|
Чивтаев Ю.И.
ВЫХОД ЕНИСЕЙЦЕВ НА ЛЕНУ (к вопросу о возникновении Усть-Кута)
Путь в Восточную Сибирь с южного направления лежал по Ангаре
- Илиму - Куте - Лене, но специальных исследований о возникновении города Усть-Кута
нет. Дело ограничивается краткими сведениями.
«1627. Из Енисейска отправлены две партии казаков: одна - для разведки р. Лены,
из 10 человек, с казачьим десятником Василием Бугром (достиг верховьев Лены в следующем
году) и другая - чтобы привести в подданство бурят, из 40 человек, с атаманом Максимом
Перфильевым <...>
1631. Атаманом Иваном Галкиным, при впадении Куты в Лену, заложено зимовье, потом
возведенное в острог - Усть-кутский», - сказано в хронологии И.В. Щеглова
[1].
«В 1631 г. Иван Галкин прошел до реки Лены и заложил Усть-Кутский острог. В этом
же году Галкина на реке Лене сменил сотник Петр Бекетов, который, докончив Усть-Кутский
острог, направился с людьми вверх по Лене для сбора сведений о бурятах», - повторил
в 1887 г. составитель нескольких книг по истории Сибири В.К. Андриевич
[2].
В составленной им же «Истории Сибири» в двух частях, изданной через два года, он
уже не говорит о достройке строения И. Галкина Бекетовым до острожка, отметив в
предисловии, что в первой части книги им использованы опубликованные к тому времени
материалы Г.Ф. Миллера [3].
Бекетов на самом деле ходил с устья Куты в 1631 г. вверх по Лене, а в 1632 г. отправился
вниз по реке. Сохранилось несколько отписок, челобитных Петра Бекетова, в которых
тот подробно рассказывает о своих действиях в первом своем походе на Лену. И там
нет ничего о достройке зимовья Галкина до острога. Не нашли таких сведений и исследователи
жизни и деятельности Петра Бекетова [4].
Этнограф Л.Р. Павлинская пишет, что русские «поставили весной 1631 г. в устье Куты
новое зимовье, перестроенное позднее Петром Бекетовым в острог, получивший название
Усть-Кутский». Дает ссылку: ААН, ф. 21, оп. 4, № 22, с. 103-108, № 41
[5]. Перепроверка по источнику показала, что документ № 41
в деле № 22 в фонде 21 («Портфели Миллера»), хранящийся в Санкт-Петербурге в отделении
Архива Академии наук, это челобитная Ивана Галкина, которая теперь опубликована
в третьем томе «Истории Сибири» Г.Ф. Миллера [6], в ней
нет ни слова о Бекетове. Ниже мы не раз обратимся к этому документу
Тщательно исследовавший историю Илимского края В.Н. Шерстобоев составил таблицу,
в которой указаны годы первого упоминания в документах того или иного селения, и
этой таблицей вовсю пользуются историки и краеведы Приленья, ошибочно считая, что
первое упоминание в документах того или иного селения означает и возникновение в
соответствующем году этого селения. По таблице первое упоминание Усть-Кутского острога
относится к 1631 г. [7], и это на самом деле так, но исследователь
не нашел документов, подтверждающих год возведения острога, поэтому и не указал
его в рассказе о самом остроге [8]. Есть множество примеров,
когда сибирские селения впервые упоминаются в документах значительно позже, чем
на самом деле там поселились русские. А что касается упоминания 1631 г., то это
не что иное, как отписка самого Ивана Галкина, о которой подробнее будет сказано
ниже.
Крупнейший знаток сибирской истории С.В. Бахрушин в своих трудах обошел молчанием
вопрос о возникновении Усть-Кута, хотя уделил достаточно внимания путям выхода землепроходцев
на Лену [9].
[14] Специалист по истории Якутии Ф.Г. Сафронов
мельком говорит о строительстве Усть-Кутского острожка к 1631-1632 гг., не делая
никаких ссылок [10].
В фундаментальном пятитомном труде «История Сибири» сказано лишь, что походы Бугра
и Галкина - это первые походы на Лену, о возникновении Усть-Кута или Усть-Кутского
острога ничего не сказано [11].
Известные новосибирские ученые Д.Я. Резун и Р.С. Васильевский писали: «Первые зимовья
на Ленском волоке» с р. Илима на р. Лену по р. Кути возникли еще во время похода
В. Бугра в 1630 г. Однако в устье р. Куты на р. Лене впервые енисейский атаман И.
Галкин в 1631 г. поставил «зимовье по-промышленному. Одна изба с сенцы десяти человеком
едва можно жить, а острожного заводу около тово зимовья нет никакого». Затем это
зимовье было обнесено частоколом, а в начале 1640-х гг. поставлен «острожок»
[12].
Эти слова авторитетных ученых повторены в энциклопедическом издании
[13]. Какие «зимовья», кем и где они построены на Ленском волоке,
не сказано, зато зимовье Галкина названо первым в устье Куты, а цитируемое высказывание
принадлежит Петру Бекетову.
В противовес этому в путеводителе по Лене, изданном в Якутске, сказано, что острог
«как зимовье был заложен казачьим десятником Василием Бугром» в 1628 г.
[14].
«Сведения о первом Ленском остроге есть не что иное, как выдуманный И.А. Галкиным
миф. На самом деле в устье Куты в 1631 г. продолжало функционировать одно и то же
зимовье, которое было поставлено В.Е. Бугром летом 1629 г.», и поход Ивана Галкина
«не оставил особого следа в истории региона», считает якутский историк профессор
П.Л. Казарян [15].
В труде группы известных иркутских ученых о возникновении Усть-Кута есть такие слова:
«Первый раз по Илиму, не останавливаясь, прошел енисейский казачий десятник В. Бугор,
который сумел поставить зимовье на р. Куте и острог в устье р. Киренги (1631 г.).
Почти одновременно с ним по Илиму на Лену прошел атаман И. Галкин»
[16]. Признается строительство зимовья Бугром на р. Куте до
прихода туда Ивана Галкина, и указан год 1631-й.
В книге С. Гольдфарба сказано: «Усть-Кутский острог был построен землепроходцами
в 1631 году» [17]. Источник не назван, хотя во многих других
случаях автор это делает.
Московский исследователь Г.Б. Красноштанов, изучивший тысячи страниц документов
XVII в., хранящихся в разных архивах, с удивлением отмечает, что в документах периода
заселения на Лену черкасов, а это 1642-1649 гг., никаких упоминаний об Усть-Кутском
острожке нет [18]. Ниже убедимся, что это не совсем так.
Из всего многообразия суждений, вовсе не явно указывающих на роль Василия Бугра
и Ивана Галкина в возникновении города, администрацией Усть-Кута выбран 1631 год
как год строительства Иваном Галкиным острога [19]. В центре
города установлен памятник И.А. Галкину, основателю Усть-Кута.
Академик А.П. Окладников отмечал, что честь открытия Лены с южного направления принадлежит
Василию Бугру и Петру Бекетову [20], об Иване Галкине ученый
не упомянул.
Внимательный анализ давно известных, а также ранее не опубликованных документов
позволяет утверждать, что В. Бугру принадлежит и первенство в основании Усть-Кута,
а Усть-Кутский острожек был построен значительно позже 1631 г.
Новосибирский историк А.А. Бродников установил, что в сентябре 1627 г. для сбора
ясака в Нижнее Приангарье были отправлены стрельцы Василий Ермолин и Кондратий Федоров
и с ними торговый человек Фрол Сколков. Тунгусы напали на отряд, товарищей Василия
Ермолина убили, а ему самому чудом удалось остаться в [15]
живых и вернуться в Енисейск 9 января 1628 г. После этого похода Василий Ермолин
получил прозвище Бугор [21].
Найденная информация опровергает сложившееся еще в XIX в. мнение о начале похода
на Лену в 1627 г. [22], повторяемое некоторыми современными
исследователями [23]. Возможно, это утверждение основывалось
на отписке енисейского воеводы В.А. Аргамакова, отправленной в Москву не ранее июля
1629 г., в которой тот сообщал, кто и куда был послан на службы. О Бугре сказано:
«...в прошлом во 136-м году <...> Васка Бугор с товарищы десять человек, посыланы
для ясачново ж сбору по И[лим]у реке...» [24]. Но по григорианскому
календарю это период с 1 сентября 1627 г. по 31 августа 1628 г.
Начаться поход на Илим не мог в 1627 г. еще и потому, что об этой «землице» енисейский
воевода достоверно узнал годом позже от Максима Перфирьева. Атаман в 1627 г. ходил
«в Брацкие земли», туда не сумел добраться, но построил зимовье, расположенное в
двух днях пути выше устья Илима, где зимовал и собрал первый ясак с нижнеилимских
тунгусов, вернулся он в Енисейск в конце весны - начале лета 1628 г., после ледохода
[25].
Василий Бугор был опытным служилым, возможно, еще в 1619 г. участвовал в строительстве
острога [26]. Походу на Илим именно в 1628 г. способствовало
умиротворение нижнеангарских тунгусов благодаря успешным действиям Петра Бекетова,
сумевшего поставить Рыбенский острог в самом центре земли беспокойных инородцев.
Это давало возможность двигаться вверх по Верхней Тунгуске до устья Илима относительно
малыми силами. И тогда же возникли особые обстоятельства, заставившие В.А. Аргамакова
действовать безотлагательно и отправить на годовую службу на Илим всего десять человек.
Дело в том, что с весны 1628 г. из Тобольска в Енисейск шел полк, сформированный
из 150 человек, набранных из разных сибирских городов. Возглавлял полк московский
дворянин, бывший енисейский воевода Яков Игнатьевич Хрипунов [27].
В маршруте движения Хрипунов не был ограничен, людей у него хватало, и енисейский
воевода не без основания подозревал, что Хрипунов начнет собирать ясак и десятинную
пошлину. Собранные Хрипуновым ясак и пошлина по существующему порядку пошли бы в
казну от Тобольска, а не от Енисейска, что подрывало всю с огромным трудом организованную
в регионе деятельность, наносило бы удар по репутации воеводы в глазах и подчиненных,
и вышестоящих властей, поскольку количество собранной в казну пушнины было своего
рода мерилом качества службы воевод и острогов. К тому же уже было получено распоряжение
из Тобольска приписать к полку Хрипунова десять енисейцев и того же М. Перфирьева,
становившегося на время подьячим, т. е. правой рукой Хрипунова [28].
Подозрения подтверждались тем, что еще при подходе к Енисейску полковые люди отбирали
у промышленников соболей [29]. Аргамаков не мог допустить,
чтобы на новые земли первыми пришли тобольцы.
В то же время надо было продолжать держать силы на Ангаре, уделять неослабное внимание
продвижению «в Брацкие земли» выше ангарских порогов, к Байкалу. Поэтому на Верхнюю
Тунгуску отправляются два отряда: 19 человек только что вернувшегося со строительства
острога на Рыбной ловле сотника Петра Бекетова и десять человек Василия Бугра
[30]. Аргамаков надеется, что если его люди опередят Хрипунова,
придут и «в Брацкие земли», и на Илим раньше, действия Хрипунова будут ограничены.
Опасения енисейского воеводы еще больше возрастают, когда Хрипунов во время зимовки
отправил на Верхнюю Тунгуску отряд своего шурина М. Воейкова с 12 казаками. «Нет
надобности говорить о том, какие жалобы из-за этого возникли», - заметил академик
Г.Ф. Миллер [31]. Еще бы, под угрозу ставился сбор ясака
енисейцами, трудная, но доходная служба стрельцов и казаков, ведь зима - это самый
удобный период сбора ясака и десятинной пошлины, в это время добывается самый лучший
соболь. Воейков вскоре вернулся, результаты его разведки неизвестны.
[16] В январе 1629 г., пока Хрипунов зимует
в Енисейске и ждет подготовку судов для весеннего похода, Аргамаков посылает Бекетову
небольшое подкрепление и предписание о срочной постройке нового острога, «чтобы
Яков Хрипунов Илима реки не отнял и ясаку по Илиму збирать не послал»
[32], что явно указывает на особую озабоченность воеводы по
поводу новых земель. Тогда Бекетов не стал строить острог ни в устье Илима, ни выше
на Верхней Тунгуске, не было ни сил, ни запасов, а Бугор уже был далеко впереди.
Такое указание одновременно свидетельствует о том, что в Енисейске еще не имели
представления о существовании водораздела между Верхней Тунгуской и Леной, хотя
слухи о какой-то большой реке на востоке были.
Отряд Бугра был самостоятельным, и уровень казенной переписки в связи с этим походом,
казалось бы, должен быть достаточно большим, как и при походах отрядов во главе
с атаманами и сотниками, но неизвестны ни челобитные, ни наказы и отписки из Енисейска,
Тобольска и Москвы о первом выходе на Лену. Имеется лишь одна-единственная отписка
самого десятника, есть скупые сведения о его походе в переписке между Иваном Галкиным
и Енисейском. Поэтому приходится довольствоваться косвенными данными, общей информацией
о действиях енисейских служилых в то время.
Вероятно, как и все енисейцы, Бугор двинулся в путь на коче, возможно, имел с собой
и струг, понимая, что придется идти вверх по боковой реке. Впрочем, струги служилые
строили и в походах. Так, в наказе енисейского воеводы С. Шаховского Ивану Галкину
было сказано, чтобы тот, перейдя волок, «поделав струги», посылал «по Лене реке
вверх и вниз служилых людей с толмачи» [33].
Бугор торопился. Время в пути до устья Илима уже было известно (4-5 недель тяжелого
подъема), а до зимы нужно было подниматься и по Илиму, собирая по пути ясак. Конечно,
многое зависело от загрузки судов, от количества людей, их сноровки. Боевые отряды
шли довольно быстро. Иван Галкин с отрядом в 30 человек отправился из Енисейска
20 июля 1630 г. [34] и уже «последним летним путем» отправил
передовой отряд Ильи Ермолина в разведку по Лене [35]. Петр
Бекетов с отрядом в 40 человек, выплывший 31 мая 1631 г. на смену Ивану Галкину,
добрался до устья Игирмы 16 июля, т. е. за 47 дней. А воевода Головин за 93 дня
[36]. Скорее всего, Василий Бугор через 1,5 месяца уже был
в устье р. Игирмы, построил зимовье и приступил к сбору ясака еще в 136 г., как
написал Г.Ф. Миллер [37], т. е. не позднее 31 августа 1628
г., иначе академик указал бы 137 г. Это зимовье позже укреплял Иван Галкин, «зделал
городком, и башню де для караулу поставил» [38].
Тогда же Бугор выходит и на Куту. Это подтверждается его отпиской, написанной не
ранее 25 октября 1629 г., где десятник, говоря о себе «енисейские стрелцы Васка
Бугор с товарыщы», сообщал, что два служилых человека и толмач «ходили на Куту»
и взяли с «ясашного» князца налягов Акинеги 40 соболей [39].
Так как тогда ясак брали за 1629/30 г. (период с 1 сентября 1629 по 31 августа 1630
г.), а Акинега уже был «ясашным», значит, он уплатил ясак за предыдущий 1628/29
г. Ясак собирали во всякое время года, но старались брать в позднеосенний—зимний
период, в это время наиболее крепкий и ценный мех. Поскольку, кроме Бугра, поздней
осенью 1628 г. и зимой 1629 г. енисейских сборщиков на Куте не было, значит, именно
бугровцы сходили на Куту до октября 1629 г. В отписке Бугор называет себя и своих
товарищей стрельцами, а не казаками, как иногда о них пишут историки, применительно
именно к походу отряда на Лену. О выходе на Лену не сообщается, а на Куту сборщики
могли выходить не в устье, а выше по течению, так как именно этот маршрут стал известен
Бугру.
Об открытых Бугром путях на Лену Иван Галкин, прибыв в устье Игирмы в конце августа
1630 г., сообщал: «А по Идирме, государь, водяного ходу до устья Чюхтармы реки три
дни, а по Чюхторме идти до волоку день водяным же путем, а волок на реку на Ялыку,
а сухово волоку с Чюхтормы на речку на Ялыку днем переходят рано, а по
[17] Ялыку до Куты плыти день, а до другого волоку
идти по Идирме реке вверхь до усть Дидилмы два дни, а с усть Дидилмы сухово волоку
идти на реку на Куту, на усть Кутоя два дни» [40].
Река Чюхторма (Чюхтарма) сейчас называется р. Читорма, это левый приток р. Игирмы.
Верховья Читормы близко подходят к р. Малая Ялыка, Ялыка впадает в Куту.
Названия Дидилма на современных картах нет. Но так как по описанию Галкина до Читормы
три, а до «Дидилмы два дни», то это может быть речка, которая сейчас называется
Черная. От устья Игирмы до устья Черной как раз 2/3 того расстояния, что от устья
Игирмы до устья Читормы.
В эвенкийском языке слово «диды» означает «водораздельный хребет», есть и река по
названию Диды [41]. Илим и Игирма относятся к Ангарскому
речному бассейну, Кута - к Ленскому. «Ма» - суффикс приблизительности от имени пространства
[42]. Место, откуда начинался путь через водораздел, могло
закрепиться в эвенкийском названии речки у начала этого пути. То есть Дидилма -
это речка недалеко от тропы через перевал, можно сказать - Перевальная речка.
«С усть Дидилмы сухово волоку идти на реку на Куту, на усть Кутоя два дни», - написано
в отписке Галкина, скопированной для Миллера. Очевидно, что слово «Кутоя» - это
описка либо переписчиков, либо Галкина, речь может идти только об устье р. Купы,
впадающей в р. Куту, так как дойти за два дня до устья самой Куты с устья Игирмы
(около 200 км) невозможно. В этом же документе Иван Галкин, описывая уже им самим
найденный новый маршрут в устье Купы, употребляет для этой реки название «Купой»
[43]. Так, по-видимому, и звучало местное название этой
реки, трансформировавшееся затем в слово «Купа» [44]. По
современной карте напрямую до устья Купы не менее 65 км. Но напрямую в тайге не
ходят. Стрельцы Бугра вполне могли, поднявшись на судне к Дидилме, начать движение
на восток и юго-восток, следуя в этом направлении, попасть на речку, называемую
теперь Каймонка, и, спустившись вдоль нее, выйти на р. Куту, почти напротив устья
р. Купы. На этом известном тунгусам маршруте удается обойти севернее крутые водораздельные
склоны между речками, текущими на юг к р. Купе. Общее расстояние на таком маршруте
75—80 км, что первопроходцы вполне могли преодолеть за два летних дня. Якутский
ученый П.Л. Казарян считает, что «именно по этому пути В.Е. Бугор весной 1629 г.
перешел на Лену» [45]. Такой полностью сухопутный маршрут
действительно не исключается. Вряд ли в этом случае стрельцы тащили бы с собой судно,
удобнее строить его там, куда вышли, т. е. на р. Куте у устья р. Купы.
Представляется, что Бугор использовал оба маршрута. Отряд на судне поднимал груз
по Игирме до Дидилмы. Потом несколько человек пошли с небольшим грузом пешком по
тунгусской тропе к Куте в устье Купы, а другие продолжили подъем до Читормы и по
ней. Перетащив судно и груз через короткий волок в Ялыку (ныне Малую Ялыку), спустились
вниз до Куты, сплыли по ней до встречи с первой группой. Оттуда служилые двинулись
дальше к Лене, предварительно построив в устье Купы еще одно судно. Такой вариант
наиболее практичный, а о двух имевшихся у Бугра на Лене судах упомянул И.Э. Фишер
[46].
Так был обнаружен водораздел между Верхней Тунгуской (Ангарой) и Леной, что впоследствии
привело к изменению направления движения на восток с северного мангазейского на
южное енисейское, ставшее основным в Якутию [47].
Узнав путь на Лену, Бугор решил не ждать смены на Илиме, а идти дальше. Безусловно,
он понял значение обнаруженного волока и знал, что всегда в верхних и нижних концах
волоков строятся зимовья, становящиеся опорными пунктами. Зимовье давало ему возможность
сразу плыть дальше и воспользоваться им на обратном пути, а в будущем использовать
его как начальный пункт для дальнейшего закрепления в новых землях.
[18] Перебираясь на Лену весной - в начале лета
1629 г., Бугор не мог оставить без присмотра запасы и судно в устье Игирмы. Хотя
тунгусы тогда не проявляли никакой враждебности, но рисковать было нельзя. Поэтому
на Игирме оставалось два служилых, что следует из содержания отписки. Имея в своем
распоряжении восемь человек, Бугор переходит на Лену и принимает решение плыть дальше
на обоих судах.
Г.Ф. Миллер писал: «Находясь в зимовье на устье Идирмы, он собрал здесь ясак. Далее
он перешел на реку Куту, которая впадает в Лену; спустился по Лене вниз до устья
Чаи, собирая кое-где ясак. В устье Киренги он оставил четырех человек служилых и
двух других - в устье реки Куты. Летом 1630 г. Бугор благополучно возвратился в
Енисейск» [48]. У Миллера какая-то ошибка: по пути вниз
по Лене нельзя оставить людей сначала в устье Киренги, а потом в устье Куты.
Академик И.Э. Фишер, пользовавшийся документами Миллера, пишет иначе: Василий Бугор
«...с данными ему десятью казаками пошел вверх по реке Идирме до другой реки Куты,
по течению которой следовал до ея устья к славной в свете и великой реке Лене, которою
плыл вниз до устья реки Чаи. Язычники принуждены были везде давать ему ясак, где
он ни проходил; и как он увидел, что на сей раз довольно собрал дани, то в 1630
году возвратился в Енисейск, оставя у устья Киренги четырех человек из своих товарищей,
да двух еще у устья Куты для ясашного сбору» [49].
Сообщения академиков слишком общие, но можно думать, что в 1629 г., построив в устье
Куты зимовье, Бугор занялся сплавом по Лене, собирая ясак, добрался до Чаи, там
тоже собрал ясак, зимовал, в 1630 г. при возвращении с Чаи оставил на Лене людей
и отправился в Енисейск. О зимовке на Чае сказано и в «Исторической энциклопедии
Сибири» [50].
В ясачной книге Енисейского острога есть сведения о сборе ясака «с тунгусских и
брацких людей енисейскими служилыми людьми за 138 [1629/30] г.». Общий сбор енисейцев
записан так: «В Тунгуске ж реке, под Брацким порогом с верхних тунгусов с князца
Корота, да с шаманских людей с князца Когуня, да по Иму (Илиму. - Ю. Ч.)
реке с налягов с князца Мукилги, да с мунгулей с князца Евока, да с Куты реки с
князца с Кинеги и с людей их взято государева ясаку на нынешней на 138 год 8 сороков
24 соболя да 7 недособолей с пупки и с хвосты, да за 2 соболя взято кошлок рыж да
лисица красная.
С Лены реки, с налягов взято государева ясаку на 138 год вновь 3 шубы собольи тунгуские,
а в них 44 соболя» [51]. Эта запись еще раз подтверждает
нахождение людей из отряда Бугра на Куте и Лене после 31 августа 1629 г.
В той же отписке Бугор жаловался, что с Игирмы ходили 25 октября 1629 г. «для государева
ясаку на Куту реку, два человека служилых людей, да толмачь (вот они, оставленные
на Игирме для охраны. - Ю. Ч.), да Якова Игнатьевича полку служивые
два ж человека, да толмачь, и взяли государева ясаку с ясашных людей с князца Акинеги
с товарыщы сорок соболей, да с новых людей с атягов взяли государева ясаку две шубы
собольи. И как пришли с Куты, и Якова Игнатьевича полку литвин Григорей Кулик с
товарыщы те соболи и шубу у него на Игырме взяли к себе и сослали с Ыгырми в Ынимское
зимовье Якову Игнатьевичю и Яков Игнатьевич те соболи, которые взяты с ясачных людей,
с князца Кипеги с товарыщы, сорок соболей, отдал нам, а две шубы собольи, что взяты
с налягов вново, себе взял в государев ясак, а нам тех шуб не отдал и паю в них
нечево не дал, то де взяты с новых людей, а ходили за един человек»
[52].
Худшие опасения Аргамакова подтвердились. Люди из отряда Хрипунова не только пришли
на Илим, но и занялись сбором ясака с тунгусов Куты и Лены. В выписке из ясачной
книги Енисейского острога о сборе ясака отрядом Хрипунова есть запись за 26 декабря
1629 г.: «...с Лены реки с новых людей, с князца Елдеги с товарыщи» в количестве
«восмьнатцать соболей с пупки и с хвосты, да восмьнатцать
[19] соболей с пупки без хвостов, да восмьнатцать недособолищей с
пупки и с хвосты, да девять недособолишек с пупки без хвостов, две выдришка, три
бобришка карих, да кошлочишко карей, лоскутишко соболей взято» [53].
А в записи от 4 февраля 1630 г. говорится, что «...с реки Куты с наляжских людей
с князца Кинеги с товарыщи государеву ясаку две шубы тунгуских собольи новы взято.
В одной шубе сшито двадцать два соболя, а в другой шубе двадцать один соболь»
[54]. Это немало, учитывая, что среди ясака, собранного Хрипуновым
во время похода, есть партия в 40 соболей, оцененная в 45 руб., есть партия, оцененная
в 25 руб., и есть партия, оцененная всего-то в 2 руб. 1 алтын и 4 деньги
[55]. Может быть, это не те две шубы «атягов», о которых жаловался
Бугор, а просто тот же князец Акинега принес еще раз ясак, на этот раз не Бугру,
а хрипуновцам. Видимо, ему было весьма интересно встречаться с русскими. Еще бы,
всякий раз, отдавая ясак, тунгус получал «государево жалованье», угощение «в волю»,
в том числе и вином. Тунгусы ясак воспринимали как выгодный обмен.
Получение хрипуновцами в декабре 1629 г. ясака с Лены подтверждает наличие в устье
Куты зимовья, так как выход на Лену возможен только в этом месте, если, конечно,
эти сборщики, так же как и бугровцы, ходили с Илима за ясаком сами. А это, скорее
всего, так и есть. Имеется документальное подтверждение того, что в устье Куты у
тунгусов было постоянное стойбище. Позже, в начале 1644 г., якутский воевода П.П.
Головин во избежание конфликтов с этими тунгусами приказал выселить их в другое
какое-нибудь место, куда теперь станут сборщики ясака приходить сами
[56].
Выход хрипуновцев на Куту и Лену был вторым по счету, состоялся он до появления
там людей Ивана Галкина. Так как они ходили за ясаком зимой, то, скорее всего, это
маршрут от р. Дидилмы через хребты.
Находясь в Илимском зимовье, Хрипунов в феврале 1630 г. умирает
[57], его люди, руководимые теперь подьячим Максимом Перфирьевым, постепенно
возвращаются в Енисейск.
Бугор, не зная о событиях в тылу, дождавшись спада воды в Лене после половодья,
а происходит это к концу мая - началу июня, отправляется с Чаи назад. На Киренге
остаются четыре человека, а остальные четверо на двух судах продолжают путь вверх
по Лене. Вряд ли Бугор сразу оставил в устье Куты двух человек, а сам с одним отправился
пешком вверх по Куте до устья Купы, чтобы потом уйти через хребет и Дидилму на Игирму.
Скорее всего, вся группа поднялась на одном струге до устья Купы, а уж потом двое
вернулись в устье Куты, а двое ушли на Илим. С возвращением в Енисейск сначала хрипуновцев
во главе с Максимом Перфирьевым и немного позже Бугра с тремя стрельцами здесь узнают
о новом открытии.
Имена первых жителей, оставленных в зимовье в устье Куты Бугром в 1630 г., известны
из переписки Галкина и Енисейска. Атаман писал, что когда передовой отряд десятника
Ильи Ермолина вышел в устье Куты (а это самый конец августа - начало сентября 1630
г.), то он пришел к тем, «которые остались на усть Куты реки на Лене от Васки Бугра,
к Тренке Корешу и Фетке Михайлову» [58].
Можно приблизительно установить, когда Бугор оставил своих людей в устье Куты. Раньше
прохода льда по Лене в районе устья Чаи двинуться вверх по Лене он не мог, а это
середина мая. Расстояние до устья Куты около 400 км могло быть преодолено в течение
10-15 дней. Путь вверх по Куте до устья Купы около 60 км потребовал еще 2-3 дней.
Значит, первые постоянные жители в зимовье в устье Куты остались примерно с первой
половины июня 1630 г.
Еще до Ильи Ермолина в устье Куты побывали промышленные люди. Когда Илья Ермолин
сплыл до устья Киренги, а потом и до устья Чаи (а это сентябрь 1630 г.), он узнал
от местных тунгусов, что оставленные Бугром в устье Киренги служилые отправились
вниз. «И тунгусы им сказывали, которые де перешли промышленные люди с Ылима реки,
[20] Ортюшка Кырнай с товарыщы, осмнатцать человек,
на Лену реку, и иные де промышленные люди с Нижней Тунгуски на Лену реку, и они
де, промышленые и служивые сошлися вместо и поплыли вниз по Лене реке в Яколскую
землю. А Якольскую, государь, землю сказывают тунгусы людну и скотну, и скот всякой
есть, и кони, и коровы, и овцы, а ясаку де они, яколские люди, не платят никуда
с себя, а живут они на край Лены реки.
А про тех служивых и промышленных людей вести подлинные нет, что они живы или мертвы.
И Илья с товарыщы на усть Чаи на Лене реке заосеновал для государева ясаку»
[59]. В челобитной Ерофея Хабарова и других промышленных и
торговых людей, участвовавших вместе с отрядом атамана Ивана Галкина в боях против
якольских людей в 1634 г., сказано, что в 1633 г. кангаласский князец Тусерга и
его люди убили «енисейских служилых людей Василья Быстрова, Ивана Тельново да промышленых
людей Ортюшку Кырная, Ондрюшку Мартемьянова, Понька [?] Оникиева»
[60]. Может быть, это как раз та группа, что прошла в 1630
г. вниз по Лене.
Таким образом, в устье Куты в 1629 г. строится первое небольшое зимовье, это место
не позднее декабря 1629 г. обживается, а в первой половине лета 1630 г. в нем поселяются
два стрельца из отряда Бугра - Терентий Кореш и Федор Михайлов, о которых советский
географ академик Л.С. Берг сказал, что «это были первые оседлые русские на Лене»
[61].
Между тем оставшийся на Илиме энергичный атаман Галкин занимается сбором ясака,
получает все новые сведения об окрестных тунгусах и землях. Атаман от местного тунгуса
узнает о пути на Лену, более удобном, чем тот, что нашел Бугор: «...на реку на Купой
(Купу. - Ю. Ч.), с усть Идирми идти в верх по Иниму водяным путем
до подволочья два дни» [62], оттуда «с ношами идти два дни,
а Купуем и Кутою до Лены плыти судном два же дни» [63].
Этот путь стал знаменитым Ленским волоком, единственной дорогой из Руси в Якутию
на протяжении 80 с лишним лет, не потерявшей своего значения и с организацией Якутского
тракта. В начале волока в том же году возникло зимовье, вскоре укрепленное и ставшее
основой Илимска и Илимского острога [64].
Походы Бугра, хрипуновцев и Галкина на Лену. Карта-схема.
Составлена автором
[21] Еще находясь в устье Игирмы, атаман
отправляет отряд вверх по Лене [65], а на Покров день (по
моим подсчетам, это 4 октября 1630 г.) к нему приходят «брацкие люди князец Котогур
да брат его Кодокур», которые «сказали мы де з государевыми людьми мирны»
[66]. 4 ноября 1630 г. Иван Галкин собирает в укрепленном им
Игирминском зимовье князцов окрестных тунгусов, приводит их к шерти, берет принесенный
ясак, выслушивает жалобы на тунгусов с Нижней Тунгуски, которые нападают, разоряют
и убивают кутских и ленских тунгусов, от имени царя обещает защиту, устраивает князцам
угощение, одаривает их подарками [67].
В конце ноября возвращается из похода отряд Ильи Ермолина, который, опасаясь нападения
с Нижней Тунгуски шилягиров и мучугиров, не решился зимовать на Чае или Киренге
и с нартами пять недель добирался до Игирминского зимовья, едва не погибнув от холода
и голода [68], и все же принес ясак в пересчете на соболей
пять сороков шесть соболей, собранный со впервые объясаченных тунгусов Лены
[69]. Он вернулся с тремя служивыми, а Марка Любовкова и Григория
Ярославца еще по пути на Чаю оставил в устье Куты зимовать и собирать ясак с Лены
[70]. Это еще двое первых жителей устья Куты, обосновавшихся
в зимовье Бугра с начала сентября 1630 г.
25 января 1631 г. Ивану Галкину из Енисейска отправлено напоминание об отправлении
весной всего собранного ясака в Енисейск, а самому атаману с людьми велено в построенном
в устье Куты острожке служить «до перемены» [71]. Это напоминание
поступает на Илим 28 марта 1631 г., и вскоре с устья Куты с 61 соболем приходят
зимовавшие там Марк Любовков и Григорий Ярославец [72],
а бугровские стрельцы все еще живут в устье Куты.
И вот наконец Галкин, зная теперь обстановку на Лене, имея для начала первое небольшое
зимовье в устье Куты, организует перевозку на нартах всего груза к устью Купы, здесь
строят струги, и после вскрытия рек в мае 1631 г. отряд сплывает в Лену в устье
Куты. Перезимовавшие здесь бугровцы Тренька Корешек и Фетька Михайлов, дождавшись
атамана, просят отпустить их вверх по Лене «в сторонную реку в Камту», по которой
«живут цынгогарские люди, а государева они ясаку с себя никуда не плачивали и русских
людей они не видали». Галкин отпускает их и «государева запасу дал пуд муки для
ради их службы» [73].
Если пребывание хрипуновцев в зимовье в устье Куты и сбор из него ясака в декабре
1629 г. можно назвать еще только посещением русскими этого места, то проживание
двух бугровских стрельцов в устье Куты в течение почти года и двух галкинских сборщиков
ясака в течение полугода невозможно не признать началом Усть-Кута.
Сейчас реки под названием Камта нет, но в 150 км выше устья Куты есть речки со сходными
названиями, впадающие в Лену слева, - Нижняя Кытыма (Катыма) и Верхняя Кытыма (Катыма),
и несколько выше р. Кухта. Название тунгусов «цынгогарские люди» в других документах
и исследованиях не встречается.
То есть уже прожившие около года в устье Куты стрельцы Бугра остаются служить на
Лене и в 1631 г.
А Илью Ермолина и еще двух человек атаман с ясаком и ясачными книгами отправляет
в Енисейск с Игирминского зимовья на одном из оснащенных парусом кочей. Всего по
Илиму, Куте и Лене и по другим речкам Галкиным собрано и отправлено в Енисейск 11
сороков 28 соболей [74]. Прибытие Ермолина в Енисейск означало,
что там узнали об истинном положении дел у Ивана Галкина, о находке им более удобного
пути на Лену, чем тот, что нашел Бугор, а также о строении в устье Куты.
Признание за Бугром первенства в основании Усть-Кута ставит под сомнение решающую
роль атамана Ивана Галкина в этом деле.
Что же нового построил здесь атаман?
[22] Иван Галкин был послан на Лену «для государева
ясачнова збору и острогу ставить», «выбрав угожее место <...> и укрепя гораздо»
[75]. Перебрался он в устье Куты после ледохода весной 1631
г. Летом 1631 г. енисейский воевода Шаховский, отвечая на грамоту дьяка Приказа
Казанского дворца, полученную в Енисейске 1 декабря 1630 г., написал о первых результатах
выхода Ивана Галкина на Лену со слов самого атамана, отписку которого воевода получил
с устья Игирмы с Ильей Ермолиным. В Москву ушло донесение о том, что Галкин, перейдя
из Игирминского зимовья на Лену, «острог де за помочию божиею, выбрав угожее место,
поставил» [76]. Вероятно, ко времени отправления этого сообщения
воеводе уже поступила отписка Бекетова, который 16 июля 1631 г. добрался до устья
Игирмы и там принял от Ивана Галкина казну. Бекетов писал, что «за волок ходил сам».
Он сообщал, что ему, мол, было наказано, «пришед на Лену реку в новой острожек,
розсылать служивых людей по Лене реке вверхь и вниз и по всем землицам для ради
государеву ясаку» и призывать князцов и других тунгусов в острожек, и когда тунгусы
подчинятся и в острожек придут, их «велено поить и кормить государевым жалованьем
довольно», «землиц» по Лене «безчисленно», а вот когда «будут приезжать в острожек
князцы и лутчие люди многих землиц», то ему, Бекетову, «поить и кормить нечем, потому
что государева жалованья, вина и запасу, и олова, и одякую» послано с ним мало.
Бекетов негодует по поводу того, что с Галкиным было отправлено государева жалованья
только для тунгусов Илима, и тогда острога на Лене не было, а теперь на Лене много
тунгусов, а одарить их нечем и взять не у кого. И в конце своей отписки Бекетов
пишет, что Галкин дал ему именные ясачные книги тех тунгусов, с которых собирал
ясак весною 1631 г., а вот «тех имянных книг у него нет, которые живут на Лене реке
около острогу», и Галкин сказал, что эти именные книги он отправил в Енисейск с
казною [77]. И ни слова о том, что на самом-то деле острога
нет, а есть неукрепленное зимовье. Эта отписка сотника никак не ставила под сомнение
сведения, отправленные в Москву о постройке острожка.
Но вот проходит несколько месяцев. За это время Бекетов сходил вверх по Лене не
очень удачно, пришлось выдержать бой с превосходящими силами братских людей и уйти.
А Галкин, вместо того чтобы вернуться после передачи казны, хотя он должен был сделать
это немедленно, с частью своего отряда отправился вниз по Лене, сходил на Алдан,
опередил сотника, первый добрался до богатых якольских земель, первым собрал там
огромное количество пушнины. Вероятно, атаман на обратном пути с Лены и Алдана (а
это начало осени 1631 г.) не преминул сообщить Бекетову, находящемуся в устье Куты,
что везет 2 600 соболей [78]. Такие действия пробивного
атамана не могли не вызывать досаду у сотника.
И вот после 25 декабря 1631 г. Петр Бекетов, зимуя в устье Куты
[79], докладывает в Енисейск, что хотя Галкин еще в устье Игирмы сказал,
«что поставил острог на Лене реке на усть Куты реки в угожем месте», но на самом
деле «на усть Куты поставлено у него зимовье по промышленому, одна изба с сенцы,
десяти человеком одва можно жити в твоем зимовье, а острожкова заводу около тово
зимовья нет никаково, а ясашных людей блиско тово зимовья нет ни одново человека»
[80].
Почему же Бекетов «разоблачил» атамана в декабре 1631 г., а не раньше?
Может быть, ответ на этот вопрос кроется во взаимоотношениях верхушки гарнизона
Енисейска. Исследователи отметили, что эти два славных первопроходца были соперниками
и сотник ни в чем не хотел уступать атаману, известному своей отчаянной храбростью
[81]. Некую напряженность отношений между Галкиным и Бекетовым
отметил академик Г.Ф. Миллер, который, как и почти все историки, поверил Бекетову.
Вот что Миллер писал: «Весной 7139 (1631) г. отправился на Лену сам атаман Галкин.
Ему было приказано поставить на Лене острог. Место для него он выбрал в устье реки
Куты, [23] но он успел построить только зимовье
наподобие тех, какие обычно строили промышленные люди, после чего отправился в обратный
путь на реку Илим. Его преемник по ленским открытиям и завоеваниям Петр Бекетов
старался опорочить выбор места для зимовья ввиду того, что поблизости нет тунгусов»
[82].
Приходится согласиться с тем, что старался именно «опорочить», поскольку во время
прихода туда Бекетова тунгусы в устье Куты были, он сам об этом докладывал в Енисейск.
Да, до мест расселения их больших групп вверху в районе р. Тутуры и внизу в районе
р. Киренги действительно далеко, но только потому, что тунгусы с более близких к
устью Куты территорий «разбежались» от своих врагов, приходящих с Нижней Тунгуски.
Конечно, о временном характере отсутствия некоторой части местных тунгусов Бекетов
знал, но все же подчеркнул совершенную, по его мнению, ошибку атамана в выборе места
строительства.
Между тем Галкин и его сослуживцы даже в челобитной, поданной 29 марта 1632 г. в
Москве, куда он и несколько участников похода на Лену за достигнутые успехи были
отправлены сопровождать пушнину, писали: «А сами, государь, мы, холопы твои, пошли,
зимним путем на нартах за волок на Лену реку (март-апрель 1631 г. - Ю. Ч.)...
И перешли на Куту реку, на усть Купуя. И тут, государь, мы, холопы твои, дождались
вешние воды и поделали струги поехали вниз во Куту реку на Лену реку. И поставили
тут на Лене острог середи многих землиц на усть Куты реки в угожем месте. И соль,
государь, под тем острогом, самосадка, с версту от того острогу или мало больше.
И в остроге оставили служивых людей. А иные мы, холопы твои, плавали вниз по Лене
реки приводить под твою государьскую, высокую руку новые земли»
[83].
Казалось бы, к этому времени декабрьское 1631 г. сообщение Бекетова должно дойти
в Енисейск и атаману вводить в заблуждение дьяков Приказа Казанского дворца безрассудно,
ведь там скоро станет известно о его лжи. Но быть может, огромное количество пушнины,
привезенной Галкиным, перевесило чашу весов в его пользу, и никто потом не стал
разбираться, а что же там построил атаман вместо острога. Во всяком случае, для
карьеры атамана «разоблачение» сотника никаких последствий не имело, а в истории
он остался как строитель Баргузинского острога [84].
Исследование других документов подводит к выводу о том, что строение в устье Куты
в первые годы оценивалось современниками по-разному.
В наказе первым якутским воеводам были подробно изложены сведения о Лене, о путях
на эту великую сибирскую реку, полученные в Москве от разных лиц. Дьякам в Москве
енисейский стрелец Ивашко Иванов по прозвищу Падерка рассказывал, что «из Енисейского
острогу на Лену реку Енисеею рекою в верх до Тунгуски реки 2 дни, а Тунгускою в
верх же до Инима реки, а Инимом до волоку в кочах тяжелым ходом 5 недель, а волоком
на реку Купу нартеным ходом - 3 дни, а Купою рекою до Куты реки судами - день, а
Кутою рекою вниз же до реки Лены до острошку, что построил атаман Иван Галкин, день
же...» И далее Падерка говорит о Ленском остроге, построенном Петром Бекетовым:
«...где Петр Бекетов поставил острожек, в ином месте острогу или города поставить
негде, потому что тот острожек поставлен в угожем месте» [85].
Сам наказ воеводам написан 6 августа 1638 г., но из рассказа Падерки понятно, что
переданы сведения, относящиеся к периоду не позднее конца лета 1634 г., так как
стрелец говорил и о тунгусах в «Изиганской землице», а о них стало известно только
с лета 1632 г., когда находящийся в походе на Лену Петр Бекетов отправил вниз по
реке отряд служилых во главе с Посником Ивановым и Михаилом Стадухиным. Тогда тунгусы
и долганы «легко их в подданство приведены были, и у последних построено было зимовье
для ясашного сбору» [86]. Ленский острог в землях якутов
Бекетов поставил в сентябре 1632 г., сменивший его Иван Галкин перенес острог в
1634 г. с низменного бе-[24]рега на более высокий,
а в 1643 г. острог был перенесен в последний раз выше по Лене на 70 верст
[87]. Раз Падерка говорит только о выбранном Бекетовым месте
нахождения острога, значит, эти сведения относятся к периоду не позднее осени 1634
г. Судя по подробному рассказу о пути на Лену и о походах вниз по реке, Падерка
здесь был сам, знает не со слов. Из рассказа Падерки не следует, что Галкин построил
острожек в 1631 г., но стрелец не сомневается в существовании острожка, построенного
именно атаманом. В Сибирском приказе к этому времени не могло не быть информации
из Енисейска о реальном характере строения в устье Куты. Если дьяки в Москве поверили
рядовому стрельцу, то отчего же не поверить и нам. Но все не так просто.
В 1636 г. на Лену через Нижнюю Тунгуску и Вилюй добрался отряд из Туруханска тобольского
сына боярского Воина Шахова. Несколько человек Воин Шахов отправил с собранным ясаком
в Тобольск и Москву, но не обратным своим маршрутом, а вверх по Лене через Илимский
волок и Енисейск. В Москве вернувшиеся с Лены участники похода подробно рассказали
об обратном пути. Выплыли они с устья Вилюя 27 мая 1636 г. «И шли они вверх по Лене
реке до усть Куты речки днем и ночью парусом и бечевою девять недель. И на усть
Куты речки оставили парус, и якорь, и кочевые снасти в зимовье, где оставливают
енисейские служилые люди всякие судовые запасы. А никому де они паруса и якоря и
кочевых снастей не отдавали и не приказали, потому что в том зимовье людей не было
и при[казать] было некому» [88]. Об остроге ничего не сказано.
Отсутствие в устье Куты тогда постоянного приказного человека от Енисейска может
говорить либо о неполной устроенности этой стороны Ленского волока, либо о временном
отсутствии назначенного сюда служилого. С большой вероятностью можно предположить,
что зимовье, в котором оставлены «кочевые снасти», и есть зимовье Василия Бугра,
которое, в отличие от жилой избы Ивана Галкина, использовалось как кладовая для
хранения судовых запасов. Ведь парус, съемная мачта, весла, веревки, смола, якори,
конопатка, скобы, гвозди и прочее занимало немало места, все это требовалось развешать,
просушить и т. д.
Но вот документ следующего года. 18 июня 1637 г. в Москве опрашивался енисейский
пятидесятник Василий Иванович Колесников, прибывший туда по какому-то делу. Он сказал:
«А с Илима реки до Муки реки сухого ходу два днища. А перешед волок делают суды
собою, кочи, а на ладейное дело шитые. Да в тех судах от волоку от Ленского по Муке
реке до Купы реки судового ходу днище. А по Купе реке на вниз же до Куты реки судового
ходу днище. <...> А Кутою рекою на низ же до Лены реки два днища. А перешед на Лену
на той на усть Куты реки стоит острожек...» [89].
Проходит почти десять лет, и в 1646 г. второй якутский воевода - В.Н. Пушкин - перечислял
все ясачные зимовья и все острожки по Лене, в которые из Якутска посылаются служилые
люди и где требуются дощаники. Этот воевода только год назад проплыл в Якутск.
И вот что было названо выше Якутска: «...да из Якутцкого же острогу вверх по Лене
на Олекму в зимовье
Да вверх по Олекме в зимовье ж
да на Чичюйской волок в зимовье же
да под Ленской на усть Куты и в Верхоленской Братцкой острожек всего в дватцать
мест надобно дватцать дощаников со всеми судовыми снастьми» [90].
Ни зимовье, ни острожек не называются. Вряд ли воевода имел в виду только географический
ориентир. Значит, некое строение в устье Куты зимовьем назвать было уже нельзя,
как в Чечуйске, а острожком, как в Верхоленске, назвать еще нельзя.
Окончательное представление об укреплении дает другой документ. Приведем нужный
фрагмент из него: «156 [1648] году генваря в 20-й день били челом государю
[25] Алексею Михайловичу и подали челобитную на
Илимском волоку в Съезжей избе приказному сыну боярскому Григорию Демьянову и целовальнику
Андрею Балакшину ленские служилые люди Илимского волоку годовальщики Богдашка Иванов,
Сергунька Васильев, Родька Васильев, Малышко Карпов, Фетька Иванов, Семейка Васильев,
а в челобитной их пишут <...> мы, холопи твои, пришли на усть Куты Якутского острогу
к пятидесятнику казачью Ивану Пермяку с товарищы, которые посыланы за твоею государевою
соболиною ленскою казною, и в то время на усть Куты острожек в недоставке. И он,
Иван Пермяк, нас, холопей твоих, заставливал тово острожку доставливать. И мы, холопи
твои, ставили тово острожку пять сажен...». И дальше, после описания других работ
в устье р. Муки, сказано, что за поставленные пять саженей «острогу на усть Куты
хлебное жалованье получили» [91].
Как видим, илимский приказчик Григорий Демьянов в 1647 г. организовал не только
строительство Илимского острога [92], но и достройку острога Усть-Кутского.
О том, что именно при воеводе Пушкине острожек был достроен, говорит еще один документ.
Это выписка дьяков Якутской воеводской канцелярии, потребовавшаяся в 1689 г. для
разрешения челобитной жителей нескольких ленских волостей об отписке этих волостей
от Якутска к Илимску. Для этого, как было заведено, была сделана выписка из имеющихся
документов, так сказать, об истории вопроса. В ней говорится: «В Якутцком городе,
в Приказной избе, сыскано на письме в столах: в прошлых во 144 [1636] и 145 [1637],
и во 146 [1638], и во 147 [1639], и во 148 [1640] годех <...> посыланы были из Енисейска
в Якутцкой <...> для ясачного збору на житие дети боярские и служилые люди. И, идучи
в Якутцкой... поставили в Ылимском и в Верхоленском, и в Усть-Кутцком, и в Киренском,
и в Чичуйском зимовья. (Разумеется, речь идет не о первых в этих местах зимовьях.
- Ю. Ч.) А со 149 [1641] году <...> с приезду в Якутцкой воевод, и
по наряду окольничево и воеводы Петра Петровича Головина с товарыщи, и воеводы Василья
Пушкина с товарыщи ж в Ылимской и в Верхоленской, и в Усть-Кутцкой, и в Киренской
для ясачного соболиного и всяких зборов посылались ленские дети боярские и служилые
люди.
И будучи в тех посылках, те служилые люди в Ылимском и в Верхоленском, и в Усть-Кутцком
поставили острожки, и великих государей ясак по тому же збирали, и поселили около
тех острожков многих пашеных крестьян» [93].
П.П. Головин приплыл в Якутский острог летом 1641 г., смещен в 1645 г.; сменивший
его Василий Пушкин прибыл туда весной 1646 г., но с осени 1645 г. жил на Ленском
волоке в Илимске и занимался делами своего уезда. Следующий воевода - Дмитрий Францбеков
- сменил Пушкина весной 1649 г. Верхоленский острожек был построен в 1641 г. по
приказу П.П. Головина [94]. Об Илимском сказано выше.
Сомнений не остается, мы имеем достоверные сведения о том, что укрепление в устье
Куты строилось постепенно в течение долгих 16 лет. Таким образом, строительство
Усть-Кутского острога Иваном Галкиным в 1631 г., достройка избы Галкина до острога
именно Петром Бекетовым в 1632 г., так же как достройка этой избы до острога в начале
1640-х гг. - все это не соответствует истинному положению дел. Острога как законченного
укрепления не было вплоть до 1647 г.
Академик Г.Ф. Миллер, объясняя, что в XVII—XVIII вв. считалось острогом, что острожком
или ясачным зимовьем, сказал об этом так: «…в менее важных случаях их (остроги.
- Ю. Ч.) заменяли всего лишь одной или двумя избами, в которых ясачники
могли бы прожить безопасно зимою. Так же как и остроги, эти избы обносились частоколом.
Жилища этого рода называются в Сибири острожками или зимовьями»
[95].
Отсюда становится понятным, почему одни служилые называли строение в устье Куты
острожком, другие просто зимовьем, а часто о нем и вовсе никак не
[26] говорили, обходясь нейтральным «на усть Куты».
Всякий воспринимал по-своему, сообразуясь со своим представлением о том, как должны
выглядеть укрепления острога. За 16 лет через устье Куты прошли сотни служилых людей,
достаточно сказать, что только отряд первых якутских воевод насчитывал почти 400
человек. Очевидно, что со времени построек Бугра и Галкина в устье Куты постоянно
что- то дополнялось, например осенью 1640 г. строятся хлебные амбары
[96], достраивался и острог.
Первое известное официальное сообщение об острожке исходит от илимского воеводы
С.О. Оничкова. Получив из Илимска предупреждение о подходе ватаги беглецов под водительством
Якушки Сорокина, усть-кутские целовальники «с государевою казною и промышленные
люди по той вести от воров со своими животы собрались в Усть-Кутцкой острожек»,
пишет воевода в Москву. Побег был в 1655 г. [97].
Таким образом, связывать основание Усть-Кута с фактом строительства в 1631 г. острога
атаманом Иваном Галкиным исторически неверно. Можно сказать, что атаман был в числе
первопроходцев, которые основывали Усть-Кут, и его изба, так же как зимовье Бугра
стали первыми строениями в устье Куты и являлись элементами будущего острога.
Вообще в Восточной Сибири города возникали и как зимовья, например Среднеколымск,
Олёкминск, Охотск, Чита, и как остроги, например Енисейск, Якутск и множество других
[98]. А вот что сказано об Илимске: «Первоначально, в 1630
г., возникло зимовье... Зимовье, в виду его важного военного значения, было быстро
укреплено, но превратилось в настоящий острог только в 1647 г.»
[99].
Никаких материальных свидетельств места нахождения зимовий Бугра, Галкина и самого
острога не сохранилось. Иван Галкин, говоря о своем строении, указал один ориентир
- соль-самосадку, которая «под тем острогом» в версте от него или «мало больше»,
т. е. по метрической системе на расстоянии немногим более 1 км [100]. О соли-самосадке
больше никогда не упоминалось, и сейчас выхода самосадочной соли по берегам Лены
и Куты в этих местах нет.
Можно попытаться определить место нахождения острога в 1736 г. по сведениям Академического
отряда Второй Камчатской экспедиции В. Беринга. Записи академиков были переведены
(многие писали на немецком языке) и обработаны переводчиком экспедиции Ильей Яхонтовым
в работе с названием «Описание реки Лены». Сам Яхонтов тоже проплыл по Лене, бывал
в Усть-Кутском селении и написал: «Кута река пала с левой стороны в Лену. В полуверсте
от ея устья есть из оной реки протока, которая немного пониже следующего острогу
в Лену же впала. Устькутской острог Илимского уезду на левой стороне Лены пониже
устья реки Куты» [101]. Указано только одно расстояние -
полверсты от устья до протоки, и следующий ориентир: эта протока впадает в Лену
«пониже острогу». Данное описание надо понимать так. Руслом Куты считается правый
(верхний) рукав небольшой дельты, огибающий остров, который уже тогда назывался
Домашним. Экспедиция проплывала по Лене весной 1736 г. в большую воду. В такое время
расстояние по р. Лене вдоль острова Домашний между правой протокой (руслом, по Яхонтову)
и левой (нижней) протокой приблизительно составляет половину 500-саженной версты.
Левая протока впадает в Лену действительно ниже острога, если сам острог расположен
(как считается и ныне) на левом берегу этой же протоки. Без сомнения, Усть-Кут начинался
именно здесь, а невозможность назвать точно место, где были зимовье Бугра, изба
Галкина и стоял острог, на такой вывод не влияет, поскольку в любом случае все эти
строения располагались на территории нынешнего города.
[27]
Расположение острога по описанию И. Яхонтова. Карта-схема. Составлена автором
У В.Н. Шерстобоева приведен фрагмент документа за 1722 г. с описанием Усть-Кутского
острога: «Именно в деле, арх. № 625, св. 68 говорится, что «Усть-Куцкой острог стоит
над Кутой рекой. Кругом острог стоячей деревянной обветшалой: длиннику 17 сажен,
нижняя стена 14 сажен с аршином, поперешнику от Куты 15 сажен, с горные стороны
15 сажен с аршином. Кругом всего острогу 54 сажен»». Шерстобоев заметил, что «подсчет
дает 61 сажен» [102]. Разница в длине периметра составляет
семь саженей (около 15 м). Проверить эти сведения не удалось. В РГАДА в описях фондов
494 и 214 за 1722 г. не указаны документы об Усть-Кутском остроге. На это обратил
внимание и исследователь Г.Б. Красноштанов [103]. Описание,
опубликованное В.Н. Шерстобоевым, находится где-то в ином месте. Ошибка в ссылке
не является основанием для того, чтобы отвергать такую информацию.
Можно предположить, что замер длины стен производился именно по тыну, т. е. по собственно
острожной стене, а «лишних» семь саженей - это наружные стены каких-то казенных
зданий, к которым тын был пристроен. Внутриострожными строениями могли быть зимовья
Бугра и Галкина, несмотря на то, что им больше чем по 90 лет. Хорошо известно, что
стены стоящих на открытых сухих местах изб остаются прочными длительное время, а
левый берег нижней протоки р. Куты как раз и является таким. Предположение о совпадении
места нахождения строения Ивана Галкина и острога согласуется с мнением Г.Ф. Миллера
о том, что Галкин выбрал место для строительства острога «в устье Куты, но успел
построить только зимовье» [104]. Длину стен острога по периметру
примерно в 60 саженей отметил в своем дневнике и И.Г. Гмелин в 1736 г., который
написал: «Вокруг него квадратный забор со стороной примерно в 15 саженей, за которым
стоит церковь» [105].
Не сказав о начале Усть-Кута с зимовья Бугра и его стрельцов, поселившихся здесь,
а ограничившись невнятным «оставил», академики XVIII в. задали тон всем последующим
исследователям. Повторив слова Петра Бекетова, «разоблачившего» Ивана Галкина, Г.Ф.
Миллер, чтобы как-то устранить пробел, образовавшийся в результате отсутствия документов
о действительном состоянии укрепления, обошелся лишь замечанием, что, мол, строение
в устье Куты было названо острогом только благодаря его важному географическому
положению [106].
[28] Конечно, географическое положение объективно
сыграло решающую роль для становления здесь опорного пункта и для строительства
острожка. Но одновременно с этим устройство острожка диктовалось необходимостью
обеспечить безопасность для существующего в трех верстах выше по течению р. Куты
казенного соляного промысла. Об этом свидетельствуют документы.
На следующий после достройки Усть-Кутского острожка год, 31 июля 1648-го, воеводой
В.Н. Пушкиным отправлен в устье Куты якутский служилый человек Нехорошко Павлов.
Ему приказано, придя «к соляной варнице в ясачное зимовье и то зимовье ему укрепить
накрепко всякими крепостьми. И около государевых соляных анбаров поставить надолбы,
чтоб им в том ясачном зимовье жить для государева ясачного збору от немирных неясачных
тунгусов и от приходу братцких людей безстрашно и без боязни. А как то зимовье всякими
крепостями укрепи накрепко и учинить ему на том зимовье денно и постеной караул
безпрестано, чтоб они немирные неясачные тунгусы и братцкие люди, пришед безвесно
тайным обычаем, какова над тем зимовьем и над государевы анбары и над ними служилыми
людьми дурна не учинили» [107].
Опасения не были беспочвенны. В 1645 г. верхоленские братские люди нападали на Верхоленский
острожек и селения крестьян в районе Тутуры и даже Орлинги, намеревались дойти до
Илимска, против них пришлось собирать большие силы [108].
Разорение ленского конца волока привело бы к серьезным проблемам для недавно созданного
Ленского (Якутского) уезда, в том числе и в снабжении солью.
Усть-Кутский острожек никогда не подвергался нападениям немирных инородцев, но в
случае необходимости он мог бы стать препятствием для аборигенов. Достройка острожка
в 1647 г. свидетельствует и о том, что Усть-Кутское селение окончательно становится
административным центром формирующейся волости.
|
