А.Т. Шашков

Дело 1705 г. «о противности и о преслушании его царского величества указу томских жителей о немецком платье и о бритии бород»

Преобразования, начатые Петром I, затронули практически все слои населения России. Рост социальной напряженности, вызванной переменами, несущими народу все новые и новые тяготы, достиг критической точки в 1705 г., когда повсеместно стал проводиться в жизнь царский указ о бритье бород и усов и ношении иноземного платья.

Следует сказать, что указы об изменении русской одежды на иностранный образец издавались Петром I неоднократно. Первый из них последовал еще 4 января 1700 г., когда боярам и окольничим, «и думным и ближним людем, и стольникам, и стряпчим, и дворянам московским, и дьяком, и жильцом, и всех чинов служилым и приказным и торговым людем, и людем боярским» велено было носить кафтаны венгерского покроя. Очевидно, тогда же было указано всем вышеназванным категориям брить бороды. В 1701 г. указ был повторен, но платье предписывалось носить саксонское и французское. При этом нарушители указа карались штрафами. Однако вплоть до конца 1704 г. основная масса населения страны продолжала носить одежду старого образца. В декабре 1704 г. был повторен январский указ 1701 г., а 16 января 1705 г. появился знаменитый указ в отношении платья, седел, а также бритья бороды и усов. Сохранять последние в нетронутом виде разрешалось лишь лицам, уплатившим особую пошлину, которая устанавливалась в следующих размерах: с царедворцев, служилых и приказных людей — 60 руб., с гостей и гостиной сотни — 100 руб., с посадских людей «средней и меньшей статьи» — 60 руб., с посадских «третьей» статьи, ямщиков и церковных причетников (кроме попов и дьяконов) — 30 руб. Кроме того, по 2 деньги должны были платить крестьяне при каждом посещении ими города¹.

Как известно, практическая реализация этого указа послужила одним из главных поводов Астраханского восстания 1705 — 1706 гг. Его участники призывали «за веру и за правду постоять» — «усов и бород не [302] брить и немецкого платья не носить», поскольку это «противно номоканонам и кормчей книге и служебникам, по которым служат обедни»².

Открытое неприятие значительной частью русского общества этих петровских нововведений носило знаковый характер: считалось, что царь «нарядил людей бесом», ибо бесов в соответствующем виде изображали на иконах. Определяющим здесь являлось то обстоятельство, что иноземное платье традиционно ассоциировалось с «инешним» миром, а ношение бороды и усов издревле имело не только бытовое, но и сакральное значение³.

Негативную реакцию вызвал петровский указ 1705 г. и у русского населения Сибири. Так, в одном из списков Основного вида Нарышкинской редакции Сибирского летописного свода приводится следующее известие: «В 1705 году присланы с Москвы государские указы и грамоты во все сибирские городы, что велено всякого чина служилым и неслужилым людем, кроме духовного чина, бороды и усы брить и платья носить мужеску и женску полу немецкие, и от того в Сибире по многим местам згорели, не хотя носить немецкое платье»⁴. В Томском виде той же редакции этот текст имеет уточнение: «И от того в Сибири, в Тобольску, в Томску, на Тюмене, противники божия церкви раскольники многие погорели, не хотя носить немецкое платье»⁵.

В исторической литературе об этих событиях содержатся довольно скудные и не всегда достоверные сведения. Так, по сообщению М.О. Акишина, «в 1719 г. в Тайную канцелярию поступает дело по подметному письму о тобольских жителях (курсив мой. — А.Ш.), что среди них есть противники указов о немецком платье и бритье бород». Вскоре это дело было передано в майорскую розыскную канцелярию И.И. Дмитриева-Мамонова, поскольку доноситель «сказал, что о том о всем, о чем он в помянутой канцелярии допросом показал, в канцелярии вашего (Мамонова) ведомства показано ж»⁶. Здесь явная ошибка, т.к. в деле из фонда Преображенского приказа и Тайной канцелярии (РГАДА. Ф. 7. Оп. 1. Д. 37), на которое ссылается М.О. Акишин, на л. 1 — 4 об. речь идет не о тобольских, а о томских событиях, о которых пойдет речь ниже.

О подробностях протеста жителей Тюмени, являвшейся в то время одним из крупнейших центров урало-сибирского старообрядчества, также ничего не известно. Впрочем, на основании поздней устной традиции С.В. Туров высказал предположение, что местом самосожжения противников указа о бритье бород и ношении немецкого платья стала в 1705 г. Преображенская церковь Тюменского Свято-Троицкого монастыря⁷.

Более детальной является информация о событиях в Таре, приводимая Н.Н. Покровским. Как вспоминали во время обсуждения [303] «противного писма» участники знаменитого Тарского «бунта» 1722 г., «еще в 1705 г. жители и гарнизон Тары категорически отказались исполнять указ о бритье бород и усов и ношении немецкого платья. Казачий сотник Влас Нефедьев, пятидесятник Андрей Сумин, около 500 казаков, детей боярских и разных чинов тарских жителей заявили, что указу они подчиняться не будут и пошлют в Москву ходатаев с просьбой об отмене его. В Тобольске князь М.А. Черкасский никак не реагировал на это, и указ 1705 г. о бритье бород и усов и ношении немецкого платья в Таре оказался невыполненным»⁸.

Сопротивление этому указу наблюдалось и в Иркутске. Так, в январе 1706 г. иркутянин Федор Игумнов отказался брить бороду и платить за нее указную пошлину. Когда на воеводском дворе подьячий Иван Ипатьев стал брить Игумнова насильно, тот «говорил непристойные слова: будто он, Иван, учинил над ним, Федором, не по ... великого государя указу, а указ де антихриста; и о том де он будет и в народе возмущать»⁹.

Особо следует сказать о событиях, произошедших в 1705 г. в Томске¹⁰. Сведения о них содержит хранящееся в фонде Сибирского приказа в РГАДА следственное дело о злоупотреблениях бывшего томского коменданта Р.А. Траханиотова (занимал эту должность с 5 февраля 1713 г. по 6 февраля 1715 г.)¹¹. Само следствие велось в 1718 — 1723 гг. в майорской розыскной канцелярии И.И. Дмитриева-Мамонова¹² в Санкт-Петербурге в рамках всесибирского розыска по делу кн. М.П. Гагарина¹³.

Информация о протесте томских жителей в 1705 г. всплыла совершенно неожиданно в связи с «доносительными» показаниями томского дворянина И.Р. Качанова, числившегося «по московскому списку». Их появлению в процессе следствия предшествовала давняя история.

Как следует из материалов розыска, в свое время у О. Р. Качанова, являвшегося родным братом «доносителя» и назначенного в 1706 г. воеводой в Кузнецк, возник конфликт с томским воеводой Г.М. Петрово-Соловово, в результате чего О.Р. Качанов был снят в 1708 г. с должности, обвинен в незаконном винном курении и продаже христианина бусурманину, а позднее отослан для следствия в Москву.

Не сложились у Г.М. Петрово-Соловово отношения и с самим И.Р. Качановым, надзиравшим в это время за «корчемным делом» в Томском уезде. По сведениям воеводы, ставшим впоследствии известными Р.А. Траханиотову, «воровское вино», которое было «вынято» у архимандрита Томского Алексеевского монастыря Мартиниана, тайно производилось с ведома И.Р. Качанова, получившего «того вина ... из монастыря флягу». Занимаясь расследованием этого дела, И.Р. Качанов, дабы скрыть следы своего преступления, якобы «выскребал» [304] документы. В итоге архимандрита расстригли и сослали на Камчатку в пешие казаки, а Качанову удалось выкрутиться (позднее, в канцелярии И.И. Дмитриева-Мамонова, сам Качанов будет утверждать, что ничего этого не было, а Мартиниана сослали на Камчатку не за винное курение, а за «денежное дело»).

В 1708 г. И.Р. Качанов был назначен вторым воеводой в Томск. Почти сразу же, «мстя за обиды» брата и свои собственные, он развернул обширное следствие в отношении Г.М. Петрово-Соловово, обвинив бывшего томского воеводу в незаконной торговле с «иноземцами» и тайном винокурении. Однако первый воевода Томска И.М. Черкасов доказал ложность этих обвинений и дело прекратил. В 1709 — 1710 гг. И.Р. Качанов вновь находился у «надсмотру... винного курения и корчемного пития, и всякого воровства» в Томске, Нарыме и Кетске. А через некоторое время он сам оказался под следствием, поскольку очередной томский воевода М. Колычев обвинил его в незаконном винном курении.

Как раз в это время в Томск приехал посланный сибирским губернатором кн. М.П. Гагариным сыщик Д. Молчанов, у которого с самого начала возник конфликт с воеводой. «Стакався» с И.Р. Качановым, сыщик поселился у него в доме и за взятку в 500 руб. занял его сторону в расследовании. Тем временем М. Колычев послал своих людей для ареста Качанова, но безуспешно (по позднейшим показаниям Ивана Родионовича, «томские жители приходили к его, Качанова, двору многолюдством, человек с 300, и около двора поставили караул, и в набат и в барабан били, а для чего — того он не ведает. И они де, Качанов и Молчанов, сидели в осаде недель с 5 и больше»). Во время второй попытки доставить Качанова в приказную избу тот. «собрався с свойственниками своими и знакомцы, денщиков Михаилы Колычова побили и перерубили, а воевода Михайло Колычев, убояся ево... бил в сполошной колокол и ворота грацкие запирал». В конце концов эта война закончилась доношением сыщика в Тобольск, представившим дело в выгодном для И.Р. Качанова свете. По приказу губернатора М. Колычев был сослан в Нарым, а обязанности томского воеводы было велено исполнять Д. Молчанову.

В 1714 г. новый томский комендант Р.А. Траханиотов, «согласясь всякими коварными домышлениями» с провинциал-фискалом И. Уваровым и приказным Г. Сатиным, возбудил против И.Р. Качанова новое дело о незаконном винном курении, посадил его в тюрьму и, по собственному признанию, взял с него 200 руб. Еще 100 руб. получил Г. Сатин. По словам же Качанова, он, «видя ево, коменданта, наглость и несытость и сребролюбие», передал Траханиотову при свидетелях 600 руб., а И. Уварову и Г. Сатину — по 200 руб.

[305] Через год прекращенное было дело возбудили вновь, но теперь уже в Санкт-Петербурге. Причиной этого стало соответствующее доношение бывшего устюжского архиерейского подьяка А. Фильшина, поданное 11 мая 1715 г. только что вступившему в должность обер-фискалу А.Я. Нестерову. Здесь, в частности, утверждалось, что на Качанова за его вину был наложен Траханиотовым штраф в 5000 руб., однако, получив от него взятку, бывший томский комендант закрыл на это глаза.

После учреждения в конце декабря 1717 г. розыскной канцелярии бригадира и лейб-гвардии майора И.И. Дмитриева-Мамонова, занявшейся расследованием преступлений кн. М.П. Гагарина и других сибирских администраторов, дело И.Р. Качанова было передано с подачи А.Я. Нестерова сюда. В 1718 г. томского дворянина вызвали в Санкт-Петербург, а следствие над ним выделили в особое делопроизводство¹⁴.

В 1719 г. в затянувшемся расследовании появились новые обстоятельства: воспользовавшись сложившейся ситуацией, И.Р. Качанов стал под угрозой дополнительных разоблачений вымогать с Р.А. Траханиотова деньги. На эту мысль его натолкнул еще один подследственный — бывший сибирский губернатор кн. М.П. Гагарин. «А Ивану Качалову¹⁵, — признавался он позднее, — издевкою я говорил, что он, Роман, человек богатой, больной, и чтоб он с нево што-нибудь взял и ево не волочил». Траханиотову же князь, в свою очередь, советовал, что ему «лутче миритца с Ываном Качаловым, а нежели тягатца».Следуя этому совету, Траханиотов дал Качанову 500 руб., «опасаясь того, чтоб он в болезни чем его не повредил». Но этого вымогателю показалось мало, и он послал Траханиотову «угрозительное письмо» с требованием дать ему еще 500 руб. Тот, однако, платить отказался, а письмо передал обер-фискалу А.Я. Нестерову. Тогда Качанов, утверждавший на предыдущих допросах, что «за Романом Траханиотовым худых и указом государевым противных дел ...он никаких... не знает», резко изменил свои показания и 10 июня 1719 г. обрушил на бывшего томского коменданта целый ворох новых обвинений¹⁶. Маховик розыска закрутился с новой силой.

В числе прочего Качанов упомянул о том, что Траханиотов получил за недоносительство взятку в 1500 руб. с большой группы томских «раскольщиков». В свое оправдание тот на допросе 16 июля 1719 г. говорил: «с Андрея Степнова, с Матвея Мохношина, с Якова Перескокова с товарыщи, со ста осми человек, с расколщиков, тысячи пяти сот рублев ни за что я не бирывал, и раскольничьих дел розысками в бытность мою никаких не было, а были роскольничьи дела при бытности воеводы Григория Соловова, а кто имяны росколыцики — и о том скажет он, Иван Качанов, сам»¹⁷.

На очной ставке в августе того же года Качанов дал развернутое пояснение к своему доносу. По его словам, когда при воеводе [306] Г.М. Петрово-Соловово в Томск был прислан царский указ о бритье бород и ношении немецкого платья, А. Степной «с товарыщи» ему противились, однако розыск тогда по этому делу так и не был проведен. Став томским комендантом, Траханиотов узнал об этом, но предпочел взять с «противников» за свое молчание деньги, «а надлежало было противной приход их, расколщиков, писать к великому государю и прислать ведение за два писма, противные церкви Божий и царскому величеству, которые привез от расколщиков Иван Григорьев сын Сеченой, Сава Тимофеев сын Цыцурин, которые росколщики сожглися, Балахнин с товарыщи, а имен не упомнит. И оное дело и два писма при отъезде своем он, Траханиотов, отдал полковнику Антону Черкасову. А против взятки сведом я от Андрея Степнова и от Якова Мишутенка»¹⁸.

Отводя эти обвинения, Траханиотов в своих показаниях подчеркивал, что, включая Г. Петрово-Соловово, при котором произошел протест, он был в Томске уже седьмым по счету начальником (после И. Черкасова, кн. Ю. Гагарина, дьяка М. Романова, М. Колычева и Д. Молчанова). «И по тому делу, — утверждал он, — Григорей Соловой розыскивал и отписки писал в Тоболск — о том явствует по тому делу». Сам же он розыском заниматься не мог, поскольку «разные воровские писма за печатми прежних трех воевод» хранились у подьячего Г. Лаврентьева, который «при выезде своем» отдал их архимандриту Василиду, полковнику А. Черкасову и дьяку Я. Ченцову. «А те писма за печатми трех воевод уведомився я от подьячего Андрея Ускова и спрятал в посолском ящике» незадолго до своего отъезда, «и что в них написано — не ведаю... И по тому делу я не разыскивал для того, что следовать по тому делу было некем», поскольку «из оных росколшиков сожглись в дву местех девять сот человек». Что же касается «доносителя» Качанова, то возникает вопрос: почему он, зная об обстоятельствах дела и «явив» следствию 108 томских «противников», сам об этом в свое время не донес? Да потому, — отвечает на него Траханиотов, — что он «с ними одногородец и сущей о том сведомец: сказываетца московского чину дворянин, а ходит с бородою, и по тому знатно, что он с ними единосогласник»¹⁹.

Появившийся в деле политический аспект не прошел мимо взора обер-фискала А.Я. Нестерова, внимательно следившего за ходом расследования. Прежде всего его насторожили сведения о «явившемся» в Томске раскольничьем «подметном писме», которое «и ныне лежит тамо ж в воевоцком ящике в приказной избе за печатьми воевоцкими» (на самом деле таких писем, как утверждал И.Р. Качанов, было два).

В связи с этим Нестеров обратился к сотрудникам канцелярии И.И. Дмитриева-Мамонова с письменной просьбой как можно скорее доставить материалы, относящиеся к протесту томских жителей, в [307] Санкт-Петербург для дальнейшего розыска. Однако «господина Мамонова товарыщи» его доношение не приняли и велели обратиться по этому вопросу к кн. И.Ф. Ромодановскому, возглавлявшему Преображенский приказ. 29 августа 1719 г. обер-фискал послал аналогичное письмо Ромодановскому, который, однако, ознакомившись с ним, вернул его назад, сказав посыльному, «что де сие дело не их суда: где де начато, там де надлежит и просить». Новое доношение Нестерова в канцелярию Мамонова гвардейские офицеры И. Бахметев и Е. Пашков опять не приняли, «а сказали, что де оное дело не их, и вступить они во оное без повеления не смеют». Тогда Нестеров обратился к президенту Юстиц-коллегии гр. А.А. Матвееву, который передал его «донос» в Сенат, о чем и сообщил ему 11 сентября.

Не дожидаясь сенатского решения, обер-фискал на другой же день написал доношение в Тайную розыскных дел канцелярию, которое было принято к рассмотрению только в начале октября. Рассказав здесь о своих мытарствах по инстанциям и приложив для убедительности две копии и один подлинник предыдущих доношений, он особое внимание уделил обоснованию важности вновь открывшихся обстоятельств. «Чрез всякия свои о том происки, — писал Нестеров, — паки я уведомился, что в том подметном писме оныя воры и расколники написали многопротивныя дела и о самом царском величестве, на что не токмо писать, но и языком дерзать не можно, однако ж, как слышно, умолчать и не написать и не донесть о том не смел, что де весма у них, воров, написано в том подметном их писме таким же образом или поведением, как такой же вор злословил и поносил его величество — Талицкой.

А ведает о том о всем подлинно тамошний же томской житель Иван Качалов, которой ныне здесь взят к розыску в особых делах в Мамонову канцелярию, и с ним тут же есть и другая томския ж жители.

И того подметнаго писма есть у оного Качалова и список, понеже де он лише бы тем ворам и расколникам не первой ли в том составщик и предводитель». При этом А.Л. Нестеров подчеркивал, что «и брат ево родной, Федор Качалов, там воеводою был же²⁰, и не ведать ему о том о всем нельзя, а, все зная, молчал и не доносил». Посему он настоятельно рекомендовал взять И.Р. Качанова вместе с его бумагами для розыска в Тайную канцелярию, а также послать сыщиков в Томск, чтобы забрать находящиеся здесь материалы, связанные с протестом, и произвести обыски в домах Ивана Качанова и его брата Осипа с целью обнаружения дополнительных доказательств их причастности к этому делу.

Очевидно, упоминание о громком деле Григория Талицкого²¹ сыграло свою роль, поскольку в зловещем ведомстве П.А. Толстого отнеслись к [308] доношению А.Я. Нестерова со всей серьезностью: 20 декабря 1719 г. И.Р. Качанов был доставлен в Тайную канцелярию и допрошен. Отрицая наличие у него каких-либо «подметных писем», он в основном повторил те же показания, что давал в канцелярии И.И. Дмитриева-Мамонова, в т.ч. подтвердил свои прежние слова о том, что «Траханиотов по отъезде своем ис Томска» дело о протесте «отдал полковнику Антону Федотову сыну Черкасову, которой и ныне в Томску, возрастом лет в тритцать. А то дело и доныне у него, Черкасова, с которого он, Качанов, имеет у себя копию, которая и ныне при нем в Санкт-Питербурхе, на квартере ево в доме господина князя Черкаского».

Уже на другой день эта копия, писанная на шести листах, была найдена, привезена в Тайную канцелярию и приобщена к делу. Других достойных внимания бумаг на квартире Качанова не обнаружилось. А 23 декабря 1719 г. по этому делу был вынесен приговор за подписями П.А. Толстого, И.И. Бутурлина, А.И. Ушакова и Г.Г. Скорнякова-Писарева: отослать все имеющиеся материалы для дальнейшего следствия в майорскую розыскную канцелярию И.И. Дмитриева-Мамонова. Это решение было закреплено царским именным указом от 12 января 1720 г. В тот же день лейб-гвардии капитан Е.И. Пашков забрал по описи все документы в свою канцелярию²².

Из материалов дела, скопированного Качановым, следует, что когда 16 сентября 1705 г. жители Томска были ознакомлены с указом Петра I о бритье бород и ношении иноземного платья, собравшаяся на Нижнем базаре толпа служилых и посадских людей и оказавшихся в городе оброчных крестьян выразила свой протест. Явившись в приказную избу, многие участники сборища открыто заявили об этом воеводе Г.М. Петрово-Соловово и изложили свое решение в соответствующем документе, под которым поставили подписи 150 человек. Однако уже 18 сентября 35 человек из числа тех, кто подписался, принесли повинную заручную челобитную. Это же в индивидуальном порядке сделал и казачий голова С. Цыцурин, ранее своей подписи не ставивший. На другой день его примеру последовала еще одна группа томичей из 40 человек, также не участвовавших в событиях 16 сентября. Наконец, 20 сентября повинились и выразили желание платить пошлину за ношение бороды руководители выступления — сын боярский А. Степной, конный казак Г. Балахнин и пеший казак Г. Казин.

А 21 сентября события приняли новый оборот. В этот день Г. Балахнин, толмач И. Берескин, ссыльный А. Семенов и их сторонники вновь отказались подчиниться указу, ушли из города на одну из лесных заимок и приготовились к самосожжению. Посланный к ним на другой день по поручению воеводы томский сын боярский И. Сеченов докладывал по [309] возвращении в приказной избе, что собравшиеся наотрез отказались разойтись и прислали с ним запечатанное тремя печатями «противное» письмо²³. Содержание письма и изложение дальнейших событий в копии Качанова отсутствуют, т.к. он, по всей видимости, не решился переписать все документы дела из опасения в случае расследования быть обвиненным в распространении и хранении антиправительственных писем.

Судя по приведенным выше фактам, выступления, прокатившиеся в 1705 г. по Сибири в знак протеста против введения брадобрития и иноземной одежды, носили достаточно массовый характер и нередко приводили к трагическим последствиям. Однако местные начальники, опасаясь, очевидно, крутого нрава царя, сделали все, чтобы свести к минимуму их общественный резонанс, тем более что уже через несколько месяцев пресловутый указ Петра I был применительно к сибирякам частично дезавуирован. Причиной этого стала поданная в январе 1706 г. коллективная челобитная за подписями 112 служилых людей, «которые ныне в приезде из Сибири к Москве: тоболские, тюменские, туринские, верхотурские, томские, красноярские, кузнецкие, нарымские, кецкие, Тарские, сургуцкие, березовские, мангазейские, енисейские, илимские, якуцкие, нерчинские, иркуцкие». Ссылаясь на указ 1705 г., повелевающий «носить немецкое платье и ездить на немецких же седлах», они жаловались, что «таких де седел делать у них некому, а в немецком де платье от великих стуж ходить никоими меры невозможно и за нуждою зделать нечем». Поэтому челобитчики просили, чтобы «великий государь пожаловал бы их, всех сибирских городов всяких чинов людей, для их скудости не велел им немецкого платья носить, и седла б держать попрежнему руские».

Прагматичный царь пошел им навстречу: тогда же по его именному указу было разрешено «сибиряком, служилым и всякого чину людем, носить платье руское или немецкое, и в том принуждения никакова не чинить»²⁴.

Этот указ получил в Сибири весьма расширительное толкование, что нашло свое отражение в копии И.Р. Качанова. Так, ссылаясь на «государскую грамоту», присланную 21 апреля 1706 г. в Томск, в которой отменялись прежние распоряжения «о платьях и о седлах, и об ыных тому подобных делех» (курсив мой. — А.Ш.), сын боярский А. Степной и конный казак Г. Казин сумели 23 апреля того же года вытребовать у воеводы Г.М. Петрово-Соловово назад те деньги, которые они частично внесли «в уплату з бороды и с уса», хотя напрямую от отмене брадобрития в царском указе ничего не говорилось²⁵.

Из следственного дела неясно, когда И.Р. Качанов сделал копию с оказавшихся в его распоряжении материалов. Если верить его показаниям, это могло произойти после того, как они попали в руки полковника [310] А.Ф. Черкасова. Однако не исключено, что он сделал это еще в 1708 г., когда, будучи вторым воеводой в Томске, собирал «компромат» на Г.М.. Петрово-Соловово. На это, в частности, косвенно указывает наличие в качановской копии вышеназванных документов о возвращении А. Степному и Г. Казину денег, внесенных ими в качестве пошлины за право носить бороды, которые можно было при случае использовать против бывшего воеводы.

Публикуемые ниже материалы о томских событиях 1705 — 1706 гг., восходящие к копии, сделанной с подлинника И.Р. Качановым, находятся в составе книги Сибирского приказа, верхний обрез блока которой был, очевидно, объеден мышами, поэтому при позднейшей реставрации незначительная часть текста оказалась утраченной. Документ публикуется по общепринятым правилам: все сокращения и титлы раскрываются, буквенные обозначения цифр переводятся на арабские, вышедшие из употребления буквы заменяются новыми, «ер» в конце слов, оканчивающихся на согласную букву, опускается, пунктуация приближается к современной, восстановленные по смыслу или по формуляру слова заключаются в квадратные скобки, все конъектуры и необходимые пояснения к тексту выносятся в литерные подстрочные примечания.

1705 г., сентября 16 — 22, — 1706 г., апреля 23. —  Материалы дела Томской приказной избы об отказе Томских жителей подчиняться указу царя Петра Алексеевича о бритье бород и ношении иноземного платья.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ ПСЗ-1. СПб., 1830. Т. 4. № 1741, 1887, 1999, 2015; см. также: Анисимов Е.В. Время петровских реформ. Л., 1989. С. 353 — 357.

² Голикова Н.Б. Астраханское восстание 1705 — 1706 гг. М., 1975. С. 76 — 85, 104 — 107 и след.

³ Успенский Б. А. Historia sub specie semioticae // Культурное наследие Древней Руси: Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 290 — 291; Он же. Филологические разыскания в области славянских древностей. (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского). М., 1982. С. 173 — 175; Клибанов А.И. Народная социальная утопия в России: Период феодализма. М., 1977. С. 127 — 128; ср.: Шашков А.Т. Брань, борода и немецкое платье (по материалам урало-сибирских «видений» XVII — XVIII вв.) // Ежегодник НИИ РК УрГУ. 1995 — 1996. Екатеринбург, 1997. С. 32 — 33, 35 — 37; Исполнение указа Петра Великого о бритии бород в Соликамске 1705 г. Рассказ Ф.А. Прядилыцикова / Сообщ. И.В. Вологдин // РС. 1870. № 6. С. 595; Перри Дж. Состояние России при нынешнем царе / Пер с англ. [с изд. 1716 г.] О.М. Дондуковой-Корсаковой // ЧОИДР. М., 1871. Кн. 1. С. 127; и др.

⁴ ПСРЛ. М., 1987. Т. 36: Сибирские летописи. Ч. 1: Группа Есиповской летописи. С. 196.

⁵ Там же. С. 343.

⁶ Акишин М.О. Полицейское государство и сибирское общество: Эпоха Петра Великого. Новосибирск, 1996. С. 149; ср. глухое упоминание сыскного дела 1705 г. «о сопротивлении тобольских раскольников указам Петра I» в кратком обзоре ф. 214 (Сибирский приказ), хранящегося в РГАДА (Центральный государственный архив древних актов СССР: Путеводитель. В 4 т. М., 1991. Т. 1. С. 163). Вполне возможно, что и здесь речь идет не о тобольских, а о томских событиях.

⁷ См.: Туров С.В. Тюменский Свято-Троицкий монастырь и урало-сибирское старообрядчество (вторая половина XVII — первая половина XIX вв.) // Религия и церковь в Сибири. Тюмень, 1991. Вып. 2. С. 8 — 9.

⁸ Покровский Н.Н. Антифеодальный протест урало-сибирских крестьян-старообрядцев в XVIII в. Новосибирск, 1974. С. 49 — 50; ср. упоминание в кратком обзоре ф. 158 (Приказные дела новых лет), хранящегося в РГАДА, дела 1705 г. о волнениях жителей посада «в г. Тазе» (курсив мой. — А.Ш.) в связи с реформой одежды и брадобритием (Центральный государственный архив... Т. 1. С. 282). Судя по всему, здесь допущена опечатка, т.к. города с таким названием никогда не существовало. Что же касается Тазовского города (Старой Мангазеи), то его еще в XVII в. перевели на Турухан. Очевидно, речь в данном случае идет о событиях в г. Таре.

⁹ РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Д. 859. Л. 10 об. — 12. Выражаю свою признательность М.О. Акишину за указание на этот факт. Подробнее о бытовании в Сибири в конце XVII — первой четверти XVIII в. антипетровских слухов, в т.ч. объявлявших царя антихристом, см.: Покровский Н.Н. Обзор сведений судебно-следственных источников о политических взглядах сибирских крестьян конца XVII — середины XIX в. // [324] Источники по культуре и классовой борьбе феодального периода. Новосибирск, 1982. С. 50 — 58.

¹⁰ См.: Шашков А.Т. Дело о томском протесте 1705 г. // Археография и изучение духовной культуры Урала. III Уральские археографические чтения: Тез. докл. Свердловск, 1987. С. 26 — 28; Он же. Старообрядческие самосожжения на Урале и в Сибири в XVII — начале XVIII вв. // Сургут, Сибирь, Россия. Международная научно-практ. конф., поcв. 400-летию города Сургута: Докл. и сообщ. Екатеринбург, 1991. С. 155 — 156.

¹¹ См.: РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1597. Л. 63 — 663.

¹² О деятельности майорских розыскных канцелярий, занимавшихся делами «против третьего пункта» (о «похищении казны») петровского указа от 25 января 1715 г., см.: Смирнов Ю.Н. Роль гвардии в укреплении органов власти российского абсолютизма в первой половине XVIII века // Правительственная политика и классовая борьба в России в период абсолютизма. Куйбышев, 1985. С. 22 — 25.

¹³ Подробнее о розыске по делу бывшего сибирского губернатора кн. М.П. Гагарина и других сибирских администраторов см.: Акишин М.О. Полицейское государство... С. 142 — 204.

¹⁴ См.: РГАДА. Ф. 214. Оп. 5. Д. 2640. Л. 1-34 об.

¹⁵ Старший сын новгородского помещика Родиона Дмитриевича Качалова, сосланного в 1646 г. в Сибирь, Иван Качалов, «служа по Томску, стал писатца Качанов»; вслед за ним точно так же изменили свои фамилии и его младшие братья Осип и Федор. Причина этого заключалась в том, что у их современников данная фамилия вызывала негативные ассоциации с Никитой Качаловым, являвшимся по официальной версии одним из убийц царевича Дмитрия в Угличе в 1591 г., из-за чего, в частности, Ф.Р. Качанову неоднократно приходилось в судебном порядке доказывать, что он не принадлежит к «изменничьему» роду (Пензин Э.А., Шашков А.Т. «Дело монаха Феодосия» (материалы к биографии сибирского администратора Ф.Р. Качанова) // Источники по истории общественного сознания и литературы периода феодализма. Новосибирск, 1991. С. 116 — 118). Во время петербургского расследования И.Р. Качанов настойчиво подчеркивал, что его фамилия не Качалов, а Качанов, что вызвало особое подозрение у обер-фискала А.Л. Нестерова (см.: РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1597. А. 197, 243, 393 и след.).

¹⁶ Там же. А. 91 об. — 92, 197 — 198, 208 — 251 об., 305 — 306 об. и след.; см. также: Акишин М.О. Полицейское государство... С. 79, 153 — 155, 174.

¹⁷ РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1597. А. 263.

¹⁸ Там же. А. 287 об. — 298.

¹⁹ Там же. А. 301 — 301 об.

²⁰ Ф.Р. Качанов был томским комендантов в 1716 — 1717 гг., после чего принял монашество в Троицком Кондинском монастыре (см.: Пензин Э.А., Шашков А.Т. «Дело монаха Феодосия» ... С. 123, 131).

²¹ О московском процессе 1700 г. над Г. Талицким, распространявшим «тетради», в которых царь Петр объявлялся антихристом, см.: Есипов Г. Раскольничьи дела XVIII столетия, извлеченные из дел Преображенского приказа и Тайной розыскных дел канцелярии. СПб., 1861. Т. 1. С. 59 — 84.

[325] ²² РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1597. Л. 308 — 318. В дальнейшем это дело, не представлявшее для следователей канцелярии И.И. Дмитриева-Мамонова практического интереса из-за давности событий, было, вопреки усилиям А.Я. Нестерова, фактически прекращено.

²³ Там же. Л. 318 — 329 об. Другая копия этих материалов сохранилась в следственном деле И.Р. Качанова (см.: Там же. Оп. 5. Д. 2640. Л. 19 об. — 29 об.).

²⁴ Там же. Оп. 1. Кн. 1451. Л. 111 — 112 об.; см. также: Акишин М.О. Полицейское государство... С. 20.

²⁵ РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 1597. Л. 321 об. — 324.