Еще в 40–х гг. XVIII в. Г. В. Стеллер (Steller, 1774, с. 223) высказал предположение, что русские землепроходцы впервые появились на полуострове Камчатка не со стороны Берингова моря, а со стороны реки Пенжины. Наши архивные изыскания полностью подтвердили это предположение. И наша новая статья ставит своей задачей подробно рассказать, когда и как русские смогли проведать этот западный путь к Камчатке.
В 1645 г. на Индигирке русские впервые столкнулись с юкагирами, которые со своими оленями часто ходили через верховья Колымы вдоль Гыдана к реке Пенжине и оттуда через Парень – к верховьям Гижиги. Именно от них русские сперва услышали о богатой реке "Погыче" – Похаче. Так до русских дошло самое раннее известие, относившееся к современной северной части Камчатской области и к западному пути, идущему на юг по Пенжине (Полевой, 1970). Несколько позже – уже на Колыме русские услышали географическое название "Чендон" (юкагирское название верхней Гижиги). И, естественно, эти известия не могли не заинтересовать русских. Поэтому еще в 1647 г. из Якутска, на поиски реки "Погычи" был отправлен отряд Михаила Стадухина, а уже в 1649 г. на поиски "Чендона" пошел с верхней Колымы отряд Ивана Баранова. Обе эти экспедиции в ту пору не достигли своей цели. М. В. Стадухин пошел морем, но так и не смог тогда определить, где же находилась река "Погыча". Одно время он даже пытался уверить, что "Погычей" будто бы называлась река Анадырь, на которую он впервые пришел весной 1650 г. Но это толкование было опровергнуто самими анадырскими казаками. Что касается Ивана Баранова, то он заблудился на Омолоне, правом притоке Колымы. Именно после этой неудачи русские и стали называть р. Омолон рекой "Блудной".
В 1650 г. Семен Дежнев первым узнал о существовании южного пути с Анадыря на реку Пенжину. Он даже сам предпринял неудачную попытку пройти на нее. Жалуясь на грубое поведение Михаила Стадухина на Анадыре в 1650 г., Семен Дежнев сообщал в 1655 г.: "И мы служивые и промышленные люди Семен Мотора и яз, Семейка Дежнев с товарищы, с служивыми и промышленными людьми, бегаючи и укрываючись от его, Михайловы изгони, пошли мы осенью (1650 г.) нартным путем вперед на захребетную реку Пянжын для прииску и приводу под государеву царскую (высокую) руку вновь неясашных людей и у нас на ту реку ведомых вожев (не) было, а ходили мы 3 недели и реки не нашли. И мы, видя нужную голодную и холодную смерть назад на Анандырь воротились (РАЭ, с. 135). В другом случае Дежнев назвал эту реку "Пянжиной" (РАЭ, с. 139). Однако из русских первым смог достичь Пенжину лишь М. В. Стадухин – в конце 1650 г. Впоследствии (в 1657 г.) он сообщил: "А Пенжина река безлесная, а людей по ней живет много, род словут коряки" (ОРЗ, с. 157).
Известный советский этнограф Б.О. Долгих высказал предположение, что название реки "Пенжина" возникло от собственного имени Пянжи, Пенжи, Пунжи – именно так именовался первый вож, который водил русских на эту реку и с Анадыря и с колымского Омолона. Нам это предположение кажется вполне правдоподобным, потому что в XVII в. русские весьма часто в этих районах называли реки по именам местных жителей. Поэтому от имени "Пенжи" ("Пянжи") и "Пенжиных родников" – "Пянжин" вполне могли возникнуть все первоначальные варианты названия этой реки: "Пянжина", "Пянжин", "Пенжина", "Пенжень" и др. Возможно, "Пянжины" – "Пенжины" – это предки современных коряков Пензиных, живущих в этом же районе.
Несмотря на отсутствие леса, М. В. Стадухин и его спутники каким–то образом у Пенжины на море "поделали кочи" (ДАИ, т. 4, с. 120). Не исключена возможность, что за лесом они совершили небольшой поход по западному берегу полуострова Камчатка, ибо именно там они смогли бы достать необходимый лес для строительства судов. Говоря о своем походе 1650 – 1651 гг., М. В. Стадухин сообщал: "…с Анадыря зимой перешел с товарищи своими на лыжах с нартами за Нос на Пенжину реку" (РМ, с. 263). Здесь "Носом" явно был назван полуостров Камчатка. Но тогда же "Носом" стали называть и Чукотский полуостров (дежневский "Большой Каменный нос"). Поэтому в дальнейшем, чтобы не путать два полуострова, южный "Нос" (Камчатку) стали называть "Ламским носом" ("Лама" – Охотское море, от тунгусского слова "лама" – море) или "Носом в Теплое море".
Стадухин на Камчатку не пошел. Он избрал путь на запад – ему хотелось найти легендарный "Чендон" ("Изигу"). Позже он писал: "а верх Изиги туж реку зовут Чондоном" (РМ, с. 263). Но пребывание на Гижиге оказалось небезопасным из–за действий воинственных коряков. Поэтому летом следующего, 1652 г., Стадухин пошел на юг морем на кочах вдоль Охотского побережья. В середине сентября 1652 г. он первым из русских достиг района современного Магадана. А 20 сентября на пять лет обосновался на эвенской реке Тауе.
В 1655 г. возобновились русские походы с Колымы вверх по Омолону – "Блудной" (IIIа, л. 5). Стал возрождаться интерес и к реке "Чендон" (Гижиге).
В 1657 г. по Ледовитому океану с Лены на восток шел казак Петр Афанасьев с наказом сменить на Анадыре Семена Дежнева. На Яне он вдруг объявил, что намерен идти "на новую реку на Чондон для прииску и приводу под… высокую руку неясачных людей" (ОРЗ, с. 312). К нему сразу же примкнули все казаки, которым хотелось попасть "на новую запольную реку Чендон" (там же). Среди них были Иван Хворой, Макей Игнатов и Нехорошко Перфирьев (ОРЗ, с. 312, 313). Но позже Петр Афанасьев вновь изменил свои планы. Дело в том, что на Колыме "на нижней ярмонге" колымскому приказному Ивану Ерастову подал челобитную служилый человек Григорий Горбун, спутник Афанасьева, в которой рекомендовал выслать на Анадырь "на малою стать человек пятьдесят, потому что много сторонних людей иноземцов, коряки и чюхчи и чюванцы" (IIIв, л. 6). Ерастов признал, что "на Анадыре же реке острогу от ыноземцов крепости нет, потому что живет люд промышленной оплошливо, а мне бог даст весна приспиет и яз велю поставить острог на Анандыре реке и ясачное зимовье, ама(на)тцкое зимовье велю построить (IIIв, л. 6). И Ерастов решил туда послать Афанасьева (ОРЗ, с. 313). Те же, кто хотел идти на легендарный Чендон, пошли вверх по Колыме до Крестов (ОРЗ, с. 323). Там они присоединились к отряду служилого человека Федора Алексеева Чюкичева, который был еще ранее официально направлен с Колымы на Омолон, Пенжину и "Чендон" (Гижигу).
В составе отряда Ф.А. Чюкичева были казак Иван Иванов Камчатой и беглый красноярский казак "Пронька" Федоров Травин (или Травник). Свое главное зимовье они поставили на Омолоне ("Блудной"). Вскоре сюда же прибыла группа торгового человека Алексея Яковлева Усольца. Эта группа переманила к себе Проньку Федорова и Фому Яковлева и послала на Колыму челобитную с просьбой отпустить их "вверх по Омолону реке, а с Омолону реки на новую, на Пенжен для… ясашного збору и для ради прииску и приводу вновь… немирных, неясашных иноземцев юкагирей и коряков" (IIIл, л. 110; см. также IIIв, л. 35; IIIд, л. 340).
Между тем в конце 1657 г. отряд Ф. Л. Чюкичева отправился через Пенжину и Парень к верховьям Гижиги ("Чендона"). Там они основали новое русское Чендонское зимовье и стали собирать ясак с коряков (ДАИ, т. 4, с. 147). До нас даже дошли две ясачные книги Чендонского зимовья, которые там вели Ф.А. Чюкичев и И.И. Камчатой (IIIм, н).
Отряд Усольца задержался на Омолоне на два года и лишь в 1659 г. 20 человек пошли на Пенжину. В их распоряжении были пищали, порох и свинец. Из похода они обещали привезти на Колыму 40 соболей. В этот поход на реку "Пянжину" их повел вновь "вож" (проводник) "Пянжа", что еще раз подтверждает гипотезу Б.О. Долгих о том, что река Пенжина получила свое наименование от собственного имени "вожа".
В этот же период на Пенжину прошли беглый колымский казак Леонтий Федотов и промышленный человек Савелий Анисимов Сероглаз или Шароглаз. Впоследствии анадырские казаки обвиняли С.А. Шароглаза в том, что он "на Пенжине с Леонтием с Федотовым был, и те две реки от нево же запустели" (IIIж, л. 12; Полевой, 1964б, с. 234).
Некоторые из перечисленных землепроходцев вскоре смогли побывать и в северной части полуострова Камчатка. Об этом свидетельствуют следующие факты. На ремезовской копии "Чертежа земли Якутцкого города" (первооснова которого была составлена в Якутске в 1697 г.) достаточно четко показан полуостров Камчатка (Полевой, 1964б, с. 233). В северной части Камчатского полуострова имеется надпись "Р. Воемля. Тут Федотовско зимовье бывало" (Полевой, 1964б, с. 232–233). Река "Воемля" действительно упоминается в документах о ранних русских походах на Камчатку (IIIл, л. 10). "Воемля" – это камчатская река Лесная: по–корякски "Уемлян" (точнее: "В'эемлен"), что, по данным большого знатока корякского языка и местной топонимики А. Н. Жуковой, означает "изломанная река". В 1697 г. в Якутске еще не было каких–либо сведений о полуострове Камчатка, исходивших от Атласова. Поэтому сообщение о когда–то существовавшем на реке Лесной "Федотовском зимовье" было получено, несомненно, еще до похода Атласова. Именно поэтому в конце XVII – начале XVIII в. в Якутске не раз вспоминали о когда–то жившем в XVII в. на полуострове Камчатка "Федотове сыне". По документам XVII в. видно, что дежневец Федот Алексеев Попов погиб от цинги где–то на берегу моря недалеко от устья Анадыря. Между рекой Лесной и предполагаемым местом гибели Федота Алексеева расстояние около 2 тысяч километров. Поэтому трудно допустить, что существует какая–либо связь между "Федотовским зимовьем" на Лесной и Федотом Алексеевым. Более правдоподобно, что здесь жил уже упоминавшийся беглый казак Леонтий Федотов, пришедший со стороны реки Пенжины.
Русское зимовье было создано на реке Уемлян–Лесная отнюдь не случайно. Во–первых, здесь был лес, необходимый для строительства кочей и самого зимовья. (Рекой "Лесной" ее могли назвать только русские, пришедшие на нее с севера со стороны безлесной Пенжины). Во–вторых (и это особенно важно), именно на Лесной русские могли взять под свой контроль наиболее удобный переход с Охотского моря на Берингово: с вершины Лесной всего лишь за один день можно было перейти на вершину р. Караги и по ней попасть на Берингово море. Показательно, что у реки Караги также остались следы раннего пребывания здесь русских: там одна из рек в XVIII в. называлась Русаковкой. С. П. Крашенинников (1949, с. 131) утверждал: "Оная Русаковка для того называется, что в прежние годы после Федота кочевщика из русских, бывавших тогда на Камчатке, один прижил у иноземческой девки сына, от которого колена по сие время ведется и называются русаками, на устье ее живет русак с родом".
Русские здесь могли появиться с двух направлений: или перейдя перевал с реки Лесной или при плавании морем с севера. Первый вариант нам кажется более правдоподобным, тем более, что существует еще одно предположение относительно перехода русских в этот период через перешеек в северной части полуострова.
Из отписки Федора Чюкичева видно, что в конце 50–х гг. "в коряках" с Гижиги – "Чендона" был проведен путь к морю "на другую сторону", где "на море костьи рыбьи много" (ДАИ, т. 4, с. 147). Если мы вспомним, что на севере Охотского моря моржовой кости вообще не было: еще М. В. Стадухин указывал, что на Охотском море "костья рубья зуба нету" (ДАИ, т. 4, с. 121), то и возникает предположение, что русские с Гижиги уже из группы Чюкичева и Камчатого ходили на Берингово море, на котором имелись моржи. Скорее всего для этого им потребовалось перейти через упомянутый узкий перешеек полуострова по рекам Лесной и Караги. И позже Федор Чюкичев и Иван Камчатой продолжали ходить в различные походы на юг. Так, в 1660 г. Федор Чюкичев "с Ивашком Камчатым, с Мокейко Игнатьевым да с охочими с промышленными людьми одиннадцатью человеками" пошли на юг "в коряки" – "для государева ясачного соболяно збору и для прииска и приводу вновь под государеву руку неясачных закаменных иноземцев" (IIIб, л. 2). Видимо, это был еще один поход на Камчатку.
Из южных походов на "закаменных иноземцов" Федор Чюкичев и его спутники вывезли несколько "ясырок" – корячек. Одна из них была позже крещена, названа "Марфунькой Титовой" и отвезена в Якутск, где в 1670 г. получила свободу (IIIе, л. 260–261).
Все эти новые архивные данные ценны и тем, что они позволяют лучше разобраться в сообщениях о сибирском северо–востоке, которые появились в некоторых письменных памятниках Тобольска начала 70-х гг. XVII в. Так, в одной из тобольских росписей тех лет есть такой отрывок: "А в Калыму реку пала река Блудная и на той реке до волоку восемь недель… а через тот камень есть проход от моря и до моря, а как взойдет человек на верх того камени и он видит оба моря…" (II, л. 20; Полевой, 1964а, с. 288). Вне всякого сомнения, это известие исходило от тех русских, которые с Омолона ("Блудной") ходили на юг на Пенжину, "Чендон" (Гижигу) и, наконец, на полуостров Камчатка. В одной из найденных мною Тобольских росписей сказано: "а ходу до Чондона реки от Кавымского нижнего зимовья на судах по Омолону реке вверх восемь недель до Пенжинского хребта" (IIIи, л. 1). По русским представлениям тех лет, этот "камень" поворачивал на юг и шел в море. И именно там с одного моря на другое имелся переход "через камень", то есть переход с р. Лесной на р. Карагу. Этот уходящий в море "Камень" в росписях именовался то "носом каменным в полуденную страну" (II, л. 20), то "каменной переградой" (роспись чертежа Сибири 1673 г. – Титов, 1890, с. 53 – 54), поскольку он "преграждает" морской путь с Берингова моря на Охотское. Эти данные еще раз подтверждают ранее сделанный (Полевой, 1964, с. 227) вывод, что известное сообщение росписи чертежа 1673 г.: "А через тот камень ходу день, а как на него человек взойдет и он оба моря видит – Ленское и Амурское…" также относилось к самой узкой части северного перешейка Камчатки, с вершины которого в хорошую погоду действительно видны оба моря – "Амурское", т. е. Охотское, и "Ленское" – море, по которому можно было доплыть до устья Лены. Напомню, что еще С. П. Крашенинников (1949, с. 99) писал: "Для того, что в тех местах земля узка, что по достоверным известиям с высоких гор в ясную погоду на обе стороны море видно…" Эта же мысль высказывалась и в лоции А. Де–Ливрона (1910, т. IV, с. 136).
Теперь несколько слов о самом изображении северо–востока на схематическом общем чертеже Сибири, который многими считался общим чертежом 1673 г. Здесь двумя изгибами береговой линии впервые дается чисто условное изображение двух главных полуостровов Дальнего Востока – Чукотки и Камчатки.
Эти данные еще раз подтверждают ранее высказанную мысль (Полевой, 1964б, с. 230–231) о том, что в росписи чертежа Сибири 1673 г. при описании сибирского северо–востока в одном случае говорится о трудном плавании вокруг Чукотского полуострова ("насилу обходят"), а в другом – о существовании "каменной преграды" (полуострова Камчатка) на пути к Охотскому ("Амурскому") морю. Вместе с тем на чертеже четко показано, что от реки Колымы путь шел к "вершине Блудной"! (Омолона) с дальнейшим переходом к морю. Поэтому даже по схематическому общему чертежу Сибири 1673 г. можно сделать правильный вывод, что к реке Камчатке с севера можно было пройти двумя главными путями: один – с Колымы с "вершин Блудной", по которому еще в 50–х гг. XVII в. ходили Федор Чюкичев, Иван Камчатой, Макей Игнатьев, "Пронька" Федоров, Леонтий Федотов и др., и второй – морской – к "каменной преграде" или "носу на полдень", т. е. на юг к реке Камчатке, по которому плыли в 1662 г. Иван Рубец и его спутники. Главным был первый путь. Поэтому на общем чертеже Сибири 1673 г. и было особое внимание уделено "вершинам" Блудной, а река Камчатка была ошибочно показана не на полуострове, а на материке южнее Чендона. В Тобольске уже знали, что, идя с верховьев "Блудной" (Омолона) к реке Камчатке, землепроходцы сперва обычно заходили на Чендон – Гижигу, а уж потом шли к реке Камчатке. Так стало совершенно очевидным, что в чертеже Сибири 1673 г. и его росписи нашли отражение и новейшие известия русских землепроходцев, бывавших в тех местах со стороны Пенжины.
Однако схематический общий чертеж Сибири 1673 г. отнюдь не был первым тобольским чертежом, на котором появилось изображение реки Камчатки. Впервые она была показана еще на общем чертеже Сибири 1667 г. Это ясно видно по копии этого чертежа в "Хорографической чертежной книге" (Remezov, 1958, л. 4). В.И. Греков (1960, с. 334) высказал предположение, что Ремезов якобы спутал из своей копии Камчатку с Колымой. Однако здесь В.И. Греков не учел, что "Колыма" вместо "Камчатки" появилась лишь на копиях, снятых в Москве, потому что в Тобольске, видимо, сознательно решили на схематическом общем чертеже, отправленном в Москву, заменить тогда еще малоизвестную реку Колымой, которая была достаточно подробно описана в росписи чертежа Сибири 1667 г. Поэтому скорее всего Ремезов при копировании тобольского общего чертежа Сибири никакой ошибки не допустил, и Л.С. Берг (1920, с. 25, 1946, с. 58) был прав, когда писал, что на тобольском оригинале общего чертежа Сибири 1667 г. уже было изображение реки Камчатки.
Пока не удалось еще точно установить, каким образом сведения о реке Камчатке смогли дойти до Тобольска. Повторявшаяся в литературе версия М.И. Белова о том, что "со слов Стадухина, проезжавшего в 1659 г. через Тобольск, воевода тобольский Петр Годунов нанес реку Камчатку на свой чертеж Сибирской земли 1667–1668 гг." (РМ, с. 264), не выдерживает критики. Воевода Годунов прибыл в Тобольск лишь в мае 1667 г., когда уже Михаила Стадухина не было в живых (он был убит в 1666 г.). Сбор географических сведений для чертежа Годунов провел летом и осенью 1667 г. А главное, нет вообще ни одного документа, исходившего от М.В. Стадухина или С.И. Дежнева, в котором имелось бы название "Камчатка".
Весьма любопытно, что название "Камчатка" впервые появилось лишь после похода Ивана Камчатого в сторону этой реки.
Еще в 1660 – 1661 гг. до далекого Якутска дошли какие–то сведения о дальних походах Ивана Камчатого и возникавших там тогда каких–то конфликтах. Поэтому в наказную память казаку Ивану Хворому, вновь посланному в июле 1661 г. из Якутска на дальнюю службу на Омолон, Пенжину и Гижигу ("Чендон"), и было включено особое задание "выслать в Якутцкой острог с приставы служилых людей Ивашка Камчатова, да Макейка Игнатьева, да промышленных людей Проньку Федорова Травина да Алешку Яковлева Усольца" (I, л. 1).
Все эти лица, безусловно, бывали на полуострове Камчатка еще в 50–х гг. XVII в. со стороны реки Пенжины, Макей Игнатьев дважды ходил на юг с Иваном Камчатым в 1657–1658 гг. и в 1660–1661 гг. Мы уже знаем, что "Пронька" Федоров Травин (или Травник) и Алексей Яковлев Усолец впервые появились за Пенжиной в конце 50–х гг. Несомненно, всех их потребовали в Якутск для разбора различных конфликтных дел, а заодно для "распроса" о "новых землицах".
Однако Иван Хворой никого из этих лиц выслать в Якутск не смог. Иван Камчатой и Макей Игнатьев в 1661 г. были убиты на Омолоне вместе с Федором Чюкичевым (Полевой, 1967, с. 107). Алексей Яковлев Усолец ушел куда–то на юг за реку Пенжину на промысел. А "Пронька" Федоров Травин с Пенжины перешел по Омолону и Колыме на Анюй и оттуда на Анадырь. Так Иван Хворой и не смог исполнить эту часть данного ему наказа.
Теперь также появилась возможность определить, от кого именно Иван Рубец смог узнать о существовании на юге реки "Камчатки". Очевидно, что им мог стать лишь тот человек, до которого дошли сведения об открытиях казака Камчатого. Первым таким информатором у Рубца мог быть все тот же "Пронька" Федоров Травин. С ним Рубец встретился еще на Анадырской корге в 1662 г. и поплыл па юг.
Другим информатором Рубца о южных землях и реке Камчатке мог быть и уже упоминавшийся промышленный человек С.А. Шароглаз. До нас дошел документ о возникшем между Рубцом и Шароглазом каком-то конфликте, во время которого "Савка Шароглаз, ведомой вор" будто бы "Ивана Рубца хотел копьем проколоть в ясашном зимовье" (IIIз, л. 12).
Существуют также глухие сведения о том, что еще зимой 1660 – 1661 гг. анадырские казаки в течение нескольких месяцев (с "Михайлова дни" до "мясное заговенно" (ОРЗ, с. 324 – 325) ходили с Анадыря на юг "на сильных людей, на неясашных на коряк". Вероятно, это тоже был поход в сторону Пенжины. Поэтому и другие анадырские казаки также вполне могли поведать Рубцу о южной реке Камчатке.
Любопытно, что на Анадырь Иван Рубец из своего южного похода на Камчатку вернулся без Федорова. По документам видно, что отношения между ними обострились еще на Анадырской корге летом 1662 г. Анадырцы утверждали, что Рубец еще "на корге сажал для бабы красноярского служилого человека Проньку Федорова в колоду" (IIIж, л. 18). Впрочем, возможно, Рубец арестовал Федорова потому, что знал, что в наказной памяти Ивана Хворого, с которым он вместе плыл на коче до Колымы, имелось указание о принудительной высылке Федорова в Якутск. Но тогда Рубец не имел возможности исполнить этот наказ. Вполне вероятно, что "Пронька" Федоров, опасаясь наказания в Якутске за его различные проступки, самовольно остался на реке Камчатке.
Удалось также документально установить, что и в середине 60–х гг. XVII в. в южных районах находились какие–то беглые казаки и промышленные люди. Так, в 1668 г. в Омолонском зимовье с Пенжины появились какие–то 15 русских (IIIг, л. 12). В течение нескольких лет они не уплачивали налоги, потому что были в "дальних землицах". Среди них был и некий "гуляка" Федоров, который не платил налоги с  171 (1663) года). Уж не был ли это исчезнувший "Пронька" Федоров? Эти документы также подтверждают рассказы ительменов о том, что русские с реки Камчатки посуху обычно возвращались по западному берегу полуострова. С реки Камчатки путь на западный берег шел обычно через Тигиль. И именно о Тигиле сообщали С.П. Крашенинников (1949, с. 740) и Г.В. Стеллер (Steller, 1774, с. 223). В других случаях С.П. Крашенинников (с. 152, 740, 749) упоминал реку Парень. Из документов XVII в. видно, что именно по Парени тогда шел путь в Чендонское зимовье на верхней Гижиге, где было зимовье Ф.А. Чюкичева и И.И. Камчатого.
В 1668 г. Иван Ермолин был официально "наряжен… на службу на новую на Пенжину реку для приводу под государеву царскую высокую руку новых землиц и для прииску жемчюгу и узорочного камени" (IIIд, л. 340) с заданием побывать на реке Камчатке.
После гибели в 1670 г. Ивана Ермолина (Полевой, 1976) уже вскоре были возобновлены русские походы па Пенжину. В 70–х гг. на Пенжине приказными были последовательно: Андрей Шипунов, Василий Бурлак, Василий Пермяк (Долгих, 1960, с. 413), в 80-х гг. – Михаил Ворыпаев, Иван Исаков Тобольский, Иван Осипов Голыгин, "Силка" Дехтярев (IIIк, лл. 84, 89, 153 и др.). Наиболее видными пенжинскими приказными в 90-х гг. были Дмитрий Потапов и племянник бывшего украинского гетмана – Михаил Зиновьев Многогрешный. Некоторые из этих приказных организовывали походы на полуостров Камчатка. Подробности этих походов, возможно, еще удастся выявить в архивных документах.
Таким образом, теперь не только документально установлено, что первое открытие Камчатки было сделано со стороны Пенжины, но и выяснено, что еще до похода В. В. Атласова русские неоднократно появлялись на полуострове, главным образом с реки Пенжины.

Воспроизводится по:

Норд–ост. Люди. Природа. История. – Петропавловск–Камчатский, 1984. – С. 51–62.

http://kamlib.ru/kamch/index1.html