщенно, то же самое, что нынешний налог.

Следовательно, выражение «ясашные люди» в устах Петра I означало «государственные налогоплательщики», что в более широком смысле подразумевало -«российские подданные».

Само же слово «ясак» восходит к Великой Ясе Чингисхана, в которой нынешние ученые видят некий универсальный кодекс, соединяющий в себе как морально-этические предписания, так и правовые установления. Известный востоковед Г.В. Вернадский замечает: «Монгольское слово яса (ясак, джасак²⁹) означает "поведение" или "декрет"... С моей точки зрения, Яса как целое ни в коем случае не может быть охарактеризована как обычное законодательство. Она была монгольским имперским законом, сформулированным Чингисханом»³⁰.

Полного текста Великой Ясы не сохранилось. Но то, что доступно исследованиям, дает ученым основания выделять в ней целый ряд статей, в том числе о международном праве, о законодательствах административном и уголовном, гражданском и военном, о коммерческом праве.

Производные от слова ясак были широко распространены на Руси и обозначали нечто, имеющее отношение к закону, праву, правилам, к государству вообще в самом широком смысле этого слова. Так, в словаре Даля указано: «Ясак сторожевой и опознавательный клич, знак, маяк; лозунг, отзыв, пароль; подать, платимая инородцами. Ясачные крестьяне казенные. Ясаул - чин в казачьих войсках. Ясачные деньги податные, подушные. Ясачная дорога -столбовая, почтовая».

Помимо всего прочего, здесь виден отголосок тех давних, достаточно непростых военно-административных и деловых, в том числе и фискальных, взаимоотношений, существовавших некогда между Монгольской империей и еще не объединёнными в единое целое русскими княжествами.

[159] Так, известно, что для исчисления причитавшейся дани золотоордынские чиновники в 1245 г. и позже проводили в отдельных княжествах перепись населения. Золотая Орда к тому времени, хоть и оставалась в составе общемонгольской империи, но уже формировалась в виде автономного государства под сильной рукой Бату, внука Чингисхана. В проводимой им политике в отношении Руси главенствовали два пункта: «добиться от князей присяги на верность и организовать сбор дани и налогов»³¹.

Каковы бы ни были монгольские войны начального периода, однако к середине XIII в. и в самой центральной империи, и в её «дочерних» образованиях - например, Персидском Ильханате и Золотой Орде - государственное устройство и общий порядок в стране были на весьма высоком, по средневековым меркам, уровне. Тут имеются авторитетные свидетельства Иоанна де Плано Карпини и др.

Разумеется, перепись ни у кого на Руси восторгов не вызывала - ни у князей, ни у простолюдинов. Да и найдется пи хотя бы сегодня на свете такой, простите, дурак, который бы искренне радовался налогообложению? Древнерусский летописец в сердцах записал: «Окояннии изочтоша всю землю русскую, токмо не чтоша игуменов...»

Историки полагают, что перепись имела целью установить не число населения, а количество хозяйств и размер падавших на каждое из них платежей. Таким образом, слова «окояннии не чтоша игуменов» следует понимать в том смысле, что в налоговых списках не учитывались монастырские хозяйства. Великая Яса повелевала «окаянним», не деля богов на своих и чужих, в равной мере почитать всех.

***

Монастырские владения были защищены так называемым тарханным правом.

В «Сокровенном сказании» (§ 219) один из соратников просит Чингисхана наделить его землёй с правом дарханного (тарханного) владения, т.е. с освобождением от всяческих податей и повинностей. «На это Чингисхан сказал: Занимайте же вы своим кочевьем Селенгу, Меркитскую землю, и будьте вы её невозбранными, дарханными пользователями... получайте в своё единоличное и нераздельное пользование всю ту добычу, которую найдёте в походе на врага или в облавах на дикого зверя... Дарханствуйте даже до потомков ваших... Будьте свободны от взысканий за девять проступков»³². Эпизод относится к началу его правления. Из чего можно заключить, что тарханное право существовало еще до Великой Ясы. Оно из числа тех древних правил, которые обобщённо называются обычным правом³³ и которые не только вошли потом в Ясу, но и, несомненно, послужили основой кодификации³⁴ при её создании.

Тарханные грамоты (ярлыки), выдававшиеся золотоордынскими ханами православным монастырям, высшему духовенству, князьям и знатным боярам, наделяли их правом не быть судимым никем, кроме государя, и быть свободными от повинностей. В этом своем качестве они сохранялись на Руси и после монголо-татар. Хотя Иван Грозный, лютый враг боярской вольницы, отменил «тарханщину», но даже в XVIII в., если приходилось доказывать знатность рода и его древние привилегии, продолжали еще ссылаться на тарханные грамоты.

***

Непосредственное взимание дани золотоордынскими «налоговиками» с русского населения длилось сравнительно недолго. Уже в 1275 г. князь Василий Ярославич³⁵ первым добился для себя права собирать дань (действуя по Ясе, то бишь по закону) и сам привёз её в Сарай в размере по полугривне с «сохи», т. е. с одного крестьянского хозяйства³⁶. Возможно, тогда-то впервые и начало появляться упомянутое В.И. Далем понятие о «ясачных крестьянах».

Как принятое государством прямое налогообложение, ясак был известен на Руси еще задолго до Ивана

Грозного. И уж тем более это слово, понятие было в ходу в Казанском ханстве, этом пёстром по составу государстве. вобравшем в себя земли волжских болгар (булгар), мордвы, черемисов, чувашей, вотяков, мещеряков, башкир. И всё это многоязыкое население платило именно ясак, поскольку в языке государственной бюрократии, традиционно консервативном всегда и везде, продолжали жить и дух, и буква Великой Ясы.

С продвижением России далее на восток, в земли бывшие некогда частью Монгольской империи, подушная подать естественным образом свелась как по названию, так и по содержанию все к тому же издревле знакомому ясаку, всё к той же высоко ценимой во всем мире мягкой рухляди.

Возможно, ясаку в данном случае было отдано предпочтение в силу его общепонятности и, так сказать, вековой проверенности, поскольку относительно подушной подати даже в правительственных кругах России существовали большие сомнения. Как пишет Ключевский, ревизская душа была расчётной окладной единицей, чисто фиктивной: «Ревизская душа как окладная единица смущала многих... понеже душа вещь неосязаемая и умом непостижимая и цены не имеющая: надлежит ценить вещи грунтованные (земельные владения)».

Для Сибири такой «грунтованной» вещью была, разумеется, пушнина, драгоценная мягкая рухлядь.

Что касается самой практики взимания ясака, то она, как это видно из документов, изобиловала изрядными «прорехами» в отличие от современного тупого и дотошного налогообложения с его «плоской шкалой», действующего подобно газонокосилке, не различая старых от малых, богатых от бедных.

В этом смысле интересна отписка приказчика одного из острогов иркутскому воеводе Леонтию Кислянскому об обнаружении среди бурят «старых подросков, не обложенных ясаком»:

«в нынешнем во 199-м³⁷ году... объявились многие подроски женатые и холостые, не в ясаке, по пятнадцати и по шестнадцати и по семнадцати и по двадцати лет и больши и ныне я на них ясаку на 198³⁸ год без указу великих государей просить не смею, чтоб они того не поставили себе в тягость и в налогу, а иные из них многие есть скудны гораздо... те подроски передо мною сказывали: наперёд де сего они ясаку не платили для того, что де их в ясачной платёж нихто не спрашивал, а сами де те подроски ясаку не приносили за себя за скудостью ж. С тех старых подросков ясак на 198-й год брать ли и в скольки лет подросков же в ясак верстать, о том что ты стольник и воевода укажешь»³⁹.

Из пометы на обороте отписки: «На прошлой на 198 год ясаку брать не велеть, чтоб им быть не в тягость...».

***

Дореволюционные источники указывают: «Уплата ясака ложилась на инородцев тяжелым бременем, так как служилые люди старались собирать его с прибылью и позволяли себе разные злоупотребления... ясашные народы терпели от зборщиков ясака и прочих начальников грабительство и разорение».

Не лучше обстояло дело и в самой коренной России. В.О. Ключевский в своём многотомном труде приводит мнение сведущих людей эпохи Петра, утверждавших, «что из собранных 100 податных рублей только 30 попадают в царскую казну, а остальное чиновники делят между собою за свои труды... Чиновники истинные виртуозы своего ремесла. Средства для взяточничества неисчислимы, и их так же трудно исследовать, как и исчерпать море».

Всё же видится нечто утешительное в мысли, что «коррупционная составляющая» есть неотъемлемый атрибут не только демократического, но и монархического общества...

Следует подчеркнуть, что в рассматриваемую эпоху несладко приходилось всем, и, может быть, простому русскому человеку было горше других. Ключевский писал: «Пётр понимал экономию народных сил [160] посвоему: чем больше колоть овец, тем больше шерсти должно давать овечье стадо... На русского плательщика он смотрел самым жизнерадостным взглядом, предполагая в нём неистощимый запас всяких податных взносов».

И далее: «...прямое обложение сведено было в две классовые подати: одна, под названием ямских и полоняничных денег, падала на крепостных людей, другая, стрелецкая, во много раз более тяжелая, была положена на все остальное тяглое население. ...(С началом Северной войны) регулярная армия и флот потребовали новых средств: введены были новые военные налоги, деньги драгунские, рекрутские, корабельные, подводные; драгунская подать на покупку драгунских лошадей, падавшая и на духовенство, доходила до 2 рублей с сельского двора и до 9 рублей с посадского на наши деньги.

Не было обойдено, конечно, и косвенное обложение... Начиная с 1704 г. один за другим вводились сборы: поземельный, померный и весчий, хомутейный, шапочный и сапожный - от клеймения хомутов, шапок и сапог, подужный с извозчиков - десятая доля найма, посаженный, покосовщина, кожный - с конных и яловочных кож, пчельный, банный, мельничный, с постоялых дворов, с найма домов, с наёмных углов, пролубной, ледокольный, погребной, водопойный, трубный - с печей, привальный и отвальный - с плавных судов, с дров, с продажи съестного, с арбузов, огурцов, орехов...

Появились налоги, трудно доступные разумению даже московского плательщика, достаточно расширенному прежними порядками обложения... Обложению подвергались не одни угодья и промыслы, но и религиозные верования, не только имущество, но и совесть. Раскол терпелся, но оплачивался двойным окладом подати, как едва терпимая роскошь; точно также оплачивались борода и усы, с которыми древнерусский человек соединял представление об образе и подобии божием. Указом 1705 г. борода была расценена посословно: дворянская и приказная - в 60 рублей (около 480 рублей на наши деньги⁴⁰), первостатейная купеческая - в 100 рублей (около 800 рублей), рядовая торговая - в 60 рублей, холопья, причетничья и т. п. - в 30 рублей; крестьянин у себя в деревне носил бороду даром, но при въезде в город, как и при выезде, платил за неё 1 копейку (8 копеек)...

В погоне за казённой прибылью доходили до виртуозности, до потери здравого смысла, предлагали сборы с рождений и браков. Брачный налог и был положен на мордву, черемису, татар и других некрещеных инородцев; эти "иноверческие свадьбы" ведала сборами медовая канцелярия прибыльщика Парамона Старцева, придумавшего и собиравшего пошлины со всех пчельников. Дивиться надо, как могли проглядеть налог на похороны. Свадебная пошлина была уже изобретена... и сама по себе еще понятна: женитьба - все-таки маленькая роскошь; но обложить русского человека пошлиной за решимость появиться на свет и позволить ему умирать беспошлинно - финансовая непоследовательность, впрочем исправленная духовенством».

***

Исследователи пишут, что к далекому, неизведанному путешествию в Москву забайкальские бурятские роды готовились почти три года (запомним эту цифру).

Да, конечно, решение об этом «хождении за три моря» не было и не могло быть скоропалительным. Такие решения наобум не принимаются. Они готовятся долго, тщательно и предваряются соответствующей «разведкой». Даже в наши дни, при наличии современных средств коммуникации, подготовка визита к высшему руководству страны требует немалых трудов и времени. Что ж тогда говорить о той-то эпохе.

Совершенно очевидно, что предводителям бурятских родов надо было иметь достаточно ясное представление о личности царя, о том, какие ветры дуют при дворе. Без этого вся затея превращалась в глупую и опасную авантюру. Трижды подумаешь, прежде чем предстать перед человеком, личность которого среди простого народа, особенно в окраинных частях государства, вызывала в ту пору чувство мистического ужаса. На этой своеобразной и драматической особенности жизни России того времени стоит остановиться чуть подробнее.

Церковные реформы патриарха Никона положили начало кризиса не только церковного (раскол), но и политического (хованщина), когда в связи с усилением единоличной власти царя забеспокоились о своих старинных привилегиях могущественные боярские роды Стрешневых, Салтыковых, Хованских, Морозовых, Соковниных, Урусовых и др. К моменту воцарения Петра эти два течения, светское и духовное, были представлены двумя грозными силами - материальной и идеологической. Первой из них являлось стрелецкое войско, а вторая была подготовлена пламенными эсхатологическими⁴¹ проповедями таких пророков-обличителей, как знаменитый нижегородский Аввакум, Иоанн Неронов в Москве, священник Дометиан на Тоболе, чернец Иванище в Тюмени, Кузьма Косой на Дону и т. д.

Их обращения к народу, яркие, страстные, проникнутые огнедышащей ненавистью к «сатанинскому миру сластолюбцев и лихоимцев», были настолько убедительны, настолько соответствовали всей великой жестокости повседневной жизни, что объявленное ими на 1666 год «пришествие антихриста» было воспринято крестьянским населением со всей серьезностью.

«Вряд ли что подобное происходило когда-либо в другом месте, разве только в 1000 г. в Западной Европе. С 1665 г. забросили поля и все полевые работы; а когда наступил роковой 1666 г., в пасхальную ночь которого (или в ночь под Троицын день) должна была, по расчетам книжников, произойти кончина мира... - крестьянство было охвачено всеобщей паникой и в Поволжье, например, забросило дома и ушло в лес и пустыни... Ожидания конца света принесли крестьянам и их господам полное разорение... Все сроки прошли, конца не было. Но обманутые ожидания не могли поколебать эсхатологической идеологии. Все условия, создавшие ее, остались налицо и даже обострились. Аввакум прямо заявил, что последний черт еще не бывал... Произошла простая ошибка в расчете: считали со дня рождения Иисуса, а надо было считать со дня воскресения, к 1666 г. надо прибавить еще 33 года земной жизни Иисуса Христа, и получится 1699 год. В этот год придет антихрист, а конец мира будет в 1702 году»⁴².

Обстановка всеобщего страха и смятения как нельзя лучше способствовала появлению слухов о том, что антихрист - это сам Пётр. Здесь надо признать, что он и сам давал сильнейшие к тому поводы.

«Поведение Петра, вернувшегося в 1698 г. из-за границы, вместо поклонения святыням поехавшего прямо к Анне Монс и бражничавшего с нею всю ночь, а затем собственноручно резавшего бороды и рубившего головы стрельцам, сначала подало мысль, что подлинный царь пропал без вести в Стеклянном⁴³ государстве, а на его месте в Москве воцарился жидовин из колена Данова, т. е. антихрист. Но последующие действия и реформы Петра перенесли представления об антихристе на самого царя»⁴⁴.

Пушкин, уделявший повышенное внимание личности царя-реформатора, так прямо и писал, что «Народ почитал Петра антихристом»⁴⁵, и в качестве одного из объяснений этого ссылался на тезис из знаменитого «Стоглава»⁴⁶: «Творящие брадобритие ненавидимы от Бога, создавшего нас по образу своему».

Это особое настроение «перед концом света» породило такое крайнее средство побега из насквозь греховного мира, как самосожжение. Крестьяне «самоохотно» сжигались в избах и овинах, в скитах и церквях; горели целыми семьями, целыми деревнями; горели на Тоболе и под Тюменью, в Приуралье и Зауралье, в Поморье и Заволжье. Горели сотнями и тысячами.

Известия о происходящем, приукрашенные [161] чудовищными подробностями, достигали отдаленнейших уголков государства, в том числе, разумеется, и Забайкалья. Бурятскому населению вряд ли что могло сказать слово «антихрист», но то, что многие простые русские люди считают своего «хана» великим злодеем, - уж это-то уразуметь было несложно. Подобная репутация доверия к царю, понятно, не прибавляла. Но коль скоро предводители бурятских родов все же решились ехать к такому «страшилищу», то, очевидно, потому, что имели веские основания рассчитывать на успех предпринятого дела.

Известно, что царь часто и надолго отлучался из Москвы. Например, его знаменитое пребывание в Западной Европе затянулось на 15 месяцев. И вообще, как писал известный историк В.О. Ключевский, «Петр был гостем у себя дома. Он вырос и возмужал на дороге и на работе под открытым небом. Лет под 50, удосужившись оглянуться на свою прошлую жизнь, он увидел бы, что он вечно куда-нибудь едет. В продолжение своего царствования он исколесил широкую Русь из конца в конец - от Архангельска и Невы до Прута, Азова, Астрахани и Дербента. Многолетнее безустанное движение развило в нем подвижность, потребность в постоянной перемене мест, в быстрой смене впечатлений».

Таким образом, буряты, эти потомственные кочевники, угодив в лице Петра на не меньшего кочевника, рисковали вообще не застать царя в Москве, что обрекло бы их на долгое и чреватое серьёзными неприятностями ожидание. Но поскольку этого не случилось, то дата приезда бурятской делегации была, очевидно, заранее согласована с самим Петром.

Следует заметить, что именно в начале 1703 г. Петру пришлось особенно ужесточить свой рабочий график: царь готовится в мае заложить Санкт-Петербург и одновременно в небывало форсированном темпе создавать балтийский флот.

Не странно ли, что при таком дефиците времени глава государства все же считает необходимым встретиться с какими-то «самодеятельными ходоками» и внимательно их выслушать. В результате, как бы экспромтом, рождается государственный акт, тот самый Указ, которому суждено было на многие десятилетия вперед обеспечить спокойствие и безопасность громадных восточных территорий державы. Нет, походя, по наитию такие вещи не делаются. Всё это разительно не вяжется с «унизительной поездкой дикарей». Создается впечатление, что у царя Петра были какие-то свои причины для встречи с этими людьми.

И ещё: несмотря на чрезвычайную дальность и трудность поездки, она завершилась в общем-то почти благополучно: из всех ее участников не вернулась домой лишь молодая шаманка Абажа-удаган: увы, организм юной женщины не вынес непосильных дорожных тягот. А ведь при экстремальных условиях того путешествия жертв могло быть куда больше.

Нет, одним лишь удачным стечением обстоятельств вышеперечисленное объяснить трудно. Представляется, что на всех этапах своей миссии бурятская делегация пользовалась помощью и поддержкой. Даже сейчас, 300 лет спустя, за всем этим предприятием чувствуется продуманность, подготовленность и чья-то влиятельная дружественная рука,

И наконец, необходимо было точное знание особенностей предстоящего пути: расстояние до Москвы, основные населенные пункты, великие реки и переправы через них, сроки ледостава, характер и состояние дорог и многое, многое другое. Как истинные кочевники буряты отлично сознавали, что от малейшей ошибки в подобном путешествии зависит не только судьба поставленной цели, но и сама их жизнь.

По этим и подобным вопросам реальную помощь могло оказать и оказывало именно руководство Нерчинской администрации. Так, делегацию забайкальских бурят «сопровождали в качестве переводчика бывший приказчик из Нерчинска Павел Шурыгин и лекарь Михайло»⁴⁷.

Но, думается, решающим обстоятельством здесь было то, что должность наместника сибирского в то время занимал один из наиболее влиятельных помощников Петра, граф Федор Алексеевич Головин, - тот самый, который в 1689 г. подписал Нерчинский договор с Китаем и которого руководители забайкальских бурятских родов не без оснований считали своим большим другом.

***

К началу 1703 г., когда бурятская делегация достигла Москвы, Головин пребывал на вершине своего государственного и жизненного поприща. Первый кавалер ордена Андрея Первозванного⁴⁸ (сам Петр был лишь шестым), Ближний Боярин, Генерал-Адмирал, Наместник Сибирский, Президент Посольских дел, начальник Приказов Малороссийского, Княжества Смоленского, Новгородского, Галицкого, Устюжского, Ямского, Оружейной Палаты и Монетного двора, Генерал-Фельдмаршал, первый из россиян, получивший от союзного австрийского императора титул графа Священной Римской империи - вот неполный перечень всех его чинов и званий.

По этой части с ним мог соперничать разве что А. Меншиков, но, не в пример последнему, Головин не был «счастья баловень безродный». Напротив, он происходил из старинной московской знати - как отмечено в «Биографии российских генералиссимусов и генерал-фельдмаршалов» Дм. Бантыш-Каменского (изд. 1840 г.), «фамилия Головиных известна в России более четырех сот лет».

В январе 1686 г. в ранге Великого и Полномочного посла Головин был направлен в Забайкалье для заключения «мирного и пограничного договора» с Китаем. «Командировка» растянулась для него на долгих пять лет - выехав при правлении Софьи, он вернулся в Москву (1691 г.) уже в царствование Петра и брата его Ивана.

Это был удачный выбор - то, что вести переговоры с малоизвестным для тогдашней российской дипломатии партнером на отдаленном востоке было поручено именно Ф.А. Головину, «мужу острого ума и знавшему языки».

Россия в то время переживала очередной смутный период. Становилась неотвратимой реальностью война с Турцией. Не было никакой уверенности, что удастся заключить «Вечный мир» с несговорчивыми поляками. Да и положение самой Софьи и ее фаворита В.В. Голицына в кремлевских палатах не отличалось особой прочностью.

Обстановка на восточных, граничащих с Китаем, окраинах тоже давала повод для большого беспокойства. В этом Головину, прибывшему осенью 1687 г. в Селенгинский острог (главенствовавший тогда на территории нынешней Бурятии), довелось убедиться лично: в январе-феврале 1688 г. острог осаждался превосходящими силами монголо-маньчжурских феодалов. В обороне участвовали все жители, поддержанные бурятскими и эвенкийскими конниками. Примечательно, что посол своей властью поставил руководить обороной содержавшегося в тот период в острожной тюрьме ссыльного украинского гетмана Демьяна Игнатовича Многогрешного. И не ошибся.

Обладавший большим военным опытом. Многогрешный входил в число предводителей освободительной борьбы украинского народа в 1648 - 1651 годах. В 1668 г. избран гетманом Левобережной Украины и пребывал им до 1672 г., когда по оговору некоторых казацких старшин был обвинен в тайных связях с Турцией, арестован, доставлен в Москву. Вместе с братом Василием его должны были казнить, но в последнюю минуту, когда их головы уже лежали на плахе, примчался царский гонец с известием, что казнь заменяется ссылкой в Сибирь.

Ему было суждено стать свидетелем и участником весьма памятных событий не только на Украине, но и в Забайкалье. В 1649 г. в чине генерального есаула Многогрешный подписывал утвердивший автономию Правобережной Украины Зборовский договор между Богданом Хмельницким и польским королем Яном Казимиром, а в 1689 г. он предстаёт перед нами среди [162] активных участников подписания важного для России Нерчинском договора с Китаем.

Переговоры с цинскими послами начались 12 августа. Поскольку велись они на латыни, языке международного общения той эпохи, в составе цинского посольства находились два иезуита в звании переводчиков Фома Перейра и Франциск Гербилион. С цинской стороны переговоры строились с позиции силы - против четырех-пяти сотен людей, бывших под командой Головина, цинские послы имели пятнадцать тысяч охранного войска и пятьдесят пушек.

Дальнейшие события в книге Бантыш-Каменского описаны следующим образом: «После взаимных поздравлений. Российские Полномочные объявили через переводчика, на Латинском языке, что цель приезда их состоит в прекращении возникших неудовольствий от набегов со стороны Китая и в определении границ между обоими Государствами. Головин предложил назначить рубежом реку Амур... Китайские Послы, напротив, простирали свои требования не только на Албазин, но и Нерчинск, Селенгинск и все земли до озера Байкала...

На втором съезде Китайцы сделались несколько уступчивее и назначили пограничным городом Нерчинск, оставляя его в нашем владении... Китайцы решительно объявили, что не уступят России Албазина.

Собран был военный совет в Китайском стане; в нем было положено: чтобы войско переправилось через Шилку и окружило со всех сторон Нерчинск... Вечером Китайцы обступили город. Головин приготовился к отчаянной и ненадежной обороне... Послы... объявили нашим Полномочным: что они согласны на мир, если место, называемое промышленниками Святой Нос, лежащее на берегу Западного моря, близ реки Уди, будет признано границею; желали таким образом присоединить... не только все Охотское море, но и большую часть Камчатки. Четырнадцать дней продолжались споры и угрозы со стороны Китайцев. В столь затруднительных обстоятельствах, Головин силою слова и дарами, склонив на свою сторону Иезуитов, употребил их посредство в деле миротворения, но принужден был, однако ж, отказаться от Албазина и всякого права на земли лежащие по ту сторону реки Амура.

27-го Августа 1689 года заключен был первый договор с Китайским Двором...

29-го Августа Послы приложили к договору, написанному в двух экземплярах, свои печати... все встали с мест, произнесли, по своему обычаю, клятвенное обещание свято исполнять заключенное постановление и разменялись экземплярами. Тогда Головин отправил к Китайцам свои подарки, состоявшие из боевых и столовых часов, позолоченной посуды, огромных заздравных бокалов, зеркал и мехов; несколько дней сряду угощал их при звуке музыки и барабанов. Китайцы взаимно одарили наших Полномочных парчами, атласом и дорогими материями; разстались с ними (31 августа) друзьями.

Головин послал донесение свое к Государям (3 октября); велел разорить Албазин; приступил к укреплению Нерчинска, которое было кончено в следующем году, когда он еще находился в Сибири; усилил Нерчинский гарнизон и выехал (15 октября) в Тобольск...»

В те трудные дни Головин поддерживал тесную связь со многими из предводителей бурятских родов и нашел в них как раз тех людей, которых следовало всячески привлекать на свою сторону, дабы Россия обрела надежную опору на своих восточных окраинах. Убеждал его в этом и пример созданного им пограничного полка, в котором достойно несли службу немало забайкальских бурят...

***

Итак, подготовка к поездке в Москву, конечно, требовала времени, но всё же три года... Не многовато ли? Зачем и на что мог понадобиться столь немалый срок организаторам поездки?

И здесь следует вспомнить, что Головин, который в тот период являлся фактически премьер-министром страны, руководил еще и Посольским приказом, а следовательно - отвечал и за службу внешней разведки. Как раз в 1702 г. его подопечный, Петр Андреевич Толстой⁴⁹, командируется в Стамбул, чтобы организовать и возглавить там первое постоянное посольство России за рубежом. Перед ведомством Головина стояла задача предотвратить выступление Османской империи против России. Выполняя задание, Толстой создает сильную агентурную сеть, куда входят иерусалимский патриарх Досифей, его племянник Спилиот, консул Рагузскои республики в Стамбуле Лука Барка, а также Савва Лукич Владиславич (Савва Рагузинский) и другие. Кстати, Толстой в шифрованных донесениях именует своих информаторов «работниками».

Похожая проблема стояла и далеко на востоке. С 1644 г. Китай пребывал под властью маньчжурской династии Цин. По отношению к России Цин придерживалась достаточно воинственной позиции и к этому же принуждала зависимых от нее монгольских князей.

Не забудем, что Россия пребывала в состоянии казавшейся бесконечной войны со Швецией. Добавление к этому двух симметрично сложившихся недружественных сил (в Причерноморье - Османская империя с ее сателлитом Крымским ханством, а в Забайкалье - Цинская империя с союзными ей монгольскими князьями) ничего хорошего для России, конечно, не сулило. И если Россия, втянутая в Северную войну, могла хоть как-то противостоять одновременно против Швеции и Турции, то для ведения еще и третьей войны, в Забайкалье, у нее попросту не было возможности. А угроза, и очень реальная, была налицо.

Во-первых, еще свежа была память о довольно опасном прецеденте, когда цинское правительство вынудило Россию ликвидировать крепость Албазин и отступить от Амура. Во-вторых, из отчета Головина о подписании Нерчинского договора Петр знал, что при китайском посольстве переводчиками состояли два иезуита, а этот святой Орден уже тогда был известен не только миссионерской, но и изощренной разведывательной деятельностью. Поэтому имелась вероятность того, что европейские недруги России вполне могут задействовать «дальневосточный фактор».

Учитывая все это, царь, как и в случае с Турцией, обязан был поставить перед своим министром иностранных дел и шефом внешней разведки вопрос о реальности выступления империи Цин против России. Головину же не оставалось ничего иного, как прибегнуть к безотказной силе золота. Этот метод дал превосходные результаты в Турции: там путем подкупа высокопоставленных чиновников удалось обрести ценных информаторов и агентов влияния, которые представляли собой как бы пророссийское лобби в турецких правительственных кругах. Не было оснований полагать, что китайские чиновники окажутся более неподкупными, чем турецкие.

Петр нуждался в информации военно-политического характера. Что представляет собой Цинская империя и какие силы определяют ее политику? Каковы численность, вооружение и боеспособность цинских войск? Могут ли они всерьёз угрожать Забайкалью? Вот лишь несколько вопросов из тех, что обязательно должны были интересовать царя.

Головин, в связи с подписанием Нерчинского договора проживший в Забайкалье почти пять лет, хорошо изучил тамошнюю обстановку. Он понимал, что нужные сведения могут быть получены только с помощью бурят, многие из которых по торговым и прочим делам частенько бывали в Китае и Монголии, имели там давние деловые и дружеские связи. Такие люди вполне могли стать, по терминологии П.А. Толстого, «работниками», способными приблизиться к придворным цинским кругам.

Поэтому логически следует, что вышеупомянутые «три года» руководители бурятских родов совместно с Нерчинской администрацией, по поручению Головина, были заняты сбором разведывательной информации для царя Петра. Можно ли предполагать добросовестное сотрудничество в столь специфической [163] сфере? Вполне. И тут существовала одна особенность, которую необходимо учитывать. Дело в том, что забайкальские роды (хори-буряты, хоринцы) вернулись на свою исконную родину, в Забайкалье, всего лишь лет за пятьдесят до появления там русских. Вернулись после почти трёхвекового отсутствия. Где же они были всё это время?

***

...В 1251 г. на всеимперском курултае новым Великим монгольским ханом был избран младший сын Чингисхана, Толуй. Тогда же было решено закрепить и расширить завоевания в Южном Китае, а также в Иране. И в 1253 г. на Ближний Восток выступил сын Толуя, Хулагу. Он вошел в историю как завоеватель Персии и основатель монгольской династии хулагуидоз, или ильханов⁵⁰, правивших во второй половине XIII в. огромной территорией юго-западной Азии: от р. Инда па востоке до Сирийской и Аравийской пустынь на западе, от Аравийского моря и Персидского залива на юге до Кавказа. Каспийского моря и среднего течения Аму-Дарьи на севере.

Однако хулагуидская держава была расположена в краю, чуждом для кочевников, в самой гуще многочисленных оседлых народов, объединенных общей верой, укладом жизни и тысячелетними историческими корнями. Имелась реальная опасность того, что как сами завоеватели, так и их держава со временем бесследно растворятся в чуждом для монголов людском океане.

Выход виделся в том, чтобы опереться на мощный слой родственных племен, которых следовало перебросить на берега Тигра и Евфрата. Но в этом отношении возможности Хулагу-хана не были безграничными. Ни уделы других чингисидов, ни сама центрально-азиатская метрополия вряд ли могли позволить себе роскошь разбрасываться «золотым фондом» империи - коренными монголами, число которых за десятилетия жестоких войн должно было сильно убавиться. Таким образом, у Хулагу-хана был, по сути, почти единственный источник людских ресурсов - наследственный удел, доставшийся ему от отца, хана Толуя: часть северо-восточной Монголии и современное Забайкалье.

Вот таким образом в середине XIII в. забайкальские буряты оказались на территории Месопотамии, в краю древней Ниневии (современная иракская провинция Наинава⁵¹) - То есть, по самым скромным подсчетам, за 10 тысяч километров от родных мест.

«Исход» бурят из Месопотамии, судя по всему, состоялся в начале первой половины XVI в., потому что, как отмечают исследователи, в середине того же века Верхняя Месопотамия «...характеризуется как опустевшая, малолюдная область и такой же безлюдной она оставалась и в первой половине XVII века».

Согласно преданиям, дорога на родину предков оказалась для «месопотамских» бурят чрезвычайно долгой и трудной. Как полагают ученые, во второй половине XVI в. (называется дата: 1580 г.) они все еще прозябали на южных окраинах монгольского мира. Эти беженцы, оказавшиеся в положении бесправных бедных родственников, кочевали где-то в Ордосе, на берегах Хуанхэ, близ Великой китайской стены, и ими мог как угодно помыкать любой степной владыка.

Как выясняется из летописей самих хоринцов, они непосредственно перед появлением на территории Забайкалья проживали во Внутренней Монголии. Оттуда, в результате притеснений со стороны местных правителей, на рубеже XVI-XVII вв. хоринцы начали выходить на места их современного расселения. Этот выход хоринских бурят исследователи Забайкалья называют «возвращением».

«...народ наш... лишился душевного покоя. Он затосковал тогда по родине... <... > И народ одиннадцати родов, хотя и в незначительном количестве, после того как большая часть народа 11 отцов хоринских затерялась в той древней Монгольской стране, перекочевал сюда вместе со своими семьями... около 1613 года, в век великого царя Михаила Федоровича»⁵².

В этот же период переживало этап бурного возвышения Маньчжурское военно-феодальное государство, располагавшееся по соседству с Монголией, на территории нынешнего северо-восточного Китая. Основным населением этого государства являлись маньчжуры - южно-тунгусские племена. Основу маньчжурской политики в отношении монголов составляло стремление к раздроблению их и разгром по частям.

К 1644 году весь Китай оказывается под властью чуждой для него династии Цин, в сферу влияния которой со временем попадает и Монголия.

Но еще до этого едва вернувшиеся на историческую родину хоринцы становятся объектом регулярных набегов маньчжурских феодалов и зависимых от них монгольских князей. Эта беда усугублялась другой - кровопролитными стычками с эвенками, чьи охотничьи угодья за столетия отсутствия хоринцев распространились на земли последних. Увы, историческая родина оказалась к скитальцам и изгнанникам не более ласковой, чем дальние чужбины.

Почти тогда же, в первой половине XVII в., в Забайкалье впервые проникают русские «служилые» люди; в 1653 г. возводится Нерчинский острог - предвестник надвигающихся великих перемен...

Что же в то время представляли собой хоринцы или, иначе говоря, что представлял собой тот внешний мир, неизгладимый отпечаток которого они несли в себе?

По мнению ученых, Монгольская империя была общим котлом, «в котором не просто растворялись разные государства, но и варились элементы разных культур, смешивался опыт христианской, буддийской, конфуцианской и исламской цивилизации... Империя объединила усилия разных народов в создании условий их мирного сосуществования... »

И ещё. «Весь этот порядок, экономическое процветание и общечеловеческая лишённая какого-либо центризма философия не могли не привести к интеллектуальному взрыву во всей громадной империи. В Китае появились новые и бурно развивались зародившиеся ранее формы художественной прозы и драмы, живописи и архитектуры. Стали появляться математические трактаты, труды по агрономии, появились новые инженерные проекты и сооружения. Эти же процессы идут в Иране: подъём литературы и расцвет миниатюрной живописи, в городах создаются учёные кварталы. Монголы поощряли как точные науки (строятся обсерватории, где работают учёные разных национальностей), так и исторические знания. К управлению государством привлекаются все талантливые, способные люди вне зависимости от происхождения, религиозных убеждений... Цели монголов хорошо выражены словами близкого к императорскому двору конфуцианского учёного, урожденного тюрка Бухума: «Чтобы было много способных (к управлению делами государства) людей, необходимо, как в древности, учредить повсюду школы... И повелеть, чтобы обучение начинали с изучения отношений между людьми... Нужно познать, как вести себя в обществе, устраивать семью, свою страну»⁵³.

Итак, переходя на бытовой уровень, хоринцы были людьми, которые повидали мир и обрели неоценимый опыт общения с другими народами, чьи обычаи и нравы, уклад жизни, исторический опыт и религиозные представления порой совпадали, а порой разительно отличались от их собственных. Они были людьми, которые в той или иной мере соприкоснулись с персидской и китайской цивилизациями.

За десятилетия скитаний по разным землям они воочию увидели, как умирает централизованная монгольская империя и на смену ей воцаряются где безвластие, где многовластие, а вместе с ними - беззаконие, разбой, разруха и «мерзость запустения». При виде всего этого они не могли не проникнуться мыслью о преимуществе пребывания в составе стабильного государства с сильной властью и твердыми законами. Они были людьми, вобравшими в себя опыт предков, которые в свое время с таким трудом и после стольких испытаний пришли к пониманию того, что [164] империя это порядок. Думается, указанное обстоятельство сыграло далеко не последнюю роль в их решении принять подданство Российского государства.

***

Даже в начале XVIII в. среди забайкальских бурят существовало постоянное опасение вновь оказаться данниками монгольских ханов и жертвами грабительских маньчжурских набегов. Тогда как российская граница означала надежную защиту от посягательств из-за рубежа. Кроме того, предводители родов, как люди прагматичные, не могли не учитывать, что, оказывая услугу Петру, они тем самым обретают право на его понимание в вопросе о «породных» бурятских землях

Для самого же царя в тот момент, когда он принимал бурятских посланцев, речь, по сути, шла не только и не столько о «породных» землях. Вопрос стоял куда глобальней. Забайкалье в военно-стратегическом смысле являлось ключом ко всей Сибири и Дальнему Востоку, ко всей необозримой территории, над которой с юга, подобно грозовой туче, нависала загадочная в смысле военной мощи Цинская империя. Эта территория принадлежала России скорее номинально, поскольку в случае чего отстаивать ее Петру было бы просто нечем и некем.

Силы государства были сильно подорваны разорительными Крымскими и Азовскими походами конца XVII в. Но особенно трудным оказалось начало XVIII в. Совсем недавнее поражение под Нарвой тяжело отразились и на самом Петре, и на всем государстве. В.О. Ключевский писал: «После Нарвы началась неимоверная трата людей. Наскоро собираемые полки быстро таяли в боях, от голода, болезней, массовых побегов, ускоренных передвижений на огромных расстояниях...» Следовательно, в немалом расстройстве пребывали и промышленность, и сельское хозяйство. А Северная война продолжалась. До Полтавы надо было еще дожить.

Итак, перебросить из Центральной России в Забайкалье хотя бы некий «ограниченный контингент» Пётр не мог себе позволить. И вместе с тем он, как никто другой, осознавал всю значимость этих территорий для будущей России. Среди масштабных планов, которые он вынашивал, большое место отводилось Востоку, но вплотную подступиться к нему он смог лишь в самом конце жизни. В год своей смерти, в 1725 г., царь задумывает почти одновременно отправить на Камчатку и далее к берегам Америки опытного мореплавателя Витуса Беринга, а в Китай - проверенного дипломата и разведчика Савву Рагузинского⁵⁴. Последний, как мы знаем, в 1727 г. основал Кяхту, заключил два важных договора с Китаем - Буринский и Кяхтинский, а также содействовал приданию официального статуса службе бурятских формирований по охране забайкальских границ...

Несомненно, на столь специфические темы, как военно-политическое состояние империи Цин, Пётр мог говорить только с предводителями бурятской делегации, зайсанами, и с теми «работниками», которые наиболее полно владели интересующей царя информацией. Понятно, что сам факт и содержание этих приватных бесед должны были остаться в глубокой тайне. Но, видимо, кое-что из этих бесед мы можем попытаться восстановить.

Дело в том, что в 1731 г. Савва Рагузинский представил императрице Анне Иоанновне рукопись, озаглавленную «Секретная информация о силе и состоянии Китайского государства»⁵⁵, сопроводив её следующим посвящением:

«Дерзаю подданнейше поднесть В.И.В.⁵⁶ сочинённую моими трудами малую сию книжицу, что мог в бытность моей в Пекине и при границах проведать секретно и слышать публично, которая содержит отчасти историческое следование, отчасти же секретную информацию о силах и состоянии Китайского государства и о пограничном между двумя империями состоянии, и мню, что оная книжица счастливому В.В. империю ныне и потомству для известия не безполезна, наипаче в том, что происходило с 1680-го до 1729 года, по моё отбытие с границ».

Мы не знаем, как оценила Анна Иоанновна труд Рагузинского, но для нас существенно то, что сделанный им обзор секретных сведений, накопленных почти за полвека, начинается с 1680-х годов - как раз тех самых, на которые приходится почти 5-летнее пребывание в Забайкалье Ф.А. Головина. Иными словами, именно с этого момента начинается упорядоченная разведывательная деятельность на восточном направлении.

Рагузинский был умный человек, отважный и честолюбивый авантюрист. Его репутация «на многие тайные вещи ведомца» говорит сама за себя. Однако будучи в Пекине, он был предельно стеснён как в передвижениях, так и в контактах с кем-либо: «посольский двор окружили шестьсот солдат под командой трех генералов, которые полностью изолировали посольство от окружающего мира»⁵⁷.

В этом отношении положение Ф.А. Головина было совершенно иным. Постоянно общаясь с верхами Нерчинской уездной администрации, чиновниками Селенгинского острога, с влиятельными предводителями бурятских родов, он имел широкую возможность подобрать бывалых и надежных людей, которые, не вызывая подозрений, могли посещать соседнюю страну и собирать информацию.

В пользу предположения о наличии серьёзной агентурной сети, созданной Головиным, говорит хотя бы то, что тематика, охваченная «Секретной информацией...», весьма обширна: история Цинской династии, оценка экономики страны и её военных возможностей, моральный дух солдат, города и строение крепостных стен, отношение народа к царствующей династии, сведения о народностях, населяющих пограничные с Россией области, и т.д.

За всем этим видится многолетняя кропотливая работа, к которой Рагузинский если и имел отношение, то самое незначительное. И тем не менее он, человек с немалыми амбициями, повествуя о действительно успешных дипломатических баталиях с цинскими министрами, не счёл за грех похвалиться также и достижениями в разведывательных делах: «...я имел добрых шпигунов, чрез которых проведывал их намерение, и более их страшил Российских войск поступками, нежели от них боялся, и тем государственный интерес счастливо и благополучно окончил».

Словом, можно утверждать, что значительная часть «Секретной информации...» Рагузинского основывалась, мягко говоря, на сведениях «работников» Ф.А. Головина.

***

Напомним: Пётр был редкостно любознательным человеком. Он жаждал видеть всё своими глазами, опробовать своими руками. Или хотя бы поговорить с людьми, которые видели, умели или знают то, что его интересовало. Отсюда его не имеющая прецедентов в истории «учебная» поездка в Европу. Отсюда его многочисленные встречи, застолья и дружба с иностранцами: моряками, строителями, военными, инженерами, учёными, купцами и т.д. И отсюда же его ненасытное стремление познать, изучить как можно большее число ремёсел...

Не важно, как и в какой обстановке говорил Пётр с бурятскими представителями. Или с кем из них конкретно. Важно другое: Петр понимал - перед ним живые свидетельства с другого конца света, люди, которые вплотную, изнутри видели полусказочную, таинственную восточную империю, видели то, что тщательно скрывается от глаз иностранцев.

Неизвестно, о чём конкретно спрашивал царь, но из рукописи Рагузинского мы можем составить себе достаточно ясное представление о направлении его интересов.

«В Китайской империи замыкаются 15 провинций, столь великия, что имея всякая толь многое число городов и людей, легко королевствами называться могут, ибо кроме 355 столичных городов, которые [165] суть в первом ранге, и в которых бывает резиденция, считаются еще 1312 великих и знатных 2-го и 3-го ранга городов. И сии многолюдством и прочим ко удовольствованию их суть тако украшены, что в иной области главными и столичными почтены быть могут, не упоминая меньших городов и сел, стенами окруженных, которых ежели все нумеровать, с 3000 оказывают. Токмо большая половина запушена и разорена, хотя вид строения и знак городища еще обретается...

Все их города построены фигурою треугольною или четыреугольною. Стены городовые из жженого или сушеного на солнце кирпича построены, с башнями четырехугольными по древнему обыкновению. И ни един из тех городов может формальную, восьмиденную, по нынешнему Европейскому обыкновению учиненную осаду вытерпеть. И хотя в оных многочисленный гарнизон имеется, наипаче же в тех, которые называются воинские крепости, которых великое число считается, кроме вышеупомянутых городов, однакож Китайское воинство за весьма слабое почтено и уничтожено быть имеет...»

«... о доходах Китайского богдыхана и о числе душ многие историки не согласно писали, однакож никто не писал, чтоб меньше 200 миллионов душ было... Таким же образом описатели того государства несогласно пишут о доходах Китайского богдыхана. Однакож по генеральному мнению годовые его доходы состоят в 200 миллионах унциях серебра, или ефимков⁵⁸. И сие тако ж вероятно быть может, ибо все его подданные не токмо подушныя или поземельныя деньги (хотя те земли паханы или не паханы суть) платить принуждены, но всякого звания мануфактур безчисленное множество имеется и должны пошлин по 5 процентов за оныя платить. И как слух носится, в городе Нанкине от одной бумаги и китайки, кроме других доходов, пошлин по миллиону золота собирается... Здесь кратко описуется главное состояние того пространного империя, и сие по известиям, каковы получены от персон всякой веры достойных и потому что самим засвидетельствовать было можно».

Пётр к тому времени имея достаточно солидный опыт управления государством, чтобы быть ослеплённым всеми этими миллионами серебра и золота. Он понял: нынешняя Китайская империя - страна бедная. А война - дело крайне разорительное, это он познал на горьком примере собственной страны. Однако сан самодержца, повелителя большой державы, обязывал его демонстрировать неколебимую уверенность. Известный фельдмаршал Миних оставил на этот счет следующие строки: «Что касается до финансового управления при сем мудром и великом государе, то можно судить по словам, которыя удостоился я лично от него слышать, в 1721 году, в Шлиссельбурге... он мне сказал: Я кончил войну, продолжавшуюся двадцать лет, и не сделал долга, и если бы Богу угодно было продлить эту войну еще на столько же лет, то и тогда бы я не вошел в долги».

Отголоски подобных настроений настроения слышны и у Рагузинского:

«Блаженныя и вечно достойныя памяти Е.И.В. Петру 1-му, который разными военными случаями, а наипаче Шведскою войною будучи обязан, время не допустило оружием взять на Китайцев сатисфакцию в оказанном от них нарушении трактатов⁵⁹».

А дальше следует вынужденное признание:

«...И для того вознамерился к себе привлечь Китайский гордый Двор учреждением отчасти честнее прежняго титулов Китайского императора и отправлением своей императорской грамоты без внесения и включения свого полного титула, за подписанием собственной своей руки и приложением государственной печати, с чрезвычайным посланником».

Столь уверенные слова царя, рассчитанные, конечно же, на слушателя, тем паче - иностранца Миниха, были убедительно опровергнуты позднейшими исследователями, как, например, глубоко изучившим петровскую эпоху В.О. Ключевским: «Упадок платежных и нравственных сил народа едва ли окупился бы, если бы Пётр завоевал не только Ингрию с Ливонией, но и всю Швецию и даже пять Швеций».

Действительно, положение России было таково, что возможность осложнений на Дальнем Востоке тревожили царя всерьёз.

Можно догадываться, что Пётр не без удовлетворения воспринял такое, например, наблюдение кого-то из безымянных «работников» Головина о падении нравов и воинской доблести победителей-маньчжур, вольготно расположившихся в побежденной стране: «Сначала, когда Маньчжуры к обладанию Китайского государства намерение воприняли, тогда они были зело храбры, так что един из них десяти китайцам противиться мог. Но по не весьма долгом потом времени, предав себя легкости и роскоши и оставя прежнее воинское учение и труды, в такое слабое состояние от того приведены, что ныне от тех китайцев неотменны суть...»

Мы, знающие из истории дальнейший ход событий, вправе сделать вывод, что на все поставленные вопросы Пётр получил настолько обнадеживающие ответы, что мог, уже не опасаясь за восточные рубежи, обратить все силы на европейский театр войны.

Здесь невольно возникает некоторая аналогия с начальным этапом Великой Отечественной войны. Тогда Сталин, получив убедительную информацию Рихарда Зорге о том, что Япония не намерена нападать на СССР, перебросил под Москву сибирские дивизии, которые и отстояли столицу...

В той ситуации правитель, даже менее прозорливый, чем Пётр, неизбежно осознал бы жизненную важность того, чтобы народы, населяющие пограничные с Китаем и Монголией земли, испытывали по отношению к России не только лояльность, но и союзнические чувства.

В Указе царя от 22 марта 1703 г., в частности, говорится: «...под Иркутским Присудом им быть невозможно... Велеть им быть под Нерчинском по прежнему в их породных землях и кочевных вышеписанных местах по правую сторону Селенги реки... чтобы им от налог и обид в конец неразорится и нашей Великого Государя службы не отбыть...» Далее в том же Указе велено «служилых и всяких чинов людей», относящихся к «Иркутскому Присуду», вместе с их заимками переселить на другую сторону Селенги.

Однако Пётр пошел дальше, чем просто решил проблему «породных» земель именно так, как того желали в бурятском народе. В завершающей части Указа он счел необходимым напрямую выразить благожелательность и человеческое сочувствие по отношению к бурятским посланцам, отметив, что они «... ехали к Москве такое великое разстояние и в пути всякую нужду себе принимали», - после чего особо предостерег, чтобы их «тем не скорбить» (т.е. не укорять, не чинить гонений), и повелел «...посылать из Нерчинска прикащиков людей добрых, которые бы их от всяких обид оберегали... всякую расправу чинили в правду; а буде те прикащики учнут... чинить обиды и разорения... и оборони чинить не учнут, и тех прикащиков, наказав жестоко, от приказов останавливать, а на их места выбирать иных добрых людей и приказывать им накрепко, буде они так же учнут чинить, и им жестокое наказание учинено будет вдвое и сосланы будут в ссылку...»

Нет причин полагать, что со стороны царя это было неким «политическим жестом». Достаточно критично настроенный к нему историк Ключевский пишет: «Пётр был честный и искренний человек, строгий и взыскательный к себе, справедливый и доброжелательный к другим».

Думается, Петр Великий воспринял приезд к нему представителей бурятского народа как проявление дружбы и ответил им тем же...

ПРИМЕЧАНИЯ

⁵⁹ Речь идет о нарушении торговых соглашений..