Полетаев А.В.

МАНГАЗЕЙСКАЯ ССЫЛКА В XVII В.

«Бесхлебная» и «беспашенная» Мангазея, с ее промысловой спецификой, никогда не являлась объектом особого внимания правительства «Московии» конца XVI – XVII вв. и его программе ссыльной колонизации «дальней сибирской государевой вотчины». Тем не менее, уже с самого начала XVII в. в «златокипящую» по государеву указу ссылаются «колодники».

Так, уже при Борисе Годунове, который, как известно, при вступлении на престол клятвенно обещал не казнить и не «опалять» подданных, в Мангазею отправляются первые ссыльные. По грамоте от 31 марта 1601 г. адресованной на Верхотурье воеводе князю М.Д. Львову и письменному голове У.В. Новосильцеву в Сибирь из Казани проследовали Чудин Чертов и черный поп Варлаам. По прибытии ссыльных на Верхотурье повелевалось переслать их в Тобольск в распоряжение тобольской администрации и отписать о выполнении указа в столицу в Приказ Казанского дворца, «Сибирский стол» которого (до выделения его в 1637 г. в Сибирский приказ) осуществлял руководство обширными территориями «дальней сибирской государевой вотчины». В конце августа грамоту, а вместе с ней, вероятно, и опальных, на Верхотурье доставил казанский сын боярский Василий Вердеревский (1).
Первый из названных ссыльных – Чудин Чертов являвшийся служилым землевладельцем, в последствии окажется в новопостроенной Мангазее. Известна грамота «с прочетом», адресованная от того же царя Бориса ко всем воеводам и приказным людям по пути из Москвы в Мангазею и датированная 27 декабря 1603 г., о пропуске без задержания едущего «с запасом» в Мангазею к Чудину Чертову его дворового человека Руданки Семенова (2). Мы не знаем, как долго находился Ч. Чертов в Мангазейской ссылке, Вероятно, он был прощен из опалы уже при последующих правителях – Лжедмитрии I или Василии Шуйском – известно упоминание грамоты, запечатанной в Печатном приказе 20 февраля 1614 г. и направленной «на Кострому по челобитью Чюдика Чертова: велено его за старость от службы отставить. Пошлин для старости не взято» (3).
Первые годы правления династии Романовых так же были отмечены ссылкой в «златокипящую». 3 июля 1614 г. из Москвы из приказа Казанского дворца в Тобольск к воеводам князю И.П. Буйносову-Ростовскому, Н.М. Плещееву и дьяку И.Г. Булыгину отправляется грамота о том, что послан «в Тоболской колодник Ивашко Полков с тоболскими служилыми людми с Матвеем Ухренином да с Ываном Залеским (4), с казаки: с Тимошкою Ондреевым, с Федкою Ивановым, с Ывашком Романовым, с Родкою Фоминым, с Ондрюшкою Петровым. Да с ними о том Ивашке послана наша грамота в Мунгазею к Воину Новокщенову (новоназначенному мангазейскому воеводе. — А.П.)». По прибытии «колодника» в Тобольск, его и сопроводительную грамоту указывалось «с кем будет пригоже» послать в Мангазею, и, как было принято в правилах делопроизводства, отписать в столицу об исполнении. Грамота была доставлена по назначению 8 октября 1614 г. «литвином» Иваном Залесским (5).
Вероятно, сразу же за тем тобольские администраторы поспешили доложить Москве, что Воин Новокщенов «ныне в Тоболску – к мангазейскому ходу итти опоздал», и воеводы и дьяк отдали ему только грамоту о колоднике И. Полкове. Самого же Ивашку они отослали «того ж дни… ис Тоболска на Березов» к воеводам И.И. Биркину и В.С. Нармацкому «з березовским литвином с Федкою Медведевым, и о нем писали к ним - как лед вскроетца, и оне б Ивашка Полкова послали в Монгазею [4] по первому ходу, с кем пригож, а дорогою велели его вести бережно, чтоб он з дороги не утек. А приведчи его в Монгазею велели отдати Степану Забелину (старому мангазейскому воеводе. — А.П.), и об нем велели к Степану Забелину отписати, чтоб он Ивашка Полкова до Воина Новокщенова велел беречи накрепко, чтоб он из Монгазеи не утек» (6), Чуть раньше И. Полкова — 3 октября 1614 г., в Тобольск приехал в сопровождении сургутского атамана Богдана Зубакина (7) «с товарищи» колодник «астараханец посатцкой человек Гришка Корокомелец», которого указано было «послати в Монъгазею к Воину Новокщенову», Тобольские воеводы и дьяк Гришку, в отличие от И. Полкова, не отправили в Березов, а препоручили в Тобольске воеводе Новокщенову, ибо последний, как нами было выше сказано, «к Монгазейскому ходу во 122-м году опоздал» и зазимовал в столице Сибири (8).
И тот и другой ссыльные оставят в мангазейской истории заметный след.
«Колодник» Ивашко Полков впоследствии будет участником пресловутой «смуты» 1630 - 1631 гг. между мангазейскими воеводами - Г.И. Кокоревым и А.Ф. Палицыным, приняв сторону первого. Двоюродный племянник известного писателя XVII в. Авраамия, сам книжно-образованный, острый на язык А.Ф. Палицын так описывал (конечно, не без саркастического преувеличения. - А.П.) отношения своего коллеги-конкурента и И. Полкова. Кокорев, якобы ссыльного «взял с кабака и устроил по его праву на всякое воровство» и «тот вор, который взывается в изменничье имя Ивашка Полкова, воровством тела и перочернительством, и шишиморством, и ведовством, и воровством первого вора Ивашка Полкова во всем превыше превзошел». Фаворит - «шишимора», настолько обаял своего патрона, что «держит того вора Григорей Кокорев и жена его в великом любительстве; как тот Ивашко на него осердится, и он его, Григорья, лает … всякою неподобною лаею, а Григорей Кокорев за тое лаю ему повинен, не молыт ему за то никакого слова, а всегда тот Ивашко у него пьет и ест, и ночует, и ночи просиживает» (9). Более же всего очаровал Ивашко жену Г.И. Кокорева - властолюбивую Марью Семеновну, по словам А.Ф. Палицына, питавшую повышенный интерес к «ведовству». Она — писал А.Ф. Палицын – и мужа своего «очаровала… кореньем…, а ныне колдует и его окармливает кореньем и веничным листьем, которым парятся в мыльне», а один Мангазейский «черкашенин» якобы своими глазами видел, как к Марье Семеновне несли, «отсекши, ногу утоншего татарина а ей – де из той ноги надобеть был мозг» (10). Под «изменничьим имянем» А.Ф. Палицын, конечно, подразумевал здесь полное совпадение имени этого Мангазейского ссыльного, с именем самозванца «Ивашка Полкова, которой назывался князем Иваном Суздолским» (11) – дело последнего в 7137-м (1628/29) г. было на слуху у служилой Москвы, поэтому администраторы Приказа Казанского дворца, получившие отписку А.Ф. Палицына с такой характеристикой И. Полкова, должны были оценить остроумность сравнения.
Астраханский посадский человек Гришка Корокомелец, вероятно, идентичен упоминаемому С.В. Бахрушиным в очерке «Мангазейская мирская община в XVII в.» Гришке Терекомельцу. Последнего А.Ф. Палицын назначил во главе туруханской мирской общины, когда туруханцы, поддержавшие Андрея Федоровича в упомянутой выше воеводской «смуте» 1630 – 1631 г., сместил и местного приказчика Ф.И. Момота (12).
8 августа 1618 г. в грамоте из приказа Казанского дворца тобольским воеводе князю И.С. Куракину и дьяку И.Г. Булыгину писалось: «послан от нас с Москвы в нашей опале к вам в Тоболской город з Богданом Нармацким да з Буяном Порецким Никонор Шулгин, да с ним для его нужи человек его Федка Дмитреев, да Иванов человек Салтыкова Данилко Кобелев. Администраторам указывалось, по прибытии ссыльных, «Никанора посадити в Тоболску в тюрму до нашего указу, и велели его беречи, чтоб он дурна над собою никоторого не учинил. А корму Никонору велели давати по два алтына на день. А Данилка Кобелева послали в Мангазею с кем буде [5] пригож. И в Монгазею к Петру Волынскому от нас о том Данилке писано ж». О выполнении государева указа повелевалось отпиской известить Приказ Казанского дворца (13). В ответ на полученную грамоту воевода князь И.С. Куракин и дьяк И.Г. Булыгин докладывали в Москву, что Никонора Шульгина с его дворовым человеком они посадили в Тобольске в тюрьму, а Данилка Кобелева послали «з Богданом же Нармацким на Березов, а к Василью Нармацкому (14) о том писали, чтоб он Данилка взяв у Богдана послал в Мангазею. И Василей Нармацкой к нам, холопем твоим, писал, что он, Данилка у Богдана взял, а пошлет в Мангазею, как пойдут служывые люди на годовую, прежним служывым людем, на перемену» (15).
К сожалению, обнаружить каких-либо сведений о мангазейской судьбе «колодника» Данилка Кобелева нам не удалось.
О Никаноре же Шульгине следует сказать особо, ибо его потомки - дети боярские Шульгины – одна из самых многочисленных династий, известных своей службой по всей Сибири (от Тобольска и Мангазеи до Якутска и Даурских острогов). Дьяк Никанор Михайлович Шульгин с середины 1611 г. находился, практически, во главе казанского городского управления. Крупные провинциальные центры во время Смуты подчас проводили «выжидательную» политику в отношении «Центра». Не исключение в этом ряду и Казань. Непризнание Н.М. Шульгиным Первого ополчения, настороженные отношения с правительством князей Д.Т. Трубецкого и Д.М. Пожарского, откровенно-сепаратистские тенденции в проведении некоторых «казанских политических решений, привели к тому, что дьяк был обвинен в «измене» Москве. По сообщению «Нового летописца» Никанор был арестован в марте 1613 г. за то, что он не велел казанским служилым людям в Арзамасе, где проводилось «крестоцелованье» на верность новоизбранного царя Михаила Федоровича, принимать присягу без совета «со всеми казанскими людьми» (16). Н.М. Шульгина, как видно из упомянутой нами выше грамоты, лишь 8 августа 1618г. – т.e., буквально накануне подхода к столице войск королевича Владислава – выслали из Москвы с указанием содержать в Тобольске «в тюрме» (17). Доказательством тому, что ссыльные Шульгины явились родоначальниками династии тобольских служилых Шульгиных говорит документ, в котором упоминаются сыновья Никанора — государева грамота от 10 августа 1619 г. в Тобольск к воеводе князю И.С. Куракину и дьяку И.Г. Булыгину о «пожаловании» ссыльного Н. Шульгина заменой ему тюремного заключения на службу в Тобольске, и переводе его детей – Ивана и Якова – одного из Тюмени, а другого из Туринска в Тобольск для поверстания их там в службу, с указанием – «нашим денежным и хлебным жалованьем… их поверстати, и наше жалованье з городом им давать. А жити… им в Тоболске без съезду» (18). Поверстанные в тобольские дети боярские Иван и Яков Шульгины в 20-е гг. XVII в. часто фиксируются источниками в должностях «начальных людей» на различных служебных посылках (19). Я. Шульгин тесно связан с мангазейской историей – в 1624 г. тобольский воевода боярин князь Ю.Я. Сулешов посылал его во главе большого отряда служилых людей на полуостров Ямал - «на заставу на Мутную и на Зеленую реку», для того, чтобы не пропустить «немецких людей», которые, по слухам, активно стремились «проведать» Мангазейский «морской ход» (20). Переживший, вероятно, брата, Яков в 1659 г. вторично попадает в ссылку – вместе с семьей его отправляют в далекий Якутск (21). Он то и оставил многочисленное потомство известное сибирской (в т.ч. и мангазейской) службой (22). Так, например, сын боярский Павел Яковлевич Шульгин «с товарыщи» в июне 1647 г. препровождал из Тобольска в Мангазею «государевы хлебные запасы» (23). Его брат - Афанасий Яковлевич Шульгин, так же. откомандированный в «златокипящую» с хлебными запасами должен был в 1650 г. совместно со специально отправленным туда из Тобольска «сыщиком» – подьячим Я. Ивановым, вести следствие по «извету» на злоупотребления мангазейских таможенных голов (24).
[6] Казанский «земской староста» Федор Оботуров – ближайший друг и сподвижник самовластного Никанора Шульгина (25), так же как и последний поплатился сибирской ссылкой. Федор был отправлен с семьей в Сибирь еще в 1613/14 г. (вероятно, сразу же после ареста Никанора) (26). Природная предприимчивость и административные навыки пригодились бывшему земскому старосте и в «далней государеве вотчине». В конце 1621 г. посадскому человеку Ф. Оботурову по государевой грамоте указано быть «в таможенных головах» в Мангазее (27). С этого времени Ф. Оботуров регулярно привлекался к казенным финансовым операциям, связанным с пушниной. Один из сыновей Ф. Оботурова — Павел в 7137 (1628/29) г. влился в состав тобольской служилой бюрократии заняв «выморочное место» таможенного подьячего (28). Только в октябре 1633 г. — после смерти патриарха Филарета Никитича, надеясь на амнистию царя, Мангазейский таможенный голова и тобольский посадский человек Ф. Оботуров подает челобитную, в которой перечисляет свои «сибирские» заслуги перед престолом с момента своей ссылки – «в Таболске всякие твои, государевы, службы… служил, и в твои, государевы, далные городы — в Манга[зею] и на Тарухан, и на Обе-реку, и в Собское устье роди твоего, государева, болшого денежного и соб[оли]ного сбору не по один год посылан был, и везд[е] тебе, государю, прибыль чинил великою». «И ныне я, сирота твой — продолжает слезное прошение Ф. Оботуров — стал стар и увечен, лет в возсмьдесят и болши … Михайло Федорович всеа Русии, пожалуй меня, сироту с[во]ево, для блаженные памяти отца свое[го], а нашего великого государя святейшего потриарха Филарета Никитича Московского и всеа Русии, и для ради моей службишки и великие стар[о]сти. Вели меня, сироту своего, з женишкою и з детишками из Сибири отпустить в Казань, чтоб мне, сироте твоему, в твоей, государеве, вотчине в Казане – у своих родителей голова сво[я] положить» (29). Челобитье престарелого таможенного головы было удовлетворено - на его обороте в Казанском приказе была приписана резолюция: «Государь пожаловал, велел ево взять в [Казань]», и сделана помета: «142-го (1633), октября в 12 день послать грамота» (30). Будучи в Сибири у приема мангазейской «мяхкой рухляди», Оботуровы, вероятно, не только поправили свое финансовое состояние, но и сумели сохранить прочные социальные позиции на родине. Летом — в начале осени 1633 г. Павел и Семен Федоровичи Оботуровы «объявляются» по каким-то делам в Казани, явно игнорируя запрещение покидать место ссылки. Казанским воеводам грамотой от 20 сентября 1633 г. указывалось братьев вместе с их дворовым человеком Федором Степановым в сопровождении приставов немедленно отослать обратно в Тобольск. Однако другой государевой грамотой, написанной в октябре (т.е. уже после смерти Филарета Никитича. – А.П.) этот приказ отменялся в связи с «пожалованьем» семьи Оботуровых из ссылки (31). Как видим, Федор Оботуров лишь на склоне лет («лет в возсмьдесят и болши») получил возможность вернуться в родные места и осуществить свое чаяние – умереть «в Казане — у своих родителей голова сво[я] положить».
Обустраивая Мангазею и административно подчиненные ей территории, русские поселенцы возводили храмы и монастыри, и в Западно-Сибирском Заполярье остро ощущалась проблема нехватки священнослужителей, церковнослужителей и монахов. Отчасти эта проблема была характерна для всей Сибири и, даже, в относительно комфортный по условиям жизни Тобольск, служителей культа приходилось чаще всего или в приказном порядке (по государеву и патриаршему указу) назначать, или ссылать.
Не испытывая особого желания служить в Сибири, клирики и монахи подчас самовольно, без государева указа и владычного благословения, покидали свою паству – бежали «к Руси». Горе–пастырей, нередко, приходилось, силой водворять назад, на места их духовного служения.
Характерная картинка из жизни сибирского общества XVII в. перед нами предстает в грамоте от 19 декабря 1622 г. адресованной в Тобольск воеводам боярину М.М. Годунову, кня-[7]зю И.Ф. Волконскому и дьяку И.А. Шевыреву. В документе упоминается жалоба архиепископа Сибирского и Тобольского Киприяна на присланных в его распоряжение священнослужителей. По назначении владыки Киприана в 1621 г. на Сибирскую кафедру в Тобольск в составе его свиты последовали из Москвы «архангилской ключар Иван да кузмодемьянской поп Игнатей, да воскресенской поп Иван, да николской поп из Гнездиков Иван же, да георгиевской поп Онтон, да зачатейской диякон Лука», с указанием служить у архиепископа «в соборе: ключарю Ивану в протопопех, попу Игнатью в ключарех, попом Ивану и Онтону, и Ивану в соборе ж в попех, а диякону Луке во дьяконех». Архиепископ Киприан дважды жаловался патриарху Филарету Никитичу на вызывающе-фрондерское поведение присланных под его начал священнослужителей — «что те попы … с ним, архиепископом, в соборе в церковных службах быти не хотят, и в церкви не служат, и его ни в чем не слушают, а составливают на него ропот многой, и нашего жалованья денежново, и хлебные руги не взяли, и живут самоволством (32). А как в прошлом во 130-м году, поехали были те попы к нам, к Москве, и по нашему указу тех попов воротили и привезли назад в Тоболеск. И он, богомолец наш, Киприян архиепископ, нашие, и отца нашего великого государя святейшего патриарха… грамоты тем попом прочитал многажда, и в соборе им быти, и служити с собою велел, и наше денежное и хлебное жалованье им давал, а тем попом, которые на их место были поставлены отказал». Однако застрельщики «смуты» – ключарь Иван и священник Игнатий активно продолжали упорствовать архиепископу, высокомерно заявляя, что «им за церковную службу принятца нелзе», и намекая при этом на каких-то влиятельных столичных покровителей — «к ним пишут с Москвы доброхоты их, что им однолично вскоре опять быть на Москве по-прежнему». Глядя на смутьянов, остальные клирики тоже проявляли непокорство владыке. Единственный из группы крамольников – диакон Лука, одумался и «от них отстал, и, взяв наше денежное и хлебное жалованье, начал в соборе служити, и двор себе купил». Государев указ гневом обрушился на супротивников (дерзнувших, к тому же, бахвалиться перед архиепископом своими московскими связями, – А.П.). Грамотой от 19 декабря 1622 г. тобольским властям велено было «тех безделников и воров попов за их воровство и ослушанье … архангилского ключаря Ивана да попа Игнатья розослати ис Тоболска в далные сибирские городы - в Мунгазею или в Кецкой, или в Кузнецкой острожек порознь тот час безсрочно. И быти им в тех городех в рядовых попех на перемену тех попов, которые в те городы преж того посланы». Двух попов Иванов (воскресенского и никольского «из Гнездиков») и георгиевского Антона указывалось сослать «в сибирские в ближние городы - в Тюмень и в ыные городы на перемену тем попом, которые преж того посланы в те городы на службу или на выбылые места к ружным или приходным храмом а без нашего указу … отпускати их к Москве и никуды не велено». Лишь зачатейского диакона Луку разрешено было «отпустити к нам, к Москве совсем», выдав подводы для обратного возвращения – «как мочно поднятца» (33). Козьмодемьянского попа Игнатия заманчиво было бы отождествить со священником Троицкой церкви Туруханского зимовья Игнатием, который в конце 20-х начале 30-х гг. XVII в., во время вышеупомянутой нами «смуты» между мангазейскими воеводами Г.И. Кокоревым и А.Ф. Палицыным, во главе турханского «мира» решительно выступит на стороне А.Ф. Палицына (34). Тем не менее, решающего аргумента – источникового подтверждения факта ссылки Игнатия в Мангазею – мы в своем распоряжении не имеем.
15 ноября 1626 г. в Москве была получена отписка тобольских воевод князя А.А. Хованского, М.А. Вельяминова, и дьяков И. Федорова, С. Угодского, в которой сообщалось, что в Тобольск под конвоем туринского сына боярского Андрея Шарыгина (35) «с товарыщи» был доставлен «прежней монгазейской архимарит Мефодей, а велена ему, Мефодью, быти в Монгазее по прежнему». Тобольские администраторы отписывали, что [8] они архимарита Мефодья ис Тоболска в Монгазеи послали а старший воевода — князь А.А. Хованский, от себя отписал мангазейским властям, чтобы они велели беглому архимандриту «быть в Монгазее у той ж церкви, у которой он был наперед сево…. а из Монгазеи никуды ево, архимарита Мефодья, без твоего, государева, указу отпущати не велел» (36).
Даже среди ссыльных иноков — «ангельского чина», как на Руси принято было именовать монахов, порой встречались «сущие беси». 19 апреля 1629 г. была направлена память из Приказа Большого дворца в Приказ Казанского дворца адресовавшаяся приказному судье боярину князю Д.М. Черкасскому и дьякам И.И. Болотникову и И.К. Грязеву. В ней указывалось сослать в Сибирь в Мангазею соловецкого монаха Ефрема с колоритным прозвищем — Кривошея. Повод к такому решению дала челобитная игумена Соловецкого монастыря Макария «з братею». Кривошея, как явствовало из челобитной монахов, был «отставленной подьячей» Дружина Ильин (37), который осенью 1627 г. был сослан на Соловки «за многое ево воровство» с указанием «постричь и держать в ряду з братею. И они – де по государеву указу того Дружинку постригли – в чернцех имя ему Ефрем. И тот — де чернец Ефрем Кривошея в монастыре у них учал воровать – грамоты пишет немецким и полским языком, и иные грамоты и языки – сказывает — разумеет многие, и в монастыре великие смуты и вражды, и мятеж меж братьи чинит и уграживает им всякими стотьями. А которые опалные и иные люди по государеву указу присланы к ним в Соловецкой монастырь в государевых делех, иноземцы и руские люди, и те опалные люди к нему, чернцу Ефрему, учали пристават. А место у них украйное, а того чернца Ефрема от воровства унять им не мочно». По государеву и патриаршему указу Ефрема Кривошею велено было сослать в Сибирь «в Мангазею в Тазовской город в монастырь и держати в великом смиренье. А из Соловецкого монастыря велено ево взять на Устюг Великии и вкинуть в тюрму до государева указу, на время, покаместа по нево, чернца Ефрема, ис Казансково дворца от вас пристав будет, кому ево вест[ь] с Устюга Великово в Сибирь до Мангазеи до Тазовского города в монастырь и держатъ ево в монастыре в великом смиренье — на братью работать. А буде учнет воровать — и ево, старца Ефрема, велеть посадить на чепь. А вест[и] с Устюга Великово до Сибири до Мангазеи скована с великим береженьем ч[тобы] он з дороги никуда не ушел» (38). Несмотря на то, что указание о ссылке Ефрема-Дружины Кривошеи приказ Казанского дворца получил 19 апреля 1629 г., «оказия» случилась только в июне, когда «за Камень» отправлялись из московской командировки тобольский сын боярский Гаврила Костелецкий и туринский стрелец Ларка Брагин. Служилым предписывалось забрать на Устюге Великом чернеца Ефрема и отконвоировать его до Тобольска (39). 1 июля устюжский воевода А. Лодыженский докладывал в столицу, что тюремного сидельца, который «бывал на Москве отставленной подьячей — Дружинка Ильин Кривошея», он передал сибирякам (40). Е. Кривошея был отослан из Тобольска через Березов в Мангазейский Троицкий монастырь. Однако, из Мангазеи отправили ссыльного, «блюдясь от него деловых речей», в Туруханское зимовье. На Турухане монастыря не было, поэтому, Ефрема обязали содержать местному церковному приходу – «на мирские денги» (41). Но и там склочный нрав профессионального «шелкопера» дал о себе знать. Кривошея в 1634 г. подал «извет» на церковного старосту Туруханского зимовья промышленного человека Леонтия Иванова Толстоухова, обвиняя его в том, что последний якобы не приказал в церкви ставить на «налой» образ святого патрона царя – «царского ангела» Михаила Малеина. Мирские челобитчики, защищавшие своего старосту во время начавшегося «изветного сыска», логично замечали, что выбрали они «из своей братьи» старосту «не в церковные уставщики, толко староста знает церковную казну нашего мирского збору, а церковь Божию с образы и с книги», а так же «церковный устав ведают» поставленные архиепископом «священники, а не старосты» (42). В то же время, туруханские «торговые и [9] промышленные, и всякие жилецкие люди», во главе с попом Василием Тимофеевым выдвигали ответный иск, обвиняя Кривошею в том, что он уморил 19 января 1634 г. до смерти в своей «келье» — «бил и жег огнем, и мучил безмерными муками – купленного им 10-ти летнего мальчика-аборигена Христофора, заставляя его «наговаривать на нашу братию кражи и духовные дела». Мирские просители при этом слезно умоляли мангазейские власти избавить их от сутяжника, ибо тот «затейными статьями и продажами» навел на туруханское общество такой «ужас великой», что от «старца» словно от стихийного бедствия «от часу воровства прибавливает». Зловещий образ «мироеда» наделяется в извете даже колдовскими чертами. Монах якобы хвалился перед челобитчиками – «как — де пущу беса в пазуху – лихо будет выживать» (43).
Так, в частности, в числе «воровства» и «мирских продаж» челобитчики вспоминали следующую аферу Кривошеи (классическую, для «великих комбинаторов» XVII в. – А.П.). Он подал в съезжую избу иск в размере 49 рублей на промышленного человека Ивашку Тарутина — якобы по вине последнего утонул на рыбном промысле мальчик Терешка, которого ушлый старец тот час объявил своим племянником. И. Тарутин, дабы избежать следствия (которое могло завершиться не в его пользу и неизбежных в таких случаях судебных денежных издержек, вынужден был откупиться от Кривошеи пятью рублями (44). Надо полагать, что туруханцы добились своего и, в конце концов, выдворили беспокойного кляузника из зимовья на другое место жительства. Наверняка именно его упоминал на очной ставке томский воевода князь О.И. Щербатов, когда перечислял «заставы» воевавших против его власти томичей – «а служилые — де люди ездили … на Обь реку к Проне Майковскому, к Ереме Маленькому и к Дружине Кривошеину» (45). Вероятно, старец Ефрем к 1648 г. уже был расстрижен и снова стал Дружиной.
Несмотря на то, что первоначально гарнизон Мангазейского города состоял из стрельцов и казаков, присылаемых на «годовые» службы из Березова и, реже, других городов и острогов Северо-Западной Сибири (46), Московское правительство уже в первой четверти XVII в. стремилось решить проблему формирования местных кадров «холопей государевых» (47), хотя бы частично, за счет ссыльных.
Так, грамотой от 10 октября 1620 г. Приказ Казанского дворца повелевал тобольским администраторам послать в Мангазею «выезжего поляка» Яна Якубовского, который должен быть прислан в Тобольск «з березовскими служилыми людми с Ывашком Ондреевым да с Макарком Федоровым с товарищи». Из столицы Сибири поляка указывалось отослать в Мангазею, продиктовав «от себя» тамошним воеводам Д.С. Погожему и И.Ф. Тонееву, повеление Москвы – «тово поляка Яна Якубовского нашым денежным и хлебным жалованьем поверстати против мангазейских служывых людей, кому он в версту». 3 февраля 1621 г. грамота, а вместе с ней и ссыльный поляк, достигли Тобольска (48). Тобольское руководство оставило Якубовского в городе, рассчитывая на то, что «аже даст Бог, на весну лед вскроетца, и мы… того Яна Якубовского пошлем в Мангазею» (49). Лишь летом Яна в Тобольске поверстали денежным и хлебным жалованьем «против Тоболской литвы», с окладом – «денег: двенатцать рублей, хлеба: семь чети с осминою муки, четь круп, толокна тож». Поверстанный «государевым, денежным и хлебным жалованьем» Ян Якубовский был наконец отправлен в Мангазею в сопровождении подьячего Никиты Чаплина 30 июня 1621 г. (50). Тобольское начальство отписывало Мангазейским воеводам, чтоб они поляку «службу велели служити с мангазейскими служывыми людми в ряд», выдавая жалованье «по тоболскому верстанью» (51).
Некоторые из ссыльных попадали в Мангазею через Тобольск, Березов или другие сибирские города. Например, в государеве грамоте от 10 августа 1622 г. адресованной тобольским воеводам боярину М.М. Годунову, князю И.Ф. Волконскому и дьяку И.А. Шевыреву сообщалось, что в Тобольск конвоировались «ис Переславля Резансково из тюрмы изменники [10] черкасы Ондрюшка Нагирь, Васка Шеболтас, Ондрюшка Сирота, Миколайко Лемицкой, Ивашко Конь, Янко Подкова, Янка Гиря да руской казак Федка Ондреев». Ссыльных указывалось поверстать «нашим денежным и хлебным жалованьем против иных сибирских казаков», и определить в службу «с казаками вместе» (52). Один «черкашенин» из этой партия ссыльных, устроенных в Тобольске в казачью службу – Янка Гиря впоследствии окажется на службе в Мангазее (53). Уже упоминавшийся нами Мангазейский воевода А.Ф. Палицын, итожа в Москве в июне 1633 г. «компромат», собранный на своего коллегу – недруга – Г.И. Кокорева, ссылается на Я. Гирю, как на одного из свидетелей должностных злодеяний Григория Ивановича, обвиняя последнего в том, что он пытался найти запрещенный Мангазейский ход. «А как, государи, – жаловался А.Ф. Палицын Михаилу Федоровичу и патриарху Филарету – тот березовский поп Василей сказывал в Тобольску братишку моему Игнашку, что Григорей Кокорев был ниже Зеленые реки, и те его речи слышал Мангазейский стрелец Янка Гиря, и ныне … тот Янка на Москве … тово мангазейсково стрельца Янку Гирю велите. государи, про то здесь роспросить» (54).
Оказался в эти дни «на Москве», так же, как и Я. Гиря, давая показания в судебном разбирательстве между А.Ф. Палицыным и Г.И. Кокоревым и другой Мангазейский «черкашенин» — Алексей Шафран. Влиятельная и яркая фигура в мангазейском служилом мире он, по всей видимости, очутился в «златокипящей» не по своей воле. Документы о его ссылке нам неизвестны, однако, С.В. Бахрушин в своем блестящем очерке, посвященном Андрею Федоровичу Палицынy (55), с уверенностью утверждает, что А. Шафран – опальный. Так, А.Ф. Палицын, по замечанию исследователя, будучи на воеводстве в Мангазее, «находил удовольствие в обществе ссыльных черкас и поляков» – А. Шафрана, П. Хмелевского и др. Опальная «литва» (и, в частности, А. Шафран), в свою очередь, оказала Андрею Федоровичу действенную поддержку в борьбе против его недалекого и властолюбивого коллеги. (56).
Воспользовавшись своим пребыванием в столице, А. Шафран «челобитовал» государю, испрашивая должность Мангазейского сотника стрелецкого и, получил это назначение (57).
С конца 20-х до конца 50-х гг. XVII в. ссылка в Мангазею, и до того, как уже было сказано, не имевшая массового характера, почти прекращается. Связано эго с целым рядом причин. Во-первых, восстание «кучумовичей» второй половины 20-х гг., заметная военная активизация калмыков и киргизов в 30-е - 40-е гг. XVII-го столетия существенно ударили по русскому владычеству в Сибири и принудили московское правительство активизировать усилия по укреплению восточных и юго-восточных рубежей своего колонизационного продвижения в Азии, направляя на эти, стратегически важные рубежи поток ссыльной колонизации (58). Во-вторых, колонизационная волна (и ссыльная в т.ч.), по мере продвижения русских на Восток, в целом, сдвигается к Томску, Красноярску, Кузнецку, Енисейску, Якутску и Забайкальским острогам, при этом, все более ориентируясь на сельскохозяйственное - «пашенное» освоение новых земель.
В «имянной росписи» 166 (1657/58) г. мангазейских служилых людей, записанных в службу из ссыльных с 1629/30 г. мы находим лишь 16 человек – пленные поляки (шляхтичи и «челядники»), «черкасы», «немчин», «гречанин» и др. (59). Надо полагать, что большинство из них было переведено в Мангазею из Тобольска, Березова или других сибирских городов – ссылка из Москвы непосредственно в Мангазею в эти годы – крайняя редкость (60).
30 апреля 1642 г. в памяти, отправленной из Сыскного приказа в Сибирский приказ и адресованной приказному судье боярину князю Б.М. Лыкову и дьякам Н.И. Шипулину и Г.Е. Протопопову, указывалось сослать в Сибирь на житье в Мангазею «Ивашка Левонтьева сына Плещеева за его многое воровство и за ведовство … в Сибирь в Мангазею с нарочным з дворянином, и велел ему, Ивашку, в Мангазее дать двор и быть у него приставу для береженья, чтоб к нему, Ивашку, никакие воровские люди не приходили и сам бы он, [11] никаким воровством не воровал. А будет он, Ивашка, учнет каким воровством воровать, и его указал государь вкинуть в тюрму да о том ко государю отписать – в каком деле он будет посажен в тюрму. А без государева указу ево, Ивашка, ис Сибири к Москве имат не велел. А поденного корму ему, Ивашку, давать государь не указал, потому, что у отца его, у Левки, поместья и вотчины, и животы не отняты». И.Л. Плещееву разрешалось взять с собой в Мангазею для услужения лишь дворового человека — Алешку Павлова (61). Наказной памятью из Сибирского приказа датированной тем же днем, нижегородцу Андрею Житкого поручено было конвоировать И.Л. Плещеева и его холопа до Казани с последующей передачей их другим провожатым. «Для береженья» особо опасных преступников нижегородскому дворянину прилагалась подмога - «с Москвы до Переславля Резанского московских пять человек стрелцов. А от Переславля до Казани, по городом, велено ему имать у воевод по пяти ж человек провожатых». Одновременно с И.Л. Плещеевым, как явствовало из наказной памяти, в Сибирь отправлялся «за воровство Григорей Осипов сын Плещеев з жилцом с Степаном Тихановым с провожатыми ж стрелцы до Казани. А отпущены они на розных судех». Должностная инструкция давала предписания А. Житкого «ехати с колодником с Москвы в Казань на государевых судех … не мешкая нигде ни часу, а вести ево, Ивашка, скована, с великим береженьем, чтоб он з дороги и с стану… не ушол и дурна над собою и над ним не учинил. И з Григорьем Осиповым сыном Плещеевым ево, Ивашка не спускать и розговаривать с ним ни о чом отнюд не давать, и судом, на котором будут он, Андрей с Ывашком, и на котором повезут Григорья Осипова сына Плещеева, вместо сходитца и на станех вместе ставитца не велеть». В случае оплошности или «небреженья» при конвоировании — если «опосле про то будет ведомо», служилому нижегородцу грозило «от государя царя и великого князя Михаила Федоровича всеа Русии быти в великой опале и в казни» (62).
24 октября 1645 г. в памяти из Посольского приказа в Сибирский за приписью дьяка Григория Львова указано было «сослать в Сибирь в Мангазею колодника Фомку Пашкова с женою да с сыном, а корму указано им дать в дорогу по 2 денги человеку на день» (63).
В начале 60-х гг. XVII в. правительство существенно пополняет служилый гарнизон Мангазеи ссыльными – за счет пленных иноземцев. Это не коим образом не может свидетельствовать о том. что у Москвы имелись какие-либо амбиционные планы внешними вливаниями поддержать увядающую на глазах соболиную вотчину. Мангазея не была исключением в ряду других сибирских городов и острогов. Польско-литовских «вязней» взятых в плен в продолжительных войнах «Московии» с Речью Посполитой в XVII в. скопилось в Европейской России столько, что в эти годы они особенно интенсивно ссылаются правительством во все сибирские гарнизоны (64).
30 декабря 1660 г. в Тобольск приехал тобольский сын боярский Семен Выходцев. С ним препровождалась большая группа военнопленных в составе которой были не только поляки и литовцы, но и «немецкие люди», а так же польские татары. Из данной партии ссыльных «челядники» Казимер Морже, Иван Есинский, Ондрей Шибовский, Степан Новицкий и Ян Рачицкий, по докладу тобольских администраторов в Москву, были отправлены из столицы Сибири в Мангазею «а государева служба велено им служить в пеших казаках» с окладами «денег по 5 рублев с четью, хлеба по 8 чети муки ржаной, по полу – 2 пуда соли» (65).
Буквально через несколько дней — 4 января 1661 г., были присланы из Москвы в Тобольск целых две партии «вязней». Первую — очень большую партию польско-литовских военнопленных (58 человек) привел тобольский служилый человек Андрюшка Неупокоев «с товарыщи» (66). Вторую — верхотурский сын боярский Иван Коряков, который, в свою очередь принял ее на Верхотурье у казанского «пристава» стрелецкого головы Дмитрия Быканова, сопровождавшего эту партию из Казани (67). В Тобольске воевода боярин князь [12] Иван Андреевич Хилков произвел «розбор» «полских и литовских, и немецких людей» и расписал ссыльных «по городом» в государеву службу — «хто в какую пригодятца», назначив им фиксированные оклады «денег и хлеба, и соли … по своему разсмотренью». Из первой партии ссыльных только двое — капрал Дянгил Андерсон (судя по фамилии – служивший в польской армии наемник – «немчин») и драгун Васька Марковский были отправлены в Мангазею, так же, как и предыдущая группа военнопленных – в пешие казаки с теми же окладами жалования (68). Из второй партии в «златокипящую» (69) поехали Хриштоп Дайнаров. Михайло Добышинский, Павел Юшковский и Микулай Малиновский. Последние четверо были «шляхтою», поэтому их казачьи оклады были несколько выше — «денег по 6 рублев, хлеба по 9 чети муки ржаной, по 2 пуда соли» (70).
Весной того же года – «марта в 21 день», сургутский казачий голова Михаил Селин, довез до Тобольска новую партию «вязней». Вновь пришлось воеводе И.А. Хилкову «розбирать» польско-литовских пленных. В результате его «розбора» в Мангазею в пешие казаки с обычными окладами (5 рублей, 8 четей ржаной муки, 1,5 пуда соли) отсылались «челядники шляхтича Юрья Анкудовича» Симан Стаклицкий и Александр Альковский (71).
16 мая из новоприбывшей «с Москвы в Тоболеск» партии ссыльных «полские люди казаки» Ян Макаревич, Федка Малковский и Гришка Янковский так же отсылались в Мангазею в пешую казачью службу (72).
Кинга именная выдачи хлебного и соляного жалования мангазейским служилым людям, ссыльным, ружникам и оброчникам за 1665/66 г. содержала отдельную статью — «Ссылные полские и литовские, и немецкие люди» в которой числились:
«Шляхта:
По 9 чети муки ржаной, по [2] пуда соли:
Хриштоп Дайнаров.
[Михайло Добышинской].
Павел Юшковской.
Новокрещен Микулай Малиновской.
По 8 чети муки ржаной, по пол-2 пуда соли:
Челядники:
Новокрещен Онъдрей Шибалской.
Ива[шко] Речицкой, а по крещении Петр.
Ивашко Есицкой, а во крещении Ефим.
Федка Малковской, а во крещении Игнатей.
Стенка Навицкой.
Казимерко Морже.
Симанко Стаклицкой.
Александро Алковской.
Ва[ск]а [Мо]рковской.
Ивашко Макаревич
Гришка Янковской» (73).
Как видим из вышеприведенной статьи 15-ть из 16-ти военнопленных (74), спустя пять лет после попадания в Сибирь, по-прежнему оставались на мангазейской службе.
О судьбе 16-го ссыльного, отсутствующего в составе гарнизона в 1665/66 г. – Дянгела Андерсона, мы узнаем из Мангазейского сметного списка фиксирующего приход и расход городовых хлебных запасов и соли на 1664 - 1666 гг. (75) Согласно одной из статей сметного списка «не дано великих государей хлебного и соляного жалованья … 3-м человеком стрелцом да ссылному немчину, и толмачю — 30 чети муки ржаной, 6 пуд соли - потому, что стрелец за воровство от службы отставлен, стрелец умер на Москве, стрелец остался на Русе, а вь их места стрелцы не верстаны. Толмач в одно зимовье для ясачново збору не посылан. Немъчина на промыслу безвестно не стало. И вперед им тое дачи на 173-й год не будет» (76).
Многих из этих польско-литовских пленных мы встречаем в Мангазее и позднее.
Так, например, мангазейские служилые люди сын боярский Николай Малиновский. Иван Есицкий, Василий Марковский известны как действующие лица Жития Василия Мангазейского – агиографического памятника созданного на мангазейском материале в первой половине 70-х XVII в.
Пожалуй, одно из главных действующих лиц Жития — стрелец Иван – Ефим Есицкий. Он был свидетелем двух чудесных видений (77) – 3 февраля и 4 апреля 1670 г. Вот что читаем об этом в изобилующем бытовыми [13] зарисовками из жизни сибирского служилого города тексте Жития: «178-го году февраля в 3 день стоял на карауле монгазейской служилой человек Иван Еситской. По утру, пришед в сьезжую избу, сказал приказным людем, сыну боярскому Микулаю Малинавскому с товарыщи: Вышел я, Ивашко, ис караулны на крылце о полуноче и хотел в палки бить. И увидел двух человек, стоят у крыльца. И я стал что вне ума своего и не могл слова промолвити. А каковы в лице и платье на них, тово не помню, страх меня в та поры обнял. И взяли меня они и повели под руки. И поставили меня у колоколны, куде ходят на колоколню, у десницы. А сами оне пошли к чюдотворцу в часовню. И я хотел с того места итти или воскрычати – не могл ни рукою ни ногою пошевелить и ни языком слово молвити. И немного понаровя, те же два человека вышли ис часовни, и пришли ко мне, Ивашку, и взяли меня, и повели. И пред иконами в часовне свечи горят ясно. А человек стоит за дверми, аки священник черной оболчен, в ризах священнических черных, а в руках держит книгу. А против его стоит налой, и свеша пред ним светится воску черного, и огнь у свечи черной же. И он, священник, взял меня. Ивашка, за голову, и наклонил, и выдернул у меня из головы три волоса, и положил к себе в книгу промеж листье, да и затворил книгу. И молвил мне тот же черной священник: “Скажи ты сия чюдеса во всем миру. А не скажеш ты те чюдеса. ино тебе худо будет…. И те же два человека меня. Ивашка взяли и вывели вон ис часовни. И привели меня на то ж место на крылце к караулне, а сами оне пошли назад в часовню. И я пришел в караулну и стал будить товарища своего Василья Марковского. И он, Василей, стал меня бранить: “Что мне спать не даешь?” И я было хотел итти в приказ к целовалникам, и оне меня с крылца не спустили. А ноги меня не несут, а крычать я не возмог. И я седел до утра вне ума своего». 23 марта И. Есицкий «извещал в Монгазейском городе в сьезжей избе и сказал то явление приказным людем, сыну боярскому Микулаю Малинавскому с товарыщы» (78). 4 апреля И. Есицкий «у церкви Пресвятыя и Живоначалныя Троицы в притворе» иеромонаху Тихону «и всему народу» вновь «сказал явление Василия, чюдотворца Монгазейского города». «В нощы в тонце сне» Ивану привиделся «человек, лицем млад, риза черна с пробелью, и рече мне: "Иванне, Иванне! Поиди к черному священнику Тихону и вели мне переделать гробницу новую. А та мне мала гробница, понеже глава моя болная. Аше сего не сотворите, и будет на вас гнев Божий праведный"» (79).
Подавляющее большинство из вышеупомянутых польско-литовских военнопленных так и не вернулось «по розмену» на родину, дождавшись окончательного запустения «Старой Мангазеи», дослуживая в Мангазее Новой – на Турухане (80).

Примечания:

1. Верхотурские грамоты конца XVI - начала XVII вв. / Сост. Е.Н. Ошанина. Ч. 1. М., 1982. С. 88-89.
2. Описание актов, хранящихся в Археографической Комиссии АН СССР // ЛЗАК. Т. 35. М., 1929. С. 245.
3. Документы Печатного приказа (1613 - 1615 гг.) / Сост. С.Б. Веселовский. М.; Наука. 1994. С. 348.
4. Матвей (Матьяш) Угренин, как заверял в челобитной его сын Яков, «выехал из Литовские земли … на имя великих государей» при царе Иване Васильевиче «и служил на Москве 7 лет, а как-де Ярмак с товарыщи Сибирь взял», был «прислан с Москвы в Сибирь в Тоболеск в первых сведенцах охотою и служил в Сибири … многие службы лет с пятьдесят в литовском списке» (Оглоблин Н. Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. М., 1897. Ч. 2. С. 131 - 132). Н.И. Никитин полагает, что срок службы Матьяша в Сибири челобитчиком явно завышен (как это нередко случалось в прошениях), ссылаясь при этом на то обстоятельство, что в 1626/27 г. Угренин уже возглавлял список «нищих» тобольской богадельни, организованной по указу из Москвы для престарелых казаков - ветеранов «Сибирского взятья», т.е. — от службы был отставлен (Никитин Н.И. Тобольская «лит-[14]ва» в XVII в. // Город и горожане России в XVII - первой половине XIX в. М., 1991. С. С. 49, 51). Так или иначе, можно говорить о довольно длительной (35 - 40 лет) сибирской службе Матьяша — Матвея. М. Угренин принимал участие и в строительстве первых сибирских городов - Тюмени и Тобольска. Умер Матяш около 1642/43 г. По мнению Д.Я. Резуна, от его потомков в Тобольске и Тюмени ведет начало фамилия Угрениных (Резун Д.Я. Выходцы из стран Центральной и Западной Европы на русской казачьей службе в Сибири XVII в. // Гуманитарная наука в России: Соросовские лауреаты. История. Археология. Культурная антропология и этнография. Материалы всероссийского конкурса научно-исследовательских проектов в области гуманитарных наук 1994 г. М., [1994] С. 127). Возможно, исследователь не был знаком со статьей А.А. Преображенского (Д.Я. Резун не полемизирует с последним. — А.П.), который полагал, что потомками Матьяша, были представители тобольского служилого рода Мартьяшовых (см.: Преображенский А.А. У истоков народной историографической традиции в освещении проблемы присоединении Сибири к России// Проблемы истории общественной мысли и историографии. М.. 1976. С. 381). Тобольский «литвин» Иван Залесский служил в Сибири с конца XVI в. Так, например, он упомянут в отписке тарских воевод в Москву от 20 сентября 1598 г. в числе тобольских конвоиров, сопровождающих в столицу пленных татарских «царевичей и цариц» и «литвина» – перебежчика Якуба Григорьева, который «сбежал с Тобольского города к Кучуму — царю при князе Володимере Мосальском … а был у Кучума десять лет» (Никитин Н.И. Тобольская «литва» в XVII в. С. 50). В 1627/28 г. числясь в литовском списке Тобольска Иван будет получать денежный оклад размером в 10 рублей 8 алтын 2 деньги (см.: Соколовский И.Р. Тобольская «литва» и «иноземцы» в 1626 – 1637 гг. // От средневековья к новому времени: этносоциальные процессы в Сибири XVII – начала ХХ в. Новосибирск. 2005. С. 189). В списке тобольских служилых людей владеющих земельными участками и служащих «с пашни» (не получающих хлебного жалования) или «з зачетом» (с вычетом из хлебного жалования) 1636/37 г. о И. Залесском» сказано: «Вычитано у него из хлебново жалованья из ево окладу за ево пашню 3 чети с осминою и с четвериком ржи, 3 чети с третником овса. И со 133-го (1624/25) году да по 140-й (1631/32) год служил он, Ивашко, с той своей пашни з зачетом, а во 140-м году от службы отставлен. И со 140-го году с той ево пашни по 145-й (1636/37) год платит он, Ивашко, выделной хлеб» (РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 90. Л. 421 – 421 об.). В этот – 145-й (1636/37) г., в составе тобольской «литвы» с окладом 7 рублей 8 алтын 2 денги обозначен Гаврила Иванов Залесского — вероятно его сын (А.П.) (см.: Соколовский И.Р. Тобольская – литва» и «иноземцы» в 1626 – 1637 гг. С. 189).
5. РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2, Д. 541, Л. 8 – 9 об. Документы московского делопроизводства последней трети XVI – первой четверти XVII в. крайне редки. Причина тому известна – страшный пожар, случившийся 3 мая 1626 г. уничтожил большую часть бумаг столичных канцелярий. Вместе с другими приказами пострадал в пламени и Приказ Казанского дворца. Поэтому данный источник (Д. 541) хранящийся в фонде «Портфели Миллера» уникален, ибо, представляет собой объемную копийную книгу, воспроизводящую переписку между Приказом Казанского дворца и тобольскими воеводско-дьяческими коллегиями «о опалных людех» отправленных в Сибирь с 1614 по 1624 г.. которая составлялась по всей видимости в конце 7132-го (1623/1624) – начале 7133-го (1624/1625) г. Являя собой образчик одного из видов чистовой документации Тобольской приказной избы эта копийная книга дает практически полную информацию о сибирской ссылке за вышеуказанный период.
6. РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2, Д. 541, Л. 316 об. – 317 об.
7. Зубакин Богдан Сидорович - сургутский атаман упоминается по известным документам с 1602 г.. когда он был отправлен с отрядом служилых людей из Сургута к верховьям р. Пур для объясачивания тамошних самоедов. [15] Однако в походе выяснилось, что самоеды уже платили ясак в только что основанную Мангазею (Вершинин Е. В., Шашков Л. Т. Документы XVII века по истории Сургутского уезда // материалы и исследования по истории Северо-Западной Сибири. Екатеринбург. Издательство Уральского университета, 2002, С. 118,197). В 1616 г. он был послан на поимку взбунтовавшихся остяков (Миллер Г.Ф. История Сибири. Издание второе, дополненное. Т. 2. М.; Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2000. С.273), «Атаман казачей Богдан Сидоров Зубакин» по сургутской окладной книге денежного и хлебного жалования за 1625/1626 г. получает оклад размером в «семь рублев, восмь чети с полуосминою ржи, четь круп, четь толокна, два пуда соли» (см.: Вершинин Е. В., Шашков 4. Г. Документы XVII века по истории Сургутского уезда. С. 197).
8. РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2. Д. 541. Л. 317 об. – 318 об.
9. Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3, ч. 1. М., 1955. С. 189.
10. Там же. С. 195.
11. См.: Описи Архива Разрядного приказа XVII в. / Сост. К.В. Петров. СПб.. 2001. С. 151.
12. См.: Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3. ч 1. С. 308, 321, 323; Исследователь называет Г. Терекомельца то посадским, то торговым человеком, то тобольским жильцом. Как бы то ни было, можно почти с полной уверенностью говорить, что он и Г. Корокомелец — одно лицо.
13. РГАДА Ф. 199 (портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2. Д. 541. Л. 49 – 50 об. Документ был доставлен в Тобольск 14 января 1619 г.
14. Вероятно Богдан Нармацкий и березовский воевода Василий Нармацкий были родственниками, что вызвало желание первого провожать Д. Кобелева до Березова (ведь согласно грамоте обои провожатые конвоировали «колодников» только до Тобольска). Богдан же Нармацкий повез 9 июля 1619 г. данную отписку из Тобольска в Москву, т.е., к этому сроку он уже вернулся из Березова в столицу Сибири).
15. РГАДА Ф. 199 (портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2. Д. 541. Л. 334 – 335.
16. Новый летописец // Хроники Смутного времени. История России и дома Романовых в мемуарах современников XVII – ХХ вв. М.: «Фонд Сергея Дубова», 1998. С. 381.
17. Данная грамота и отписка о ее получении уже были опубликованы (см.: Корецкий В.И., Лукичев М.П. Станиславский А.Л. Документы о национально-освободительной борьбе в России 1612 – 1613 гг. // Источниковедение отечественной истории. Сб. статей за 1989 г. С.259 – 261).
18. РГАДА. Ф. 199 (портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2. Д. 541. Л. 109 – 110 об. Мысль о принадлежности сибирских Шульгиных роду казанского дьяка в сибиреведении звучала давно. Так, С.В. Бахрушин, упоминая тобольского сына боярского Я.Г. Шульгина, исполнявшего в 1672 г. обязанности березовского воеводы, походя замечал, что он «потомок известного участника событий начала XVII в.» (см.: Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3, ч. 1. С. 259). Выдвигали тезис о родовой тождественности казанских и сибирских Шульгиных, вводя в научный оборот данную грамоту, и мы (см.: Полетаев А.В. Новый источник о биографии Никанора Шульгина (к вопросу о связи казанского дьяка и сибирской служилой династии Шульгиных) // Российское государство XVII – начала ХХ вв.: экономика, политика, культура. Тезисы докладов конференции, посвященной 380-ти летию восстановления российской государственности (1613 – 1993). Екатеринбург, 1993. С. 122 – 124). Однако открыто связывать Никаноров род с сибиряками Шульгиными исследователи по каким-то причинам до сих пор не решаются. Например, Е.В. Вершинин, относительно сибирской ветви Шульгиных пишет, что «в них заманчиво предположить потомков дьяка Никанора Шульгина – слишком самостоятельного правителя Казани, сосланного в 1613 г. (так! – А.П.) в Сибирь», но в сноске к пассажу оговаривается: «настаивать на версии о происхождении сибирских Шульгиных от дьяка Н. Шульгина было бы рискованно. Противники этого задиристого клана, наверное, не упустили бы возможности обвинить Шульгиных в том. что они "роду изменничья"» (см.: [16] Вершинин Е.В. Воеводское управление в Сибири (XVII век), Екатеринбург, 1998. C. 4I, 190).
19. См. например: Миллер Г.Ф. История Сибири. Издание второе, дополненное. Т. 2. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН. 2000. С. 523 – 524, 547 – 548, 553 – 554); Актовые источники по истории России и Сибири XVI – XVIII веков в фондах Г.Ф. Миллера. Описи копийных книг. Т. I (История Сибири. Первоисточники. Вып. 1). Новосибирск. 1993. С. 27, 96, 97; Тобольский архиерейский дом в XVII веке. (История Сибири. Первоисточники. Вып. 4). Новосибирск, 1994. С. 41. и др.).
20. РИБ. СПб., 1875. Т. 2. Стлб. 1093 – 1095.
21. Сафронов Ф.Г. Ссылка в Восточную Сибирь в XVII в. Якутск, 1967, С. 85 – 86; Первое столетие сибирских городов. XVII век. (История Сибири. Первоисточники. Вып. 7), Новосибирск. 1996. С.27. 103 – 106.
22. ПСРЛ. Т. 36: Сибирские летописи. Ч. 1: Группа Есиповской летописи. М.. I987. С. 165, 166. 175, 204, 209, 230, 273, 276, 286, 287, 340, 341.
23. Обдорский край и Мангазея в XVII веке Сборник документов / Сост. Е.В. Вершинин, Г.П. Визгалов, Екатеринбург: «Тезис», 2004. С. 123 – 124.
24. Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3. ч. I, С. 259.
25. См.: Корецкий В.И., Лукичев М.П. Станиславский А.Л. Документы о национально-освободительной борьбе … С. 250.
26. Год своей ссылки Ф. Оботуров называет в своей челобитной (см. в данной статье ниже).
27. Актовые источники по истории России и Сибири XVI — XVIII веков в фондах Г.Ф. Миллера. Описи копийных книг. Т. 2. (История Сибири Первоисточники. Вып. 5). Новосибирск, 1995. С. 160. Ф. Оботуров отправился в «златокипящую» из Туринска. Об этом свидетельствует запись от 12 января 1622 г. в пошлинной книге Печатного приказа: «В Сибирь в Туринский острог. По челобитью Федора Оботурова велено его отпустить в Мангазею» (см.: Корецкий В.И., Лукичев М.П., Станиславский А.Л. Документы о национально-освободительной борьбе … С. 250). Вероятно там он и отбывал первоначально ссылку.
28. Оглоблин Н.Н. Происхождение провинциальных подьячих XVII века // ЖМНП, 1894 № 295. Ч. 10 (октябрь). С 235.
29. РГАДА. Ф. 214. Оп. 3. Стлб. 162. Л. 78.
30. Там же, Л. 78 об.
31. Там же. Л. 80 - 80 об.
32. РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера) Оп. 2. Д. 541. Л. 199 – 204 об. Вместе с тобольскими воеводами грамоту почти аналогичного содержания (от 19 декабря 1622 г.) скрепленную дьяком Афанасием Истоминым получил сам архиепископ Киприан (см.: Тобольский архиерейский дом в XVII веке. (История Сибири. Первоисточники. Вып. 4). Новосибирск, 1994 С. 199 — 200). Из другой грамоты (от 5 февраля 1623 г.), адресованной владыке выясняется, что московские священно и церковнослужители еще по дороге в Сибирь – «до Верхотурья … не ехали ни одного дни» в составе свиты назначенного на Тобольскую кафедру архипастыря, «а ехали все по сторонам, своим произволом, как хто хотел для самоволства и пьянства». Прибыв на Верхотурье и столкнувшись там с Киприаном они «подняли шум и слезы, и вопь з женами и з детми, и с людми. И говорили, что Бог судит их разлучником, хто их сь их домами и с родом, и с племянем розлучил. Да и до Тоболска — де оне, едучи с Верхотурья, по всем сибирским городом и в Тоболске тех своих речей не переменили, что будто они погибли от отца нашего святейшаго патриарха Филарета Никитича Московского и всеа Русии, и иные многие непригожие слова про отца нашего святейшаго патриарха …говорили ж» (Там же. С. 204).
33. РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2. Д. 541. Л. 199 – 204 об. П.Н. Буцинский, первым привлекавший данный документ к исследованию, писал, что попам — смутьянам удалось избежать отправки «в сибирские городы» и, примирившись с архиепископом, остаться в Тобольске. Однако ссылки на конкретный источник, подтверждающий свой пассаж, ученый не привел (см: Буцинский П.Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. Харьков, 1889. С. 187.
[17] 34. Этого Игнатия Г.И. Кокорев считал едва ли не главным «вором» и заводчиком «смуты» на Турухане (см.: Бахрушин С.В. Научные труды. Т. 3, ч. I, С. 308 — 309.
35. Андрей Шарыгин согласно туринской окладной книге хлебного и соляного жалования 7132-го (1623/24) г. получал «17 четвертей ржи, 6 четвертей овса, 2 пуда соли» в год (РГАДА - Ф. 214, Оп. 5, Д. 6, Л. 152), а его сын Семен (Меньшой. - А.П.) — 5 четвертей «с осминою» ржи, 2 четверти овса и 2 пуда сопи (Там же. Л. 152 об.). Книга «писма и дозору» писменного головы Н. Беглецова и подьячего Т. Васильева 7132-го (1623/24) г. фиксирует двор Андрея, который в Туринске располагался «за острогом» «на посаде» (РГАДА Ф, 214, Оп. I, Кн. 5, Л. 551). Кроме того А. Шарыгин «з детми своими, з двема Семейки» в Туринском уезде «на Ургунчине за речкою Шукруком» имел «пашни паханые добрые земли шесть чети, да пере[логу] дватцат четвертей в поле, а в дву потому ж» (он обрабатывал землю «из острога наездом») и «сена около ево пашни в дуброве по речке Шукруку двести копен» (РГАДА. Ф. 214, Оп. 1, Кн. 5, Л. 566 – 566 об.). В эти годы Андрей активно задействован на различных службах и «в посылках». В 7140 (1631/32) г. по туринской окладной книге хлебного жалования оба Шарыгиных – Андрей и его младший сын Семен, получали хлебное жалование детей боярских «к зачету с пашни 15 чети и полчетверика ржи, 5 чети с осминою овса (РГАДА Ф. 214, Оп. 1, Кн. 24, Л, 75). В росписи служилых людей — землевладельцев Туринска, служащих за владение собственной запашкой «с зачотом» (с вычетом из хлебного жалования) 1636/37 г. отмечено: «Сын боярской Ондрей Шарыгин да сын ево Семейка. Вычитано у них хлебново жалованья из их окладов за их пашню 7 чети с полуосминою и пол четверика ржи, 2 чети с осминою овса. И со 133-го (1624/25) году да по 143-й (1634/35) год служили они с той своей пашни з зачетом. И во 143-м году в туринских имянъных книгах воеводы Семена Объедова написано: Ондрей Шарыгин умер, а про пашню - ево долю - ничево не написано, а сын ево. Семейка, по 145-й (1636/37) год служит з зачетом» (РГАДА. Ф. 214, Оп. 1, Кн. 90, Л. 479 об. – 480.
36. РГАДА, ф. 214, Оп. 3, Стлб.7, Л. 41 – 42.
37. Дружину Ильина Кривошею вероятно, можно идентифицировать с Дружиной Ильиным Тимофеевым. Этот подьячий в 1614/1615 г. вместе с Никифором Бибиковым осуществлял дозор посада Волхова (см.: Веселовским С.Б. Дьяки и подьячие XV – XVII вв. М., 1975. С. 21).
38. РГАДА. Ф. 214, Оп. 3, Стлб. 23, Л.162 – 164 об.
39. Там же. Л. 165 – 175.
40. Там же. Л. 176 – 177.
41. Это содержание – «корм» Е. Кривошее и постройка ему «кельи», дорого обошлась туруханцам и составила за два года сумму более чем в 145 рублей, выделенную из церковной «казны» (см.: Буцинский П.И. Сибирские архиепископы: Макарий, Нектарий, Герасим (1625 – 1650 гг.). Харьков, 1891.С. 16 –17).
42. Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. Ч. 1, М., 1895, С. 197, 201.
43. Там же. С. 201.
44. Буцинский П.Н. Сибирские архиепископы: Макарий, Нектарий, Герасим… С. 17.
45. См.: Покровский Н.Н. Томск 1648 – 1649 гг. Воеводская власть и земские миры. Новосибирск. 1989. С. 161.
46. Лишь к середине 20-х гг. XVII в. начинает формироваться штат собственно мангазейских служилых людей – его «прибор осуществил тобольский воевода боярин князь Ю.Я. Сулешев в 7132 (1623/24) г. (см.: Обдорский край и Мангазея в XVII веке. Сборник документов. С. 153.). Однако городовой список Мангазеи 1625 – 1626 гг. кроме мангазейских служилых людей – 53-х человек, еще фиксирует практику присылки 50-ти человек березовских «годовалыциков» (Там же. С. 136 – 137). Такая практика имела место и позднее (см.: Александров В.А. Русское население Сибири XVII – начала XVIII в. М., 1964. С. 20.
47. Так в XVII в. именовали себя служилые люди.
48. РГАДА Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2, Д. 541, Л. 132 – 133об
49. Там же. Л. 385 – 386
[18] 50. Вероятно это он – единственный «литвин» значащийся в составе Мангазейского гарнизона в городовом списке Мангазеи 1625 – 1626 гг. (см.: Обдорский край и Мангазея в XVII веке. Сборник документов. С. 136 – 137).
51.Там же. Л. 387 об. - 389. Нетрудно заметить. что в Тобольске по каким то причинам «сплутовали» назначив ссыльному «тоболское верстанье», между тем, как в грамоте о Якубовском указано было поверстать его «против мангазейских служывых людей». «Принцип глухого телефона», с расчетом на длительность доставки корреспонденции (из Сибири в Москву и обратно. – А.П.) и невнимательность московских чиновников, сплошь и рядом в XVII в. использовался сибирскими воеводами.
52. РГАДА. Ф. 199 (Портфели Г.Ф. Миллера). Оп. 2, Д. 541, Л. 194 – 195 об.
53. Его товарищи – «черкасы» по большей части осели на тобольской службе. К примеру, Андрюшка Сирота служил в столице Сибири в «литовском списке». По тобольской окладной книге денежного жалования 7136(1627/28) г. «литвин» А. Сирота получал 7 рублей 8 алтын 2 денги (Соколовский И.Р. Тобольская «литва» и «иноземцы» в 1626 – 1637 гг. С. 201). В 1628/29 г. он наследовал земельный участок умершего М. Скибы (тоже ссыльного «черкашенина» – опального запорожского атамана. - А.П.) и служил с него «бес хлебново жалованья» (РГАДА. Ф. 214, Оп. 1, Кн. 90, Л. 419 – 419 об.). В 7145 (1636/37) г. денежный оклад Сироты оставался неизменным (см.: Соколовский И.Р. Тобольская «литва» и «иноземцы» в 1626 – 1637 гг. С. 181, 201).
54. Обдорский край и Мангазея в XVII веке. Сборник документов. С. 112.
55. Бахрушин С.В Научные труды. Т. 3, ч. I, C. 175 – 197.
56. Там же. С. 186.
57. РГАДА. Ф. 214, Оп. 3, Стлб. 37, Л. 443 – 443 об.
58. См. например: Раев Д.В., Резун Д.Я. О посылке иноземцев в Сибирь в 1635 г. // Сибирский плавильный котел. Социально-демографические процессы в Северной Азии XVI - начала ХХ века. Новосибирск, 2004. С. 13 - 21.
59. Александров В.А. Русское население Сибири XVII - начала XVIII в. С. 60. К сожалению, этот, упомянутый исследователем, документ мы не видели.
60. Нами были детально просмотрены указанные еще Н.Н. Оглоблиным в составе материалов по истории сибирской ссылки, хорошо сохранившиеся столбцы №№ 7, 38, 49, 55, 59, 98, 162, 206 за 30-е – 50-е гг. XVII в. (см.: Оглоблин Н.Н. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. Ч. 3. М., 1900. С. 276.), однако, лиц отправляемых в Мангазею среди ссыльных мы в этих документах почти не обнаружили.
61. РГАДА. Ф. 214, Оп. 3, Стлб. 206, Л. 171 – 173.
62. Там же. Л. 174 – 177. Иван Леонтьевич и Григорий Осипович Плещеевы отправились в Сибирь по делу Леонтия Степановича Плещеева – отца Ивана и дяди Григория. Л.С. Плещеев с семьей был сослан в 1641 г. «за многое воровство и за ведовство и за порчу и за волшебные письма» в Нарымский острог (Зерцалов А.Н. О мятежах в городе Москве и селе Коломенском в 1648, 1662 и 1671 гг. // ЧОИДР. 1890. № 3. С. 186). В 1642 г. он стал инициатором подачи извета в «государеве деле» на Нарымского воеводу И.Л. Скобельцына. Разбирательства по пресловутому «нарымскому делу» тянулись несколько лет. Л.С. Плещееву удалось не только удачно оправдаться перед следствием (дело было явно надуманным), но и получить «государево пожалование» из опалы. Вернувшись в Москву, Леонтий в кратчайший срок, благодаря покровительству всесильного в то время царедворца Б.И. Морозова, сделал головокружительную карьеру – 15 августа 1647 г. был назначен судьей Земского приказа. Фортуна Л.С. Плещеева (в отличие от его родственника Л.А. Плещеева – влиятельного вельможи первой половины XVII в.) была мимолетной. Менее чем через год – 3 июня 1648 г. «московский бургомистр» – как его (наиболее одиозную фи гуру « партии Морозо-[19]вых». - А.П.) именовали иностранцы – будет растерзан на Красной площади толпой восставших москвичей (Чистякова Е.В. Городские восстания в России в первой половине XVII века. Воронеж, 1975. С. 64; Зольникова Н.Д. «Нарымское дело» 1642 – 1647 гг. //Древнерусская рукописная книга и ее бытование в Сибири. Новосибирск, 1982. С. 211 – 233).
Нам неизвестно, сколь долго длилась мангазейская ссылка Ивана Леонтьевича Плещеева. Логично предположить, что закончилась она одновременно со ссылкой отца – в начале 1647 г., или чуть позже (если, конечно, «Ивашко» не умер в Западно-Сибирском Заполярье). Что касается Григория Осиповича Плещеева – Подреза, то личность он достаточно известная. В сибирской истории XVII в., изобилующей яркими колоритными фигурами, авантюриста, подобного размахом Г.О. Плещееву Подрезу еще надо поискать.
Во время проведения в Томске следствия по «нарымскому делу», ссыльного Подреза, от греха подальше, отправили в Кузнецк. Будучи там Григорий успел завести в окрестностях Кузнецкого острога собственную винокурню. Кузнецкие служилые люди, посланные воеводой А.И. Зубовым для ликвидации незаконного предприятия столкнулись с яростным сопротивлением. Подрез активно отстреливался «огненным боем» и уступил лишь ввиду численного преимущества осаждавших. Своей обиды А.И. Зубову он не простил – дважды подавал на него «ложные составные» изветы, за что 18 июля 1647 г.,уже по возвращении в Томск, был бит батогами. В Томске, еще до своей кузнецкой высылки, Григорий организовал притон с полным циклом запретных развлечений – «жонками» «для блудного воровства», азартными играми – «зернью», торговлей вином, вопреки государственной монополии на алкогольную продажу, и «колмацким шаром» — «именуетца табак» (хотя вероятнее всего, речь здесь идет о анаше – П.Н. Буцинский упоминает один тобольский извет 1640 г. в котором изветчик доносил, «что у тоболских у многих людей – у руских, татар и бухарцев — есть трава, а называют ту траву шаром и пьют ее вместо табаку для пьянства - дымом рогами». Доносчик — считал ученый – явно различал «табак» и «шар» (см.: Буцинский П.Н. Заселение Сибири и быт первых ее насельников. С. 143 – 144). Вернувшись из Кузнецка Подрез расширил заведение, организовав в находящейся близ Томска слободе Верхней его филиал. И в Томске, и в Кузнецке такая его деятельность встречала неоднократные протесты, как государственных администраторов, так и местного населения – служилые, посадские люди и крестьяне «испивались и проигрывались», а от «издолжавшихся» Подрезу множился криминал – «мирские грабежи». «Гром грянул» в Верхней слободе — попавшая в долговую зависимость от Григория «жонка» по наущению последнего отравила своего мужа. Дело вскрылось и Подрез был посажен на время следствия томским воеводой кн. О.И. Щербатым в тюрьму. Положение Григория было неопределенным – осенью 1647 г. в Томске была получена государева грамота о поверстании его в дети боярские с явно завышенным — 20 рублевым денежным окладом - возможно, здесь видна «рука» вошедшего в государев фавор дядюшки Леонтия, не торопившегося, впрочем, хлопотать перед государем о вызволении из ссылки своего бедового племянника (Покровский Н.Н. Томск 1648 – 1649 гг. …С. 43 – 46). Из тюремного застенка Подрез извещал «великое государево дело» на воеводу князя О.И. Щербатого (с момента подачи извета, как известно, и ведет отсчет знаменитое Томское восстание 1648 - 1649 гг.). В марте 1649 г. Г.О. Плещеева за этот «воровской» извет указано было сослать в Якутск в дети боярские с предписанием, чтобы больше «у него, у Гришки никаких писем не принимали и никаким ево вракам не верили» (Сафронов Ф.Г. Ссылка в Восточную Сибирь в XVII веке. С. 78). Спустя год Подреза предписывалось перевести в Ангарский острожек, подчинявшийся енисейскому воеводе, однако, государевы грамоты доставлялись до «далней государевы вотчины» долго - осенью 1650 г. Григорий еще был в Якутске, где умудрился задолжать крупную сумму лавочному сидельцу гостя В.Г. Шорина, явно не собираясь возвращать деньги. За этот [20] долг и угрозы якутскому воеводе Подрез был заключен под стражу. Закончил свою бурную жизнь Подрез, по всей видимости, в Енисейске. Известен енисейский извет 1660 г. на «тюремного сидельца» — все того же Г.О. Плещеева. Среди злодеяний Григория челобитчики перечисляют следующее. Он стрелял из пищали по башне, на которой находилась икона Спасителя, а в разговорах о Речи Посполитой, в результате русско-польских войн стремительно сдававшей политические позиции «московитам», восхвалял поляков, говоря, что «Литва де справчива» — «Литва одолеет русскую силу». Кроме того, он плевал на парсуну царя Ивана Васильевича приговаривая: «Что де то за чорт?», «Да он же, Григорей, которые служилые люди походят на государевы службы, и он … жен их и дочерей ворует, а как де они придут со служеб — и он им посмехается и их укоряет». За все эти злодеяния Подрез был бит кнутом (Оглоблин Н.Н. Бытовые черты XVII века // Русская старина. 1894. № 3. С. 231 - 233; Он же. Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа. Ч. 1. С. 198). Н.Н. Покровский склонен доверять сообщению «Книги записной» — ранней редакции Сибирского летописного свода, о смерти Г.О. Плещеева — «в Енисейском ево мужик от жены зарезал, тут и кончась» (ПСРЛ. Т. 36, ч. 1. С. 156). Такой бесславный конец «жизни этого неутомимого авантюриста», считает ученый, вполне логичен (Покровский Н.Н. Томск 1648-1649гг. …С. 362 – 363).
63 (О ссыльных в Сибири 1640-1646 гг. (Из материалов сообщенных Действит. Членом А.Н. Зерцаловым) // ЧОИДР. 1910. № 2. Смесь. С. 33 – 34).
64. Одно из свидетельств тому - две, опубликованные С.А. Белокуровым, росписи под отписками тобольских воеводы князя И.А. Хилкова и дьяков Г.С. Головина, С.В. Румянцева в Москву, перечисляющие сотни ссыльных польских военнопленных, присланных в Тобольск с 1653 по 1661 гг., оставленных там или отосланных в другие сибирские города (см.: Белокурое С.А. Юрий Крижанич в России (по новым документам). Издание первое. М., 1901. Приложения. С. 41-73).
65. Там же. С. 41,44, 64.
66. Там же. С. 65.
67. Там же. С. 67.
68. Там же. С. 44, 66.
69. Для данного периода мангазейской истории, как уже было сказано, можно лишь условно использовать это название, ибо «золотой век» города быстро клонился к закату.
70. Там же. С. 44, 68.
71. Там же. С. 44, 69 – 70.
72. Там же. С. 44, 71.
73. РГАДА. Ф. 214, Оп. 1. Кн. 489. Л. 65 об. — 66.
74. Пятеро из них крестились, отрезав себе тем самым дорогу домой (государевыми указы запрещали возвращать военнопленных «по розмену» в том случае, если они крестились в православие или женились на православных).
75. Список составлен между 1664 г., не ранее 1 сентября и 1666 г., не позднее 31 августа (РГАДА. Ф. 214. Оп. 1. Кн. 489. Л. 38 – 59об.). Датируется по упоминанию в расходной части документа 7173-го года, как «нынешнего», а в приходной – как «прошлого».
76. Там же. Л. 51 — 51 об.
77. С первого его видения собственно и начинается самая ранняя редакция памятника.
78. Житие Василия Мангазейского // Литературные памятники Тобольского архиерейского дома (История Сибири. Первоисточники. Вып. 10). Новосибирск. 2001. С. 345 – 346.
79. Там же. 352.
80. В имянной книге 1704 г. и переписной книге 1720 г. Туруханска мы встречаем некоторых из них и их потомков – А. Алковского, Г. Добышинского, Малиновских, Речицких, Марковских, Есицких (см.: Александров В.А. Русское население Сибири XVII — начала XVIII в. С. 60).