Эскин Ю. М.

Документы о Мангазее в Смутное время

Знаменитый полярный город Мангазея в последнее десятилетие стал объектом широкого комплексного исследования, результатом которого явилось двухтомное издание, построенное на археологическом и архивном материале. Однако в ранней истории города, тем более что она приходится на период Крестьянской войны и интервенции начала XVII в., остались «белые пятна». Публикуемые нами документы позволяют уточнить некоторые данные о строительстве города, дополняют картину его жизни в Смутное время.

В ЦГАДА (ф. 371, Преображенский приказ, оп. 2, ст. 164) хранится комплекс документов (фрагмент столбца), определяемый нами как грамоты рода Нелединских (копии), поданные вместе с родословной в Палату родословных дел после отмены местничества. Документы по типу аналогичны хранящимся в ф. 210 Разрядный приказ, оп. 18 «родословным росписям»; на обороте характерные для подобных дел скрепы членов рода Нелединских и служившего в Палате родословных дел дьяка Любима Домнина. Скрепа Домнина позволяет определить время поступления копий в Разряд 1686 г., что подтверждает и филигрань, датируемая 1685 г. В ф. 371 столбец попал случайно, вместе с другими столбцами приказов XVII в. (составляющими сейчас фондовые включения), вероятно, в результате деятельности комитета по разборке документов в 1835 г.

В комплексе шесть документов 1585—1685 гг., два из которых мы публикуем: это память Приказа Казанского дворца воеводе И. Ю. Нелединскому и голове С. Ф. Забелину о проведении сыска по изветам прежнего мангазейского воеводы Д. В. Жеребцова (март 1608 г.) и грамота того же Приказа от 2 марта 1613 г. мангазейкому воеводе И. Ю. Нелединскому о скорейшем прибытии в Москву со всем собранным ясаком. Оба документа отсутствуют в «Описи спискам Мангазейской архивы». «Опись» построена хронологически; вслед за наказом воеводе И. Ю. Нелединскому и голове С. Ф. Забелину от 16 февраля 1608 г. о принятии города, казны, «зелья» и др. сразу идет наказ воеводе Новокрещенову 1613 г. Память была дана Нелединскому минимум через две-три недели после наказа, уже в марте, возможно, в связи с приходом из Тобольска пересказанной в памяти воеводской отписки. Можно предположить, что И. Ю. Нелединский взял документ в свой личный архив, так как счел его полезным на случай местнических споров. Дело в том, что И. Ю. Нелединский ехал на смену человеку, стоявшему несколько выше его по местническим понятиям. Оклад Д. Жеребцова по боярским спискам 1588 — 1589, 1590-х, 1603 гг. равнялся 400 — 500 четвертям; оклад же Нелединского в 1604 г. — 350 четвертям. Согласно разрядным записям 1601 г. «для приходу крымцев» 1601 г., Жеребцов был вторым головой «у наряду» с первым воеводой, а отец И. Ю. Нелединского, Юрий Иванович, тут же первым головой со вторым воеводой. Назначение на воеводство после Жеребцова и получение полномочий по расследованию его челобитных уравнивало И. Ю. Нелединского с людьми, бывшими едва ли не «выше» его отца.

В память включены две отписки тобольского воеводы кн. Р. Ф. Троекурова. Обе отписки являются, по сути, пересказом изветов, присланных Троекурову из Мангазеи Д. В. Жеребцовым. В конце второй отписки имеется краткий отчет о проведенном Троекуровым следствии. Первая, отосланная Жеребцовым в Тобольск 15 октября 1607 г., повествует в основном о столкновениях воеводы с головой Курдюком Давыдовым, о том, что голова саботирует постройку городовой стены, берет большие «посулы», наживается на азартных играх. Основная часть документа посвящена следствию об утаенных ясачных соболях, якобы присвоенных К. Давыдовым. Здесь мы находим информацию о строительстве и быте города, освоении окрестных земель и политические сведения.

Вопрос о времени постройки городовых стен Мангазеи не был решен до последнего времени. Исследователи спорили, дошел ли кн. М. Шаховской со своим разбитым отрядом до этих мест, построил ли острог на месте Тазовского промышленного «городка». Археологические исследования подтвердили существование первоначального острога. Отписка Д. Жеребцова от 15 октября 1607 г. является наиболее ранним актовым источником по этому вопросу. Воевода сообщает, что они с головой К. Давыдовым «острог крепили».

Время постройки стен города определялось на основании отрывка из Мангазейской городской летописи XVIII в. и дендрохронологического анализа: «...крепость срублена из деревьев, спиленных осенью 1606 г. и использованных в 1607 г.». Известно, что Приказ Казанского дворца указал отправляемым в 1606 г. в Мангазею воеводе Д. Жеребцову и голове К. Давыдову построить городские укрепления. В своей отписке Д. Жеребцов сообщает о возникших в ходе строительных работ разногласиях с головой: «...ставили де они по вестям городовую стену и острог крепили, и он де Давыд с поместья... своего поставил города... три сажени, а Курдюк де с пятисот четей с поместья... а поставил три сажени ж города. И о том де ему Курдюк докучал многажды, для де им чево городовую стену ставить, поставят де торговые мужики» [Сам Д. В. Жеребцов хорошо понимал необходимость скорейшего укрепления города; он был уже немолодым, опытным военным, по возвращении участвовал в обороне Троице- Сергиева монастыря]. Помимо жалобы на недостаточное финансовое участие в постройке стены воевода сообщает интересную подробность: «... а Курдюк де лишь в те поры двор свой строил, ставил горницы...». Ранее первое упоминание о горницах на воеводском дворе относилось к 1629 — 1630 гг.

Любопытны сведения этого документа о походах служилых и промышленных людей в еще не «объясаченные» земли в долине Енисея. В первые десятилетия XVII в. промышленники утверждали, что район этот известен им 20 — 30 лет, т. е. с конца XVI в., но политическое присоединение края началось в XVII в. «Юрацкая пуровская самоядь» долго сопротивлялась сбору ясака, а после подчинения часто восставала. Интересны сообщения источника о раннем походе для объясачивания рода Асиды в 1607 г. [Род Асида в составе «верхотазской самоеди» известен с 1614 г.]: «...а извещал де ему... тобольский стрелец Васька Вятчанин, да казак Осташка Онтонов, да березовские козаки Ивашко Москвитин да Богдашко Телицын, а посыланы де были те служивые люди вверх по Енисею для государева ясаку, да по Енисею ж вверх посылай был для государева дела по остяцких толмачей березовской козак пустоозерец Тренка Жестея... а посыланы де они на Пур реку для Асидской самоеди, что та самоедь государю ясаку не платили...».

Много места уделяет Жеребцов в своей отписке азартным играм. Исследователям Мангазеи известны значительно более поздние документы, которыми они дополняют свои археологические находки. Если верить воеводе, увлечение игрой в зернь, покровительствуемое головой К. Давыдовым, приняло характер бедствия: «...стрельцы и козаки проигрались зернью донага, а Курдюк де сам скунщичает, дает зернщикам стрельцам и козакам деньги...» По словам Жеребцова, К. Давыдов распространил свои ростовщические операции на район пушных промыслов, посылая туда агентов с деньгами. Д. Жеребцов «говорил ему и в Розряде перед атаманом и при служивых людях и при целовальниках, что он, Курдюк, так делает не гораздо что служивым людям дает в рост деньги, и служивые люди проигралися донага от него».

Изветные отписки Д. Жеребцова яркими красками рисуют положение Мангазеи в разгар Смутного времени. Еще А. М. Гневушев отмечал, что сибирская администрация оказалась в Смуту в тяжелом положении. События эти застали сибирские города «в момент наиболее сильной деятельности по устройству», и это прямо относится к Мангазее, где еще не была готова городовая стена. Наибольшую опасность воеводы видели в сопротивлении местных племен, «объясачивание» которых завершилось только спустя 25 — 30 лет. Жеребцов жалуется, что ему пришлось смолчать на оскорбления и угрозы Давыдова, так как в это время в съезжей избе сидел «изменник, каменной самоедин Таруй» [Можно предположить, что Таруй — из Торусидина или Хоруева родов], и он, видимо, при нем боялся демонстрировать раздор, потому что «город украинной, а се де от самоеди от изменников от пустоозерцов вести не тихи».

Вторая отписка тобольского воеводы посвящена исключительно политическим новостям. Мангазейский воевода арестовал и прислал в Тобольск трех промышленных людей — холмогорца Гришу Нефедьева, двинянина Шестака Максимова, пустозерца Киршу Хармина. Двое первых обвинялись в мятежных разговорах. «Сходяся на тундре» они вспоминали недавние вольготные времена, «как Мангазея за государем не была, и соболи были за ними, за торговыми и за промышленными людьми». А. М. Гневушев считал, что «русское население сибирских городов старалось всячески скрывать... чувства опасения и недовольства... если и была некоторая смута в умах... служилых людей, то они ее во всяком случае всеми мерами старались не выражать вслух». Однако молчали не все: прямо на пиру у К. Давыдова богатый торговый человек, «лучший мужик», пустозерец Михалко Дурусов заявил: «Дайте де воеводы сроку — здоров бы де был много мир». Сказанные под хмельком слова прозвучали прямой угрозой.

Известно, что промышленники сопротивлялись проникновению государевых людей в эти богатые районы пушных промыслов; разгром экспедиции кн. М. Шаховского и Д. Хрипунова в 1600 г. В. А. Александров характеризовал как «выступление местных... племен против установления политического господства русского феодального государства...», организованное русскими и зырянскими промышленниками. В условиях гражданской войны в центре страны, приведшей к ослаблению центральной власти и одновременно к усилению роли городских общин, надежды мангазейского «мира» были не беспочвенны. «И в мужиках, во всех торговых и промышленных людях великая шатость», — озабоченно сообщает Жеребцов.

Но сам по себе мангазейский «мир» в случае конфликта с администрацией опасности не представлял. Другое дело, если бы его поддержало коренное население, самодийские племена. Поэтому и в Мангазее и в Тобольске особо опасными сочли сведения о третьем арестованном — Кирше Хармине. Стрелецкий пятидесятник донес на него в мае 1607 г.: «...ходил де тот Кирша к самоеди в чюмы ночью... Николина дни осеннева... [Видимо, декабрь 1606 г.] ...а у них... крепкой заказ был, чтоб отнюдь никакое человек к самоеди без их ведома в чюмы не ходил и в день, не токмо ночью...» Эти слова воеводы прямо подтверждают предположение А. М. Гневушева о том, что «...русскому населению было прямо воспрещено давать какие бы то ни было сведения инородцам о положении дел под Москвой».

Подозрения о связях Кирши (умевшего говорить «по-самоедски») с местной племенной верхушкой подтвердились, когда в мае же в город приехал «самоедин Манзя... от князя Мамрука с грамотами, и роспрашивал де тот Манзя служивых людей при того Киршу...». [Манзя, возможно, из пясидских самоедов «Мунзуева рода», упомянутого в числе плательщиков ясака в 1627 г. Дело сходно с делом 1609 г. об остяке, расспрашивавшем жителей Пелыма о вестях из Москвы]. Манзя был, видимо, приближенным обдорского князя Мамрука, игравшего видную роль в происходившем тогда восстании обдорских и лапинских князей (1607 г.); в результате подавления движения был казнен его отец, кн. Василий Обдорский. Мамрук был причастен и к Березовскому восстанию 1609 г.; он возглавлял полунезависимое княжество, права его неоднократно подтверждались царскими грамотами конца XVI — первой трети XVII в. [«Да июня ж в 2 день приехал на Березов князь Мамрук Обдорский... а в роспросе князь Мамрук с товарищи в измене повинившись на себе и на отца своего... и на всех остяков Березовского уезду... А князь Мамрук да князь Онжа даны на поруку». (Грамота от 28 октября 1607 г. из Казанского приказа березовскому воеводе кн. П. Черкасскому)]. Наверняка по поручению князя его доверенное лицо проводило агитацию: «...самоедин Манзя вор, — сообщает Жеребцов, — велел всем скопяся ратью приходить к Мангазейскому острогу... и над острогом и над ними, над служивыми людьми, промышляти». Заканчивает воевода крайне неутешительным выводом о том, что жители Мангазеи «хотят государю изменить и над острогом и над ними, служивыми людьми, с самоедью и с остяки вместе промышлять, многие де лучшие мужики, напився, про то проговариваютца, и на государя ни в чем надежи не полагают».

Ситуация эта, несмотря на напряженность (Д. Жеребцов вряд ли сгустил краски), не переросла в восстание. Видимо, жившие близ Мангазеи племена не откликнулись на призывы Манзи, а сам Мамрук действовал далеко от этих мест. Возможно, «своевременно» был арестован Кирша (который на допросе в Тобольске все отрицал), а «мир» Мангазеи был слаб и малочислен. Кроме того, один плохо сохранившийся фрагмент документа свидетельствует о том, что если богатый Михалко Дурусов избежал ареста благодаря «крепкой поруке с записью», то «по тех де мужиках», по К. Хармине, Ш. Максимове, Г. Нефедьеве, «все до одново» торговые и промышленные люди «поручитца не хотели». Дальнейший текст утрачен, о чем мы можем только сожалеть, так как в нем описывался какой-то относящийся к этому делу городской инцидент (сохранились лишь слова «побить каменьем»). Все это позволяет считать данный документ интересным источником по истории Мангазеи в Смутное время.

Второй из публикуемых нами документов остался на руках у Нелединского, так как он являлся вызовом в Москву и не должен был оставаться в Мангазейском архиве. Это грамота Приказа Казанского дворца мангазейскому воеводе с повелением немедленно прибыть в Москву со всем собранным к этому моменту ясаком. Датирована грамота 2 марта 1613 г., что чрезвычайно интересно.

Земским собором 21 февраля был избран на царство Михаил Романов. П. Г. Любомиров считал, что рубежом прекращения полномочий правительства князей Д. М. Пожарского и Д. Т. Трубецкого надо считать 3 марта: «...раньше, чем успело выехать посольство (в Кострому за Михаилом.— Ю. Э.)... 27 февраля... в писаных от собора грамотах находится предписание деньги присылать к Москве, "ко государю Михаилу Федоровичу", а от 3 марта... имеются грамоты, писанные от "царя и великого князя Михаила Федоровича"». 2 марта 1613 г., отмечает Л. В. Черепнин, собор вручил посольству, направлявшемуся в Кострому, официальный наказ о переговорах. Возможно, совпадение дат не случайно.

Формуляр грамоты несколько сокращен по сравнению с обычными документами, исходившими от собора. Грамота отправлена от имени «бояр и воевод... по совету всей земли», однако отсутствуют имена Трубецкого и Пожарского, титул «Великия российския державы». Возможно, это единственная сохранившаяся грамота от 2 марта; благодаря ей мы можем более уверенно датировать 3 марта время прекращения полномочий Трубецкого и Пожарского. Дьяк С. В. Головин (по чьему приказу составлялась грамота) стремился, может быть, не акцентировать внимание на «державной» титулатуре отживавшего правительства. Отметим, что необычность формы документа насторожила переписчика конца XVII в.: он не решился назвать его грамотой, но слово «отписка» тоже зачеркнул.

Публикуемые документы находятся на листах № 14 — 23. Столбец сильно попорчен водой и порван, темного цвета, много утрат текста, реставрирован (заклеен с обеих сторон прозрачной бумагой). Почерк один, крупный, округлый, конца XVII в., черные, немного выцветшие чернила. Листы дважды пронумерованы, первая нумерация — чернилами, конца XVIII — начала XIX в., вторая — конца XIX — начала XX в., фиолетовыми чернилами. Во время второй нумерации столбец сложили, подобрав все листы правильно, по скрепам, за исключением одного. Последовательность листов должна быть: 14, 15, 18а, 16 — 23. Филигрань — лев на гербовом, увенчанном короной щите, бумага польско-литовского производства (Laucevicus, № 2270-1685 г.) на л. 14, 16, 18-22.

1608, март. Память Приказа Казанского дворца назначенному в Мангазею воеводе И. Ю. Нелединскому и голове С. Ф. Забелину о проведении сыска по изветам мангазейского воеводы Д. Жеребцова.

Лета 7116 г. марта в ... де[нь] по государеву цареву и великого князя Василья Ивановича всея Русии указу память воеводе Ивану Юрьевичю Нелединскому да голове Степану Фе[до]ровичю Забели[ну]. В нынешнем во 116-ом году генваря во 12 де[нь] писали ко государю царю и великому князю Василью Ивановичю всея Русии ис Тобольскова города воевода князь Роман Троекуров, да Иван Внуков, да дьяк Филип Голянищев, что в нынешнем же, во 116-ом году октября в 15 день писал к ним из Мангазеи воевода [Да]выд Жеребцов, ставили де они по вестям в Мангазее городо[вую] стену, и острог крепили, и он де Давыд [с поме]стья своего с полтораста чети с пуста поставил города наших мерных три сажени, а Курдюк де с пятисот четей с поместья, да и сам де сказывает, что за ним три тысячи чети вотчин, а поставил три сажени ж города. И о том де ему Курдюк докучал многажда, для де им чево городовую стену ставить, поставят де то... а как де город... ни одинова у города... он Давыд один, а Курдюк де лишь в те поры двор свой строил, ставил горницы, да посулы со служивых и с торговых и с промышленных людей имал, да одинцы соболи выбирал на себя, а извещал де ему про [то]е тобольской стрелец Васка Вятчанин, да козак Остатка Онтонов, да березовские козаки Ивашко Москвитин да Богдашко Телицын, а посыланы де были те служивые люди вверх по Енисею для государева я[сак]у, да по Енисею вверх [определить, какие зимовья имеются в виду, не удалось; наиболее ранние перечни зимовий по Енисею и Нижней Тунгуске относятся к 1620 г.] посылан был для государева дела по остяцких толмачей берез[ов]ской козак пустоозерец Тренка [Жесте]я, и тот де Треня, живучи на Енисее, пром[енял] у торговых и у [про]мышленных мужиков и у остяков пятнатцать соболей одинцов, и там на Енисее им же сказывал, что те соболи у него пропали, и тех служивых людей теми собольми клепал, а как служивые люди пришли с Енисей, и тогда Тренка Жестея о тех соболях не бивал челом. И он де Давыд ставил служивых людей — стрельца Васку Вятчанина да казака Остатка Онтонова, да березовских Козаков Иванка Москвитина да Богдашка Телицына с тем Тренею Ж[естеею] с очей на очи, и те де служивые люди сказали перед ним перед Давыдом и перед Курдюком и перед служивыми людьми и перед целовальниками и перед торговыми людьми на Треню Жестею, что те пятнатцать соболей одинцов были у него, Тренки, и Треня де Жестея сказал, были де у него соболишки недоборные, да про[пали] 3, об них не бивали челом. И сказывал де ему березовской литвин Семейка Луцкой, что де те пятнатцать [соболей одинцов] Треня [за]шил в дошку и отнес Курдюку, а тот де литвин Сенка Луцкой живет с Тренею в одной избе и артели, и он де то видял, а посылали де они на Пур реку для Асидской самоеди, что та самоедь государю ясаку не платили, и тот де литвин Семейка Луцкой попрекался и на Пуру при всем войске теми соболми, что те соболи пошли х Курдюку, и как де пришли служивые люди с Пуру, и тобольской стрелец Васка Вят[ча]нин да казак Осташко Онтон[ов] извещали ему; Давыду, про те соболи вдруюряд, что они слышали на Пуру у Семейки Луцкова, как он попрекался [с] Тренею, ч[то о]н видял, как Треня те соб[оли один]цы заш[ивал] в дошку ж отнес х Курдюку, а Курдюк де ево Давыда за то и не любит, что он говорил ему зимою наодине, и неодинова о том, что стрельцы и казаки проигрались зернью донага, а Курдюк де сам скунщичает, дает зернщиком стрельцом и казаком и промышленным людей денги, да с[кунщи]ки от него скунщичают, по[сылал де он, К]урдюк на Енисею з зер[нью]... Стенкою с Мешко... пятнатцать рублев, а вдругоряд посылал с Стенкою ж полтретья да т... рублев для скунщиченья, что на зернь ростити, и Курдюк де ево не послушал, и он де говорил ему и в Розряде перед атаманом и при служивых людех и при целовальниках, что он Курдюк так делает не гораздо, что служивым людем дает в рост денги, и служивые люди проигралися [д]онага от него. И он де Курдюк похвалялся его де [за]резати ножем, [да] говорит, что он на него носит два ножа, и он де ему стерпел для того, что сидел в те поры в съезжей избе изменник, каменой самоедин Таруй, а город украинной, а се де от самоеди от изменников от пустоозерцов вести не тихи. Да воевода князь Роман же Троекуров с товарыщи в другой отписке писали к государю, что во 116-ом же году октября в 17 день прислали к ним из Мангазеи воевода Давыд Жеребцов да голова Курдюк Давыдов с тобольским с конным казаком с Овдеем Архиповым да с пешим казаком ... [Шест]ачка Максимова да пустооз[ерца ] Киршу Хармина, а писали на них, что [в прош]лом во 115-м году майя в ... [день] извещал им на Гришу и на Шестачка... ской казак Поспелко Борисов: сшелся де он Поспелко на тундре з Гришею да Шестачком, и Гриша де говорил Шестачку, собрали де ныне на государя служивые люди на Енисее ясаку сорок семь сороков соболей, а наперед де того, как воевод и служивых людей в Мангазее не было, и те де собо[ли] были за ними, торговыми и промышленными людьми. И Гриша и Шестачко в т... и сами перед ними сказали, что они так говорили, как воевод [и служивых] людей на Мангазее не было, и на государя ясаку не збирали, и те соболи были з[а] [ни]ми, торговыми и за промышлен[ными людьми. И про Ки]ршу де писали, что майя........... рин же и в Мангазею тундряная самоедь Ноины родни и Тынгена [хантайский самоедский род Тынгин платил ясак с 1607 г.], да и с саим [Род Минзчи платил ясак с 1614 г.; Мунзуев род «Пясидской самочди» известен с 1625 г.] Манзя с обдора от князя Мамрука з грамотами, и роспрашивал де тот Манзя служивых людей про того Киршу, а Кирша де по- самоецкие говорить умеет, а сомоедин Манзя вор, всю тундряную самоедь научал, велел всем скопяся ратью, приходить к Мангазейскому острогу, и над острогом и над ними, над служи[выми] людьми промышляти. Да майя во... [день] извещал им тобольской пятидесятник стрелецкой Иванко Зубчанин на Киршу же Хармина: ходил де тот Кирша к самоеди в чюмы ночью... Николина дни осеннева, а у них... [т]орговым и промышленным людем крепкой заказ был, чтоб отнюдь никаков человек к самоеди без их ведома в чюмы не ходил и в день, не токмо ночью, и они де Киршу про то роспрашивали, и Кирша де в том заперся. И в мужиках во всех торговых и в промышленных людях великая шатость, хотят государю изменить, и над острогом и над ними, над служивыми людьми с самоедью и с остяки вместе промышлять, многие де лутчие мужики, напився, про то проговариваютца, и на государя ни в чем надежи не полагают, а по тех де мужиках, по Гр[ише] Одинце и по Шестачке и по Кирше [все до одново] то[р]гов[ые и] промышленные люди [поручи]тца не хотели... побить каменьем да... по них не ручались, а Курдюк де Давыдов корыстуетца, емлет посулы, а ему де, Давыду, в государевом деле не помогает, а государевым ясаком де и десятинною пошлиною, и над самоедью с служивыми и с промышленными людьми де промышляет он Давыд один, да и майя в 10 де[нь] был у Курдюка пир, и на пиру говорил им, Давыду и Курдюку лутчей мужик пустоозерец Михалко Дурусов, дайте де воеводы сроку, здоров бы де был много мир, да и на тово ж де мужика сказывал ему наперед тово дважды Курдюк Давыдов, и он де Давыд тово мужика Михалка про то роспраши[вал], и Михалка де сказал, что говорил он... хмелем и [он де] Давыд тово мужика велел дати на крепкую поруку з записью. И они де, князь Роман Троекуров с товарищи, колмогорца Гришу Нефедьева да двинянина Шестачка Максимова розпрашивали, х как[ой] мере такое слово говорили, как Мангазея за государем не была, и соболи были за ними, за торговыми и за промышленными людми, и Гриша де и Шестачко сказали, то они говорили в розговоре, что государю в Мангазее збираетца казна великая, а наперед де сего, как Мангазея была не за государем, и тем владел неведомо хто, шло то все к торговым [и к промышленным людям] ... во ходи[л] ли о[н] ... [Ман]зя про него спраши[в]ал ли, и Кирша де сказал, что он [де] к самоеди в чюмы ночью не ха[ж]ивал, то на него Ивашка Зубчани[н] затеял, бранясь с ним, а того он не ведает, самоедин Манзя про него спрашивал или нет. И воеводе Ивану Юрьевичю да голове Степану Федоровичю приехав в Мангазею, обыскати по сему государеву наказу про все статьи подлинно, служивыми и торговыми тутошними жилецкими и приезжими людьми всякими накрепко, по государеву цареву и великого князя В[асил]ья Ивановича всея Русии крестному целованью, про Курдюка Давыдова, у ково имянем Курдюк, у служивых или у торговых людей посулы и поминки имал, и про торговых людей и про самоедь, про измену и про умышленье и про соболиный збор, как была Мангазея не за государем, кто с Мангазейские самоеди соболи збирал на себя, а не на государя, и х какой мере те мужики такие слова говорили, да что обыскные люди в обыску скажут, и им у тех обыскных людей взяти обыскные речи за их и за отцов их духовных руками, да о том отписати, и обыскные речи [прис]лати к государю царю и великому князю Вас[илью] Ивановичю всея Русии к Москве, и веле[ти[ отдати в Казанском дворце.

У подлинного наказу припись дьяка Шалимова.

1613 г., марта 2. Грамота Приказа Казанского дворца от имени Избирательного Земского собора в Мангазею, воеводе И. Ю. Нелединскому о скорейшем прибытии в Москву с собранным ясаком.

Список... слово в слово.

В Сибирь в Мангазейской гор[од воеводе господину] Ивану Юрьевичу Не[лединскому] бояре и во[ево]ды челом бьют. По нашему, господине, приговору и по совету всей земли велели мы тебе ехать к нам к Москве, а Степану Забелину до указу быти в Мангазейском городе, а что у вас есть в зборе какой мяхкой рухляди, и тебе всею мяхкую рухлядь привести тебе с собою к нам к Моск[ве], и подорожная к те[бе] послана, и как к тебе с[я гра]мота придет, и ты б отда[л] Степану Забелину городов[ые] и острожные ключи, и на городе и на [о]строге наряд и в казне зелья и свинец и ядра и всякие пушечные запасы, и служивых людей по росписи, и прежние подлинные наказы и грамоты о государевых и о земских делех, а отдав, во всем с ним росписався, ехал бы еси к нам к Москве, а что в зборе мяхкие [ру]хля[ди], и ты б тою всею рухлядь прив[ез] с собою к нам, к Москве, а нам...9 явился, и тою всею мяхкую ру[хлядь] отдал в Казанском дворце Семену Головину да Офонасью Овдокимову. Писан на Москв[е] 121 г[оду] марта во 2 день.

Копия, по склейкам идут в ряд три скрепы: 1, л. 10 — 18: Ди-ак- Лю-бим Дом-нин-; 2,

л. 11 — 18: Не-ле-дин-ский-руку-при-...; 3, л. 9 — 19: Не-ле-д-ин-ский ру-ку- при-ло-жил.