Зольникова Н. Д.

Сыск 1698-1700 гг. над иркутскими казаками о «недовозной казне»

ПРЕДИСЛОВИЕ

В 1697 г. в Сибирском приказе были поданы две челобитные иркутских казаков. С этих челобитных началось любопытное, полное загадок дело о «недовозной казне» ¹. Основной сюжет его разворачивается вокруг выплаты и доставки государева жалованья казакам.

Тема государственного жалованья была очень острой весь XVII в. как в центре, так и на окраинах — и для правительств, и для служилых людей по прибору. В. И. Буганов, в частности, пишет, что во второй половине XVII в. размер жалованья для стрельцов уменьшился наполовину, а его недодача стала хронической ². Требования, связанные с денежным жалованьем, выдвигали восстававшие в 1682 и 1698 гг. стрельцы ³. В Сибири, как отметила Е. В. Чистякова, в связи с жалованьем «повод для недовольства служилых людей появился еще в конце 20-х годов XVII в. ...поводом для волнений в 30-х годах в Томске была попытка правительства сократить или отменить выдачу жалованья служилым людям». Эта же причина их недовольства сохранилась и позже ⁴.

Для нас важно также, что дело о «недовозном» жалованье иркутским казакам разворачивалось синхронно с последним стрелецким восстанием и на фоне восстаний, охвативших во второй половине 1690-х гг. Восточную Сибирь. Одно из самых крупных восстаний разгорелось в забайкальских острогах, волновались казаки и в самом Иркутске ⁵. В 1697 г. казаки сместили воеводу А. Савелова, обвиняемого, в частности, во взятках при выдаче жалованья и в частичном его хищении. До приезда воеводы И. Ф. Николева казаки, вероятно, в значительной степени контролировали городское управление: во главе его стояли выбранные ими люди. На место воеводы казаки выдвинули чисто номинальную фигуру — младенца Н. [115] Полтева, сына умершего по дороге в Иркутск воеводы С. Полтева, ехавшего на смену А. Савелову. В товарищи к Н. Полтеву казаки определили старика И. Перфильева — сына боярского, ранее неоднократно управлявшего Иркутском по поручению Москвы ⁶.

В этом контексте интерес представляют проявившиеся в ходе дела о «недовозной казне» уровень компетенции и степень участия центрального правительства, воеводской администрации и казаков в таком важном вопросе управления, как материальное обеспечение служилых людей по прибору.

Первую из упомянутых челобитных подал в Сибирском приказе выборный ста восьми новоприборных казаков Федор Лодыженский (Нижегородов). Казаки, посланные из разных сибирских городов (Тобольска, Тюмени, Томска, Березова, Пелыма) на государственную службу «в Дауры» и оставленные в Иркутске «для малолюдства служилых людей», били челом «о подножном и недодаточном за полгода денежном, хлебном и соляном прибавочном жалованье» (л. 2). Казаки жаловались, что по дороге на место службы «терпели... многие всякие нужы и из Енисейска де шли зимним путем и покупали лошади, а кому купить не на что, и те де шли нартами пеши. А в Иркутцком де толко им дано... жалованья на 202 год по полуокладу, а другие половины окладов их не дано» (л. 1). Челобитчики ссылались на то, что их предшественникам в аналогичном случае было выплачено по 5 руб. подмоги на человека и полный годовой денежный, хлебный и соляной оклад. В Сибирском приказе распорядились просьбу казаков удовлетворить и выдать им товарное и денежное жалованье, но отнюдь не в том размере, как они надеялись: по 1 руб. и 2 кумача (ценой по 31 алтыну и 4 деньги каждый) на человека, т. е. всего 108 руб. и 216 кумачей.

Вторая челобитная — «градцкая иркутских конных и пеших казачьих пятидесятников и десятников и рядовых казаков, иркутцких посадских людей и пашенных крестьян» — была подана выборными Т. Евсевьевым, П. Шульгиным, П. Садовниковым и А. Ошаровским; иногда с ними упоминается Ф. Челюскин (л. 13). В ней содержалась просьба «о прибавочных людях о 300 и вновь о приверстке конной службы 200 человек», а также о выдаче ружей для казаков. Челобитная этой группы выборных тоже в какой-то степени была удовлетворена. В имеющемся комплексе документов подробных сведений об этом не сохранилось; позже на допросе в Иркутской приказной избе Т. Евсевьев показывал: «И что по нашему челобитью о тех прибавочных людях и о конной службе, о ружье состоялось, и о том в Иркуцкой прислана великого государя грамота» (л. 41). Точно известно лишь, что казаки повезли в Иркутск из Москвы выданные по распоряжению администрации Сибирского приказа 100 «пищалей длинных» (л. 74). Но кроме этого из Сибирского приказа казакам была выдана «денежная и товарная казна» для доставки в Иркутск «иркутским ружником и обротчиком и всяких чинов [116] служилым людем на ...великого государя жалованье к тамошним доходам в прибавку... на 205 год»: 500 руб. и 525 кумачей (л. 11).

Было ли жалованье выдано по челобитной иркутян или его вручили для попутной транспортировки в Иркутск, сказать трудно. Ни в отписках иркутской администрации, ни в показаниях выборных при изложении содержания челобитья не отмечалась просьба о жалованье. О существовании такого пункта в челобитной рассказывает лишь А. Ошаровский. Косвенным подтверждением его рассказа может служить и то, что выборные были посланы не только от казаков Иркутска, следовательно, должны были иметь в этом какой-то свой «интерес».

Добиться положительного решения Сибирского приказа по своим просьбам иркутским выборным было не так просто. Об их московских заботах рассказывали впоследствии Т. Евсевьев, П. Шульгин и А. Ошаровский. Им пришлось занять в столице у известного гостя Г. Никитина ⁷ товаров на 200 руб. (л. 13). Если верить сообщениям А. Ошаровского, занятые товары («семнатцать поставов» китайских камок) пошли на взятки бюрократии Сибирского приказа: «И как де они Титко и Петрушка Садовников, и Петрушка Шулгин, и он, Андрюшка, приехали к Москве и заручную градцкую челобитную в Сибирском приказе началным людем подали, и по той де их челобитной в приказе выписку готовить учали, и они де Титко и Андрюшка с товарыщи... на розное к началным людем на дворы и подъячим на дачю» и взяли товары «в кабалу в долг» (л. 73).

Поражает сумма, истраченная казаками на взятки, — почти половина выданного им годового денежного оклада! Но если вспомнить о взятке в 10 тыс. руб., которую в 1703 г. вручил А. Д. Меншикову глава Сибирского приказа А. А. Виниус за помощь в сохранении этого поста, то сообщение о взятке в 200 руб. не покажется, пожалуй, преувеличением ⁸.

Обратный путь выборных из Москвы до Иркутска нам известен тоже лишь в отношении группы казаков во главе с Т. Евсевьевым. Расписавшись за полученную «казну» и оружие, казаки встали перед нелегкой задачей транспортировки полученного в Иркутск. В Сибирском приказе им разрешили взять из «государевой денежной казны» 5 руб. «на покупку коробки и саней, и рогож и на повяску возов» (л. 11). Но этой суммы, как рассказывали позже выборные, не хватило, и пришлось потратить на транспортные расходы еще 50 руб. и 5 кумачей (л. 13, 14).

Получив казну, казаки разделились на две партии. 4 марта 1697 г. А. Ошаровский и П. Шульгин повезли из Москвы в Иркутск оружие. Т. Евсевьев и П. Садовников догнали их позже, в Кайгородке, где все четверо ждали, пока кончится ледоход на Каме. В Кайгородке же, как рассказывали в Иркутске Т. Евсевьев и П. Шульгин, им пришлось давать взятки воеводе А. Корсакову, [117] кайгородскому старосте и подьячему «с товарыщи» (л. 42). Из Кайгородка до Соли Камской казаки везли «казну» сообща на дощанике. У Соли Камской отряд опять разделился. А. Ошаровский с оружием остался там «летовать», «потому что того ружья поднять было не на чем». В Иркутск он поехал только в ноябре 1697 г., «как зимней путь уставился», и прибыл туда 14 августа 1698 г. (л. 76). Остальные трое выборных с денежной и товарной казной поехали из Соли Камской «через волок вьюками» на Верхотурье, «наняв, чево недостало у них сверх указных подвод по подорожным» (л. 76). В пути им опять пришлось платить, черпая из «государевой казны», «от Соли Камской чрез Верхотурской волок с казенных кумачей с пяти пуд... за провоз полтора рубли, пять алтын и инде по ямом мирским старостам для далного проезду, безвремянного познаго зимнего пути» (л. 42).

В пути у казаков произошла трагедия. Мы знаем об этом очень мало, опять-таки только от А. Ошаровского, а тот, очевидно, со слов своих товарищей: «...товарыщ де их Титков и Петрушки Шулгина Петрушка ж Садовников на реке Кети на Ворожейкине заимке заболел и в той болезни зарезался» (л. 77). В Иркутск с казной, таким образом, доехали только Т. Евсевьев и П. Шульгин. Попали они туда значительно раньше А. Ошаровского, весной 1698 г.: 6 апреля с них снимали допрос в Иркутской приказной избе по поводу не довезенных сумм (л. 41).

Итак, весной 1698 г. выборные челобитчики (кроме А. Ошаровского) явились в Иркутскую приказную избу для сдачи казны. Сразу выяснилось, что недостает значительной ее части. Ф. Лодыженский (он появился в Иркутске той же весной) растратил все деньги и 82 кумача. У Т. Евсевьева «с товарыщи» не хватало «против государевой грамоты», как сообщалось в отписке Н. Полтева и И. Перфильева в Сибирский приказ, 150 руб. и 5 кумачей (л. 2, 12).

Ситуация эта, скорее всего, не была исключительной и являлась, как мы видели, следствием бытовавшего способа доставки государственного жалованья на места. Традиционность происшествия ясна из грамот, посланных из Сибирского приказа на имя воевод С. Полтева и И. Николева. С. Полтев (грамота, очевидно, была послана ему вдогонку) извещался о выдаче жалованья казакам во главе с Т. Евсевьевым. В связи с этим излагалась специальная программа с целью осуществить контроль за исполнением иркутскими челобитчиками одной из функций государственного управления: транспортировки служилым людям жалованья. Грамота, процитированная в ответной отписке, гласит: «А которого числа иркутцкие служилые люди Титко Евсевьев, Андрюшка Ошаровской с товарыщи с тою твоею великого государя денежною и товарною казною в Ыркутцк приедут, и тое твою великого государя денежную и товарную казну сполна ль привезут. И буде не сполна, велено, чево они не довезут, доправить, да о том к тебе, великому государю, к Москве в Сибирской приказ писать» (л. 12). Разъяснение и уточнение понятия «доправить» содержится в другой грамоте Сибирского [118] приказа, отправленной в ответ на сообщение из Иркутска о казне, не довезенной Ф. Лодыженским: «А буде на нем взять нечево, и ему учиня наказанье, велеть доправить на тех людях, которые ево в ту посылку выбирали, порозвытно» (л. 9). Воевода же должен был организовать следствие: допросить самого выборного о недостаче, получить показания попутчиков («И против того ево роспросу с теми людьми, с которыми он до Енисейска и до Иркуцка ехал, розыскать, и о том в те городы, где те служивые люди живут, к воеводам из Ыркуцка писать» — л. 10). В случае разницы в показаниях и оговоре челобитчика в краже казны указ предписывал пытку выборного.

И Ф. Лодыженский, и Т. Евсевьев «с товарыщи» дали однотипные в своей основе объяснения растрате. У Ф. Лодыженского лишь небольшая сумма была утрачена по собственной вине: «... у него же, Федки, дорогою на волоку едучи к Соли Вычегодцкой, у немошного не посылочной казны украли ночною порою, вырезав из возу, шеснатцать кумачей красных» (л. 3). А относительно остальных денег и товаров из государственной казны выборные челобитчики в один голос утверждали, что они были истрачены в соответствии с полномочиями письменных «заручных выборов», полученных от иркутских казаков (л. 3, 13).

Текст «выборов» нам неизвестен, в нашем распоряжении лишь ряд показаний по поводу их. Ф. Лодыженский на допросе в приказной избе Иркутска только глухо упомянул о своих финансовых полномочиях. Т. Евсевьев «с товарыщи» более определенно заявили, что «по заручному казачью выбору» велено им для нужд челобитья «издержки держать» (л. 41). Самый развернутый рассказ принадлежит А. Ошаровскому. Казак уверял, что в заручном выборе наказывалось «за челобитьем ходить с радением и приказным людем от того в почесть и за работу давать, кому что доведетца» (л. 72). Таким образом, взятки, о которых шла речь выше, были, очевидно, делом традиционным, которое заранее планировалось «миром». Можно предположить, что эта статья расходов вкупе с путевыми издержками поглотила основную часть «недовозной казны» у Ф. Лодыженского. Последний утверждал, что деньги им истрачены «по выбору их (казаков. — Н. З.)... на" Москве и дорогою едучи в Иркуцк» (л. 3).

Если верить изложению содержания «выборов», то эти расходы должны были впоследствии оплатить казаки, отправившие Ф. Лодыженского и группу казаков во главе с Т. Евсевьевым в Москву. Логически рассуждая, можно предположить, что только заслушав отчет своих выборных, казаки решали, какие расходы соответствуют мирскому делу и, следовательно, подлежат раскладке на «мир», а какие не соответствуют, и, следовательно, расплачиваться должен сам выборный. Нам известно, по крайней мере о Т. Евсевьеве «с товарыщи», что «мир» заранее собирался жестко контролировать их расходы. И хотя иркутские казаки якобы уполномочили своих выборных занимать в долг у торговых людей для мирских хлопот денег «сколко понадобится», оформив кабалу на свое имя, но [119] выборные при этом обязаны были вести подробные записи расходов «для ведома и отповеди, и отчету» (л. 13, 72). Такая запись действительно имелась «за руками» А. Ошаровского и Т. Евсевьева и хранилась у последнего.

К сожалению, имеющийся комплекс документов не проливает свет на порядок этого отчета, его организацию. Известно только, что допрос Ф. Лодыженского был проведен после того, как посылавшие его казаки подали на него челобитье в съезжую избу с просьбой расспросить своего выборного, куда он израсходовал деньги из «государева жалованья» (л. 6). О такой же челобитной, поданной на Т. Евсевьева «с товарыщи» с аналогичной просьбой расспросить их о «недовозе», говорил А. Ошаровский (л. 77). Правда, при этом нужно помнить, что он прибыл в Иркутск позже Т. Евсевьева и П. Шульгина и, следовательно, знал происшедшее с чужих слов и мог как-то его исказить.

События, которых подробнее мы коснемся ниже, свидетельствуют, что иркутским властям жалоб на «недовоз» жалованья Т. Евсевьевым и П. Шульгиным как будто не поступало. Быть может, челобитная с просьбой о допросе и челобитная с жалобой на растрату — вещи принципиально разные, а первая просто входила в структуру отчета? Остается неясным, почему казаки подавали такие челобитные в съезжую избу, т. е. обращались к воеводской администрации, а не обсуждали эти вопросы на мирском сходе. Потому ли, что иркутское начальство в это время контролировалось казаками, или потому все-таки, что это диктовалось самой ситуацией: доставка жалованья — дело государственное, а не только мирское, и поэтому в процедурах отчета должна участвовать и воеводская администрация?

Сама государственная власть, безусловно, не считала подобные отчеты выборных вне своей компетенции, особенно если налицо был ущерб «государевой казне» — недовоз жалованья без перспективы его добровольного возмещения. Мы можем видеть это на примере судьбы Ф. Лодыженского. Кроме общей ссылки на издержки государева жалованья на мирские нужды никаких сведений от него на допросе в приказной избе не добились, а казаки, посылавшие его в Москву, платить за него желания не изъявили (о таком намерении обязательно сообщили бы из Иркутска в Сибирский приказ). Видимо, именно потому, что отношения Ф. Лодыженского с его выборщиками по возвращении в Иркутск сложились неблагоприятно, он и был сразу после допроса посажен «за караул... до указу» из Москвы. Указ последовал только 27 января 1699 г. на имя нового иркутского воеводы И. Ф. Николева. Пока указ не был получен в Иркутске, Ф. Лодыженский, видимо, и оставался «в тюрме» (л. 3, 80). В грамоте из Сибирского приказа воеводе вменялось в обязанность провести новый подробный допрос Ф. Лодыженского о том, на что было израсходовано государево жалованье.

Нам неизвестно, чем кончился этот конфликт: действия воеводы Николева в дошедших до нас документах не отразились. [120]

По всей вероятности, расплата за «недовоз» в принудительном порядке была возложена на казаков, чьим агентом был Ф. Лодыженский, так как, если верить показаниям А. Ошаровского, Лодыженскому «платить... той казны и впредь нечем, потому что он, Федка, человек бедной и бездомовной» (л. 80). По тогдашним представлениям, именно казаки были виноваты в том, что послали такого человека, с которого нечего взыскать, и расплачиваться в таком случае обязаны были сами. Грамота из Сибирского приказа, как мы уже отмечали в начале статьи, такую ситуацию предусматривала.

Иначе сложились дела у Т. Евсевьева «с товарищи». В показаниях 6 апреля 1698 г. они разделили недовезенную сумму на две части. О меньшей (50 руб., путевые расходы) показания наиболее подробные, хотя далеко не все слагаемые этой суммы названы. Из содержания «допросных речей» неясно, кто именно должен был заплатить эти деньги: сами выборные или пославшие их люди «порозвытно». В грамоте Сибирского приказа на имя воеводы С. Полтева предписывалось те 5 руб., которые выборным было разрешено истратить на транспортировку «казны», разложить на всех, кому посылалось жалованье, и вычесть из их окладов (л. 12). По-видимому, Сибирский приказ действовал здесь в рамках традиции. Но из имеющихся документов совсем не следует, что остальные транспортные расходы были оплачены аналогично. В частности, А. Ошаровский рассказывал, что занятые им из «государевой казны» 10 руб., истраченные на найм подвод под выданное оружие и «на прожиток», он по приезде вернул в приказную избу (л. 76). Ошаровский, вероятно, отметил бы, если бы эта сумма поступила от выборщиков. Тогда и в приказную избу платил бы, вероятно, не он, а мирской уполномоченный, собиравший деньги.

Что касается державших ответ в Иркутске в апреле 1689 г. Т. Евсевьева и П. Шульгина, то отписка Н. Полтева и И. Перфильева в Сибирский приказ сообщает, что выборные поставлены на правеж именно для взимания 50 руб., истраченных ими в пути без санкции Сибирского приказа. И именно эти деньги казаки обещали в ближайшее время заплатить (л. 14). Сами или с помощью «мира» — документы молчат.

В ответной грамоте Сибирского приказа на имя воеводы И. Ф. Николева от 23 января 1699 г. было приказано в недовезенных, истраченных в пути «денгах и кумачах их... счесть против прежних обыклостей правдою. А тем денгам и кумачам какой был росход, взять у них за руками роспись, и чтоб в той росписи писали правду и свои особые росходы или чем корыстовались, тем бы невинно иных не клепали, а сказали б, памятуя себе страх божий и смертный час, самую истинну» (выделено нами. — Н. З.) (л. 16).

В приведенной цитате привлекает внимание еще одно указание на традиционность проверки воеводой расходов мирских выборных в случае «недовоза» казны, для чего выборные должны были подать «роспись» этим расходам. Перед нами обнажается механизм отчета мирских уполномоченных в государственном деле перед [121] официальной администрацией. Как и в грамоте, касавшейся Ф. Лодыженского, центральная администрация предусматривает возможность хищения выборными государственного жалованья. Подтверждение этого должно было, как и в случае с Ф. Лодыженским, повлечь наказание, видимо независимо от того, примет ли какие-либо подобные санкции выбравший казаков «мир».

Наиболее интересные события оказались связаны со второй, большей частью «недозозной казны». Т. Евсевьев и П. Шульгин на допросе 6 апреля заявили, что, получив из Сибирского приказа денежное жалованье, взяли из него 100 руб. и вернули Г. Никитину половину долга (л. 41). И тут же выборные добавляют, что в «нынешнем 206-м (1698 г. — Н. З.) году» в приказную избу была подана челобитная от всех иркутских казаков с просьбой «той великого государя казны не править» на упомянутых выборных, «а вычитать бы из их казачьих окладов» (л. 42). Челобитная, видимо, действительно была подана, и в отписке в Сибирский приказ из Иркутска была изложена просьба казаков. Сибирский приказ остался удовлетворен, в грамоте от 23 января 1699 г. никаких новых допросов выборных или «росписей» о том, на что конкретно они израсходовали в Москве 200 (или хотя бы 100) руб., сделать не предписал (хотя Т. Евсевьев и П. Шульгин такую роспись как будто собирались подать в приказную избу — л. 41). Просьбу казаков Сибирский приказ распорядился удовлетворить и вычесть 100 руб. из их окладов, лишь проверив, существует ли действительно казачье челобитье (л. 15, 16).

Возможно, дело тем и закончилось бы, но 3 апреля 1699 г., через год после возвращения челобитчиков, на них была подана жалоба сыщику с чрезвычайными полномочиями, думному дьяку Д. Л. Полянскому, имевшему тогда резиденцию в г. Енисейске. Д. Л. Полянский вел одновременно ряд сысков, которые постепенно охватили чуть ли не всю Сибирь ⁹.

Иркутский казак М. Миршенин (Мершень) попал в Енисейск случайно: был послан из Иркутска в качестве конвойного «с нерчинским колодником, с пашенным иркутским крестьянином Тимошкой Пермяком» (л. 21). Видимо, Миршенин решил воспользоваться случаем и подать жалобу в чрезвычайную инстанцию, не надеясь на успех в Иркутске. Миршенин жаловался от имени иркутских казаков; на вопрос сыщика, почему же он не привез от них письменной челобитной, изветчик ответил, что она будет послана вслед ему, а пока, из-за внезапности подвернувшейся оказии, казаки уполномочили его подать устную жалобу.

М. Миршенин жаловался в Енисейске на то, что иркутские выборные Т. Евсевьев и П. Лодыженский не довезли 250 руб. и 70 кумачей из государственного жалованья ¹⁰.

Из его показаний мы узнаем об отчетности выборных и перед администрацией, и перед «миром»: [122]

«...Ивану Перфильеву и в мир служилым людем они, Титко и Петрушка сказали, что те денги... и кумачи издержали они в росход на Москве приказным людям на дачю и на покупку камок в рознос на дворы к началным людем» (л. 22). Камки, отчитывались выборные (в изложении Миршенина), пришлось брать в долг и по слишком дорогой цене из-за срочности дела. М. Миршенин утверждал, что выборные «в мир им, служилым людем, сказывали имянно», кому конкретно в Москве были розданы взятки! (л. 22).

По сообщению М. Миршенина, привезенной казны осталось настолько мало, что «дано им, служилым людем, ис приказной избы государева жалованья головным по списку пятидесятником и десятником и рядовым лутчим людем денег в оклады их по неболшому, также и кумачи не сполна же, а последних пятидесятой денег ничево не дано, а дано де толко по два кумача человеку, а ему де, Мишке, дано толко два ж кумача, а денег ничево не дано» (л. 23). Миршенин сообщает, что казачий «мир» вовсе не идиллически отнесся к «недовозу» казны: казаки якобы неоднократно подавали письменные и словесные челобитные на выборных, но администрация действенных мер не приняла. Воевода И. Ф. Николев, которому якобы тоже были поданы многочисленные челобитные, «сыскал» по ним в приказную избу Евсевьева и Лодыженского, из которых первого отпустил, а последнего посадил в тюрьму. При этом, указывает М. Миршенин, никто из выборных «на правеже не стаивал».

Очень интересен ответ казака относительно того, по каким полномочиям тратились в Москве деньги: «А по выбору ли де за руками служилых людей они, челобитчики Титко и Петрушка, те денги и кумачи на Москве в росход держали и камки на розное покупали, или по словесному приказу, или собою против прежних обыкностей... ведают де про то подлинно те челобитчики Титко да Петрушка» (л. 24). Неважно, что сформулировал вопрос, видимо, сам Д. Л. Полянский. Для нас существенна фиксация трех типов отношений челобитчиков с пославшим их «миром», причем письменное оформление полномочий, судя по всему, — позднейшая новация, а первичны — «против прежних обыкностей» — самостоятельные действия выборных. Можно сделать предположение, что «письменный заручный выбор» как тип документа стал необходим в результате ряда конфликтов государственной власти с общинами по вопросу об ответственности именно в области общей компетенции в делах управления.

В заключение своей жалобы М. Миршенин заявил, что «они де, служилые люди, от таких болших недовозов государевы казны и от недодачи по вся годы обедняли и разорились вконец» (л. 24).

Обвинение звучало достаточно серьезно: криминальные взятки ¹¹ в Москве, повлекшие за собой, при попустительстве воеводской администрации, разорение казаков, рост их недовольства, что было [123] чревато грозными последствиями (вспомним, что лишь в 1699 г. было подавлено восстание в забайкальских острогах ¹²).

Д. Л. Полянский начал еще один сыск; в течение весны — лета 1699 г. он провел ряд допросов людей, связанных с иркутским делом (судя по всему, Д. Л. Полянский не имел возможности специально вызывать в Енисейск свидетелей и обвиняемых по доносу М. Миршенина и допрашивал тех, кто более или менее случайно оказывался там).

Через две недели после жалобы М. Миршешша, 18 апреля, Д. Л. Полянский допрашивал казачьего пятидесятника Селенгинского острога А. Березовского ¹³. Казачий пятидесятник, как сообщали в Москву в своей отписке Д. Л. Полянский и его «товарыщ» дьяк Д. Берестов, был «взят из Иркуцка в Енисейск к розыскному делу по извету Брацкого острогу жителя казачья сына Ивашка Ездокова в бунтовом пересылном согласном писме илимские приказные избы с подьячим з Бориском Корченкиным» (л. 20). Березовский подтвердил лишь, что видел Лодыженского (и здесь он опять ошибочно назван Петрушкой) в Иркутске, скованного за караулом. Со слов колодников, сидевших в подклети Иркутской приказной избы, Березовский знал, что Лодыженский сидит в тюрьме больше полугода за растрату «с товарыщем своим... с Титком Евсевьевым» государевой казны (л. 25).

Послав отписку с копиями этих показаний в Сибирский приказ, Д. Л. Полянский 27 мая допрашивает иркутского казака «Якушку Максина, которой сего мая в 22 числе прислан с отпискою столника и воеводы Ивана Федорова сына Николева о сыску грабленых серебреных Антоновых судов Савелова» (л. 68, 69). Я. Максин полностью подтвердил показания М. Миршенина; они почти слово в слово текстуально совпадают, вплоть до путаницы с именем Лодыженского. Я. Максин также заявил, что получил в счет жалованья лишь 2 кумача (л. 69-71).

Интересные детали всплыли в подробном рассказе допрошенного Д. Л. Полянским 16 июня А. Ошаровского (он был прислан в Енисейск с отпиской И. Ф. Николева также в качестве конвоира). Значительную часть его показаний мы уже приводили выше; остановимся на еще не освещавшемся материале. Сразу отметим, что в отличие от других опрошенных в Енисейске казаков А. Ошаровский не путает П. Шульгина и Ф. Лодыженского (или не излагает дело так путанно, что сбивает с толку приказного). В отличие от них Ошаровский четко разделяет действовавших в Москве одновременно иркутских выборных: группу во главе с Т. Евсевьевым и Ф. Лодыженского, которые приехали с разными челобитными. Несомненно, это зависит от лучшей осведомленности в данном вопросе А. Ошаровского как непосредственного участника делегации. [124]

Именно поэтому ошеломительно его заявление о том, что из полученного жалованья хотя и действительно были взяты 100 руб., но истрачены они были вовсе не на уплату половины долга купцу Г. Никитину! Об уплате долга в Москве А. Ошаровский вообще ничего не говорит, зато говорит о том, что 100 руб. из государственного жалованья были взяты Т. Евсевьевым, П. Садовниковым и П. Шульгиным на их личные надобности (Ошаровский клялся Д. Л. Полянскому в своей полной непричастности к этим действиям своих товарищей, во что, конечно, плохо верится). На взятые из казенного жалованья деньги, продолжает А. Ошаровский, «слышал он... что покупали... кафтаны сермяжные и сукна сермяжные же, и холсты, и крашенину» (л. 74, 75). Если верить этим показаниям, казаки, скорее всего, купили товары для своей личной торговли в Сибири: торговые промыслы сибирских служилых людей — явление широко известное. Вряд ли казаки везли товары «для мирских нужд» — очень уж резко отмежевался от них А. Ошаровский. К тому же он показывал, что 100 руб. выборные взяли «на покупку товаров своих» (выделено нами. — Н. З.) (л. 74).

Сумма в 100 руб. еще раз появляется в показаниях А. Ошаровского, когда он рассказывает о событиях после возвращения челобитчиков в Иркутск. Еще в Москве иркутские выборные, подписав «кабалу», обещали Г. Никитину довольно быстро вернуть занятое, а именно отдать деньги в Иркутске приказчикам купца или «людем ево... ково, он, Гаврила, с тою кабалою к ним... пришлет» (л. 73). Вероятно, не зря казаки обратились именно к Г. Никитину. Они, очевидно, знали его, так как купец вел торговлю с зарубежным Востоком, его торговые агенты постоянно бывали в Иркутске ¹⁴. Действительно, в том же 1698 г. племянник Г. Никитина А. Романов ¹⁵ и холоп купца И. Дементьев (Демидов) проезжали с товарами через Иркутск и потребовали от иркутян уплаты денег по «кабале». Дело дошло до челобитной Н. Полтеву и И. Перфильеву. Судя по всему (А. Ошаровский уже ведет рассказ не как очевидец, так как приехал в Иркутск позже описываемых событий), в ответ Т. Евсевьев и П. Шульгин организовали мирскую челобитную с просьбой зачесть уже не 100, а 200 руб. служилым людям «в государево жалованье в оклады их на 207-м году», «кабалу» же взять у Романова и Дементьева в приказную избу.

Вследствие этой челобитной, рассказывал А. Ошаровский, торговым людям было выдано из «государевы казны из приказные избы» 100 руб. (л. 78). Сразу отметим, что если рассказ А. Ошаровского достоверен, то налицо серьезное нарушение закона тогдашней администрацией Иркутской приказной избы: без санкции Сибирского приказа казенные деньги «в зачот жалованья» выданы быть не могли, [125] а ответ на запрос о сумме 100 руб., сделанный от имени Н. Полтева и И. Перфильева, пришел в Иркутск, как мы видели, лишь в 1699 г.

Но самое любопытное, что уплаченные агентам Г. Никитина 100 руб. и не были изъяты, оказывается, из привезенного государственного жалованья. А. Ошаровский сообщает вторую ошеломительную подробность из области финансовых операций иркутян: деньги были «взяты в приказную избу ис церковных спасских денег соборные церкви у старосты взаймы с роспискою для того, что в приказной избе в то время наличных денег в государево казне ничево не было и заплатить было нечем»! (л. 78, 79). С церковными деньгами иркутяне обошлись примерно так же, как обходились с деньгами своих приходских церквей крестьяне Русского Севера: для них казна приходских церквей служила своего рода банком, снабжавшим общину и отдельных крестьян беспроцентными ссудами ¹⁶. Существенное отличие состояло в том, что в этой операции иркутян участвовала приказная изба! Не потому ли, что у власти тогда была «псевдовоеводская» администрация, выбранная казаками? Или это было возможным и для воеводского управления?

Примерно через год, в апреле и июле 1700 г., у Д. Л. Полянского появился дополнительный материал о расчетах доверенных лиц Г. Никитина с иркутским «миром» и приказной избой, когда сыщик смог допросить проезжавших через Енисейск на обратном пути в Москву И. Дементьева и А. Романова.

И. Дементьев в своих показаниях от 2 апреля подтвердил, что в Иркутске ему и А. Романову пришлось требовать уплаты 200 руб. (тем самым подтверждаются сведения А. Ошаровского, что ранее Т. Евсевьев «с товарищи» 100 руб. в счет долга не платили, как сообщалось, согласно показаниям выборных, в отписке Н. Полтева и И. Перфильева в Сибирский приказ!). И. Дементьев красочно описывает переговоры в Иркутске с Т. Евсевьевым и П. Шульгиным, когда казаки в «платеже тех денег им, Андрею и Ивашку, переманивали со дни на день, а после того сказали, что у них мирских денег в зборе нет», заплатят же они, когда такие деньги «в зборе будут»! (л. 83).

Потеряв терпение, торговые люди подали на выборных челобитную в приказную избу. И. Дементьев подтвердил, что 100 руб. тогда им из приказной избы действительно выдали (о происхождении этих денег он отозвался незнанием). Остальную часть долга казачий мир обещал отдать Романову и Дементьеву по их возвращении из торговой поездки на восток. Но вернувшиеся в 1699 г. в Иркутск торговые люди уже не застали бывших выборных в Иркутске, так как они были разосланы в различные места по делам службы. Снова была подана челобитная в приказную избу, теперь уже новому воеводе И. Ф. Николеву. И вот воевода заявляет им, что «у тех казаков денег мирских в зборе никаких нет»! Создается довольно любопытная ситуация, [126] когда воевода выступает как бы от имени «мира», во всяком случае, в качестве посредника. Из показаний И. Дементьева следует, что Николев до отъезда холопа из Иркутска денег торговым людям не вручил, но собирался это сделать опять-таки «из приказные избы из государевы казны в зачот казачьих их окладов впредь», взяв при этом «кабалу» в приказную избу! (л. 83). Как видим, вторая сотня рублей из занятых выборными денег должна была быть выплачена, по всей видимости, на основании пришедшего на имя воеводы указа из Москвы; но мы видели, что один раз такая выплата, в расчете все на тот же указ, уже была произведена И. Перфильевым! То есть по указу о 100 руб. собирались заплатить 200 руб., и, добавим, забегая вперед, заплатили.

Что не все здесь было чисто, доказывает допрос племянника купца Г. Никитина, проведенный Д. Л. Полянским 7 июня 1700 г. А. Романов полностью подтвердил все показания И. Дементьева и изложил увлекательное продолжение своих переговоров с иркутским воеводой. По свидетельству А. Романова, воевода заявил ему, что 100 руб. «из государевых казенных денег в зачот тем казаком годового жалованья до дачи окладов их выдать не смеет» (л. 90). Затем И. Ф. Николев предложил А. Романову следующую комбинацию: чтобы не терять драгоценного для торгового человека времени, пусть А. Романов оставит «тое кабалу» у каких-нибудь своих «знакомцов». Когда же казаки соберутся для получения жалованья, И. Ф. Николев обещал вычесть 100 руб. из казачьих окладов «у той роздачи».

Характерна эта крайне осторожная позиция воеводы: он не решился просто взять требуемую сумму из предназначенного к раздаче казачьего жалованья; обязательно должен был быть соблюден принцип полной выдачи жалованья, местные вычеты допускались лишь после этого. Видимо, такой порядок был установлен администрацией Центра ввиду остроты вопроса о жалованье, многочисленных махинаций и конфликтов вокруг него. Насколько детально регламентировался весь процесс раздачи жалованья воеводой, можно видеть на примере инструкций, данных в грамоте Сибирского приказа в Иркутск и процитированных в отписке И. Перфильева: «...велено тое твою великого государя денежную и товарную казну взять и в приход записать и раздать в твое великого государя жалованье иркутцким ружником и обротчиком и полковым всяких чинов служилым людем на сей год поровну всем налицо против окладов, а заочи и подставою, и на мертвых, и выбылых того твоего великого государя жалованья отнюдь никому не давать» (л. 12).

Хлопоты, которые брал на себя воевода, оказались совсем не бескорыстными: он получал в уплату за эту операцию одну пятую всей суммы — 20 руб. (л. 90). А. Романов счел сделку выгодной и согласился. Отписку Д. Л. Полянского с копиями «допросных речей» А. Романова в Сибирском приказе получили 24 сентября 1700 г., но уже по первой его отписке с сообщением о доносе М. Миршенина из Сибирского приказа 23 ноября 1699 г. была отправлена грамота иркутскому воеводе И. Ф. Николеву, в которой было приказано, чтоб он «чинил против... грамоты 207-го году и взял у Титка Евсевьева [127] тех денег росходу имянную роспись и прислал под отпискою к Москве в Сибирской приказ», а также снял допрос с М. Миршенина: «...такое челобитье в Енисейску на съезжем дворе думному нашему дьяку Данилу Полянскому у него было ль и иркуцкие казаки о том ему бить челом велели ль... и против того и казаков лутчих людей велел допросить же... и те допросы по тому же прислал в Сибирской приказ». В Сибирский приказ должны были быть отправлены и М. Миршенин с Т. Евсевьевым «для подлинного оправдания» (л. 32).

Во исполнение распоряжений Сибирского приказа И. Ф. Николев выслал в 1700 г. в Москву обширный комплекс документов. Среди них — челобитные иркутских казаков в приказную избу, касающиеся жалованья, не довезенного Т. Евсевьевым «с товарыщи».

Первая челобитная (в подлиннике) не датирована, но косвенные данные свидетельствуют, что она написана не раньше сентября 1699 г. (челобитная заканчивается просьбой казаков произвести вычеты из жалованья «в нынешнем в 208-м году» — л. 36). Челобитная повторяет более раннюю, с просьбой зачесть 100 руб. в казачьи оклады на 207-й год, т. е. челобитную, которая была подана в приказную избу в 1698 г., после возвращения выборных во главе с Т. Евсевьевым в Иркутск. Очень интересно, что в челобитной сообщается о «порозвытной» уплате 100 руб. не только казаками г. Иркутска, но и «верхоленскими, идинскими и баргузинскими и всеми иркуцкими казаками иркутцкого присуду» (л. 37). Это значит, что частью своего жалованья поступались участники только что подавленного восстания, одним из поводов к которому была недодача жалованья.

Вторая челобитная (представленная в копии) написана, вероятно, в 7206 г. (по принятому тогда летосчислению), т. е. в сентябре 1697 — августе 1698 г., так как в челобитной излагается просьба казаков зачесть «недовоз» в их оклады «впредь на 207-й год» (сентябрь 1698 — август 1699 г.). Скорее всего, челобитная относится все к тому же 1698 г., когда вернулись Т. Евсевьев и П. Шульгин и когда в Иркутске потребовали уплаты денег по «кабале» торговые агенты гостя Г. Никитина. Возможно, она и связана с последним событием, потому что в этой челобитной содержится просьба вычитать «порозвытно» со всех казаков уже не 100, а 200 руб., т. е. всю занятую в Москве сумму! (л. 38-40). 1698-м годом датируют эту челобитную и бывшие выборные во главе с Т. Евсевьевым (л. 33).

Обе челобитные достаточно представительны. Первая (с просьбой о зачете 100 руб.) начинается перечислением 33 имен, подписали ее «по веленью» 50 казаков «и за себя» 8 человек (и еще один не за себя, а только за другого казака). Вторая челобитная (с просьбой о зачете 200 руб.) в начале содержит перечисление 87 имен казачьих пятидесятников, десятников и рядовых казаков. Подписали ее от имени 53 казаков 19 человек, в том числе 5 — «и за себя»; 14 человек из 19 подписывали только за других (формула «и за себя» отсутствует). Из перечисленных в начале обеих челобитных имен совпадают лишь 12, в подписях совпадают 15 имен. Возможно, челобитные были поданы разными группами казаков: во время восстания в острогах [128] «Иркутского присуду» и волнений в самом Иркутске отмечена острая борьба внутри казачества ¹⁷.

Разные суммы, названные в этих двух челобитных, встречаются и в других документах, высланных в Москву И. Ф. Никелевым. Просьба казаков о зачете 100 руб. зафиксирована в копии «скаски» от 6 апреля 1698 г. Т. Евсевьева и П. Шульгина (л. 41, 42), в подлиннике «сказки» (устной челобитной) от 6 сентября 1699 г. «перед столником и воеводою» И. Ф. Никелевым, подписанной 6 иркутянами от имени 29 «конных и пеших казаков пятидесятников, и десятников, и рядовых конных и пеших казаков» (в начале «сказки» перечислено 18 имен, после которых добавлено «и все иркуцкие конные и пешие казаки сказали» — л. 37). На просьбе об уплате 200 руб. настаивали в своей челобитной, поступившей в Сибирский приказ в декабре 1700 г. (см. л. 33 об.), бывшие выборные Т. Евсевьев, П. Шульгин и А. Ошаровский (последний не смутился, видимо, тем, что Д. Л. Полянскому он называл другую сумму, 100 руб.). Челобитная выборных написана в ответ на донос М. Миршенина Д. Л. Полянскому и вследствие начатых в Иркутске воеводой Никелевым допросов по программе грамоты Сибирского приказа. Правда, к этому времени выборные уже знали, что и в «скаске» воеводе от имени всех казаков, и в личных допросах 33 казаков, проведенных воеводой 4, 6, 7 и 8 августа 1700 г., была названа сумма 100 руб., а не 200 (л. 43-53 об.). Но в челобитной выборных это противоречие удивительно изящно сглажено: при чтении ее создается впечатление, что просьбу казаков еще не полностью выполнили, вычли из их окладов пока только 100 руб. (л. 33).

Допрошен был и новоприборный казак одной из «последних пятидесятен» М. Миршенин. 25 июня 1700 г. «в роспросе» он пункт за пунктом отказался от большей части своего доноса, сделанного более года назад Д. Л. Полянскому. Сейчас он заявил, что в Енисейске бил челом только о «недовозной казне» Ф. Лодыженского, «а говорили де ему о том бить челом служилые люди Михайло Бжитцкой, Козма Савельев, Иван Вяткин с товарыщи» (л. 61). Кроме того, Миршенин заявил: в Енисейске де он жаловался и на то, «что де они, иркутцкие служилые люди, платят в Ыркутцку за челобитчики за недовозную казну Титка Евсевьева с товарыщи по девяти алтын по две денги с человека, а о том де их челобитья нет, и рук х челобитной не прикладывали» (л. 60). Несоответствие двух своих рассказов М. Миршенин наивно попытался снять следующим предположением: «...и то де знатно, что подьячей на съезжем дворе описался» (л. 61). Однако и в новых «расспросных речах» в завуалированной форме сохранился протест против раскладки на «мир» истраченной выборными суммы. Очень интересна мотивация — ссылка на отсутствие подписей ряда казаков под челобитьем.

Опрос 33 казаков в августе 1700 г. (допрошены были 4 пятидесятника, 8 десятников и 21 рядовой) подтвердил, что иркутские казаки вовсе не выступали единым фронтом. Единодушно они подтверждали [129] только факт полной выдачи им жалованья за 1698, 1699 и 1700 гг. и то, что не подавали челобитных на выборных Т. Евсевьева и П. Шульгина и жаловаться в Енисейск не просили. Большинство казаков подтвердили и то, что Т. Евсевьев «с товарыщи» были посланы в Москву с челобитьем по выбору служилых людей (иногда добавляется «всех»). Двое, пятидесятники Е. Могилев и А. Штинников, прибавили, что «на Москве де им, Титу и Петру, держать велели на всякие издержки» (л. 43). Большинство казаков подтвердили подачу в 1698 г. челобитной Н. Полтеву и И. Перфильеву с просьбой вычесть в счет истраченных выборными 100 руб. деньги из их окладов и что свою долю «по розвытку», 9 алтын и 2 деньги, они уплатили после выдачи им жалованья.

И лишь казаки И. Вяткин, М. Бжитцкий, И. Поляков и П. Замятнин заявили воеводе, что Т. Евсевьева «с товарыщи» они в Москву с челобитной не посылали, рук к выбору не прикладывали; «был де у них с Титом челобитчик свой Федка Нижегород» (л. 49). Тем не менее казаки Бжитцкий, Поляков и Вяткин свои 9 алтын и 2 деньги за выборных уплатили (подавали ли они челобитную об уплате 100 руб., из текста допроса остается неясным, но под самой челобитной имеются подписи «вместо» Бжитцкого и Вяткина; Поляков не упоминается — л. 34 об., 36 об.). И наконец, К. Короваев, А. Стрекаловский и П. Замятнин не только не подтвердили свою причастность к челобитной о 100 руб., но заявили, что и по 9 алтын и 2 деньги «в казну великого государя не плачивали» (л. 50). Кроме того, обнаружилась небольшая группа казаков (4 чел.), которые челобитную о 100 руб. не подавали, так как находились в то время в отъезде, но свою долю «по розвытку» тем не менее уплатили! (л. 51-53). Среди них оказался и ...А. Ошаровский!

Таким образом, четко фиксируется рознь в казачьем «мире». Истинные ее размеры не понятны, ведь опрошены были далеко не все, да и грамота Сибирского приказа, как мы видели, этого не требовала. По традиционной ориентации феодальной администрации опрошены должны были быть только «лучшие люди» (л. 32). Кроме того, попытка опоры на «лучших людей» была характерна для политики правительства во время восстания в забайкальских острогах и волнений в Иркутске ¹⁸. Но по-видимому, под допрос попали не только они: Ф. Лодыженского (Нижегорода) посылали новоприборные казаки. Очевидно, они и входили в число самых непривилегированных «последних пятидесятен», от имени которых выступил М. Миршенин. Но важно, что перед лицом «своего» воеводы и, возможно, давления «лучших людей» Миршенин отступил. Допросы казаков наглядно показали, что существовали определенные жесткие механизмы, заставившие их платить «по розвытку» независимо от причастности к челобитьям. И здесь сыграл роль не только обязательный для исполнения «государев указ», но и общемирское решение. Ссылка группы казаков на то, что у них был «свой» челобитчик, не состоятельна, ведь Т. Евсевьев привез в Москву общегородскую челобитную, [130] которая касалась и их! Наличие людей, которые к моменту допросов не заплатили по 9 алтын 2 деньги, еще не доказывает, что они этих денег не заплатят никогда: вычеты делались не одновременно (л. 111).

Документы, посланные И. Ф. Никелевым в Москву, выявили определенную внутреннюю борьбу в среде казаков, почти не осветив многих важнейших моментов. Мы можем лишь делать предположения об обстоятельствах появления разных челобитных по вопросу об уплате всей суммы долга или только половины, о давлении, которое явно оказывал на «мир» Т. Евсевьев, видимо один из «лучших людей», если верить сведениям о его торговле. Ведь действительно, никто не подтвердил, что Т. Евсевьев и П. Шульгин стояли на правеже или сидели в тюрьме (как Ф. Лодыженский, например), хотя 50 руб. и 5 кумачей «доправил» на них только воевода И. Ф. Николев! (л. 111). Также никто из воеводской администрации или членов казачьей общины не попытался выяснить причину лжи Т. Евсевьева и П. Шульгина об уплате долга в Москве, а ложь эта обнаружилась вскоре после их приезда в Иркутск, как только торговые люди предъявили неоплаченную «кабалу» в 200 руб. И только ли за московские взятки хотели заставить иркутских казаков расплачиваться жалованьем? Вряд ли мы узнаем также, каким образом «мир» расплатился за деньги, взятые из церковной казны для уплаты А. Романову и И. Дементьеву. Раз это не касалось государственного жалованья, в мирские раскладки иркутских казаков центральная власть вмешиваться не собиралась; а вот о воеводе, в свете всего сказанного, этого утверждать нельзя.

Следствие было завершено, вероятно, в Сибирском приказе, когда в декабре 1700 г. туда прибыли Т. Евсевьев, М. Миршенин, все «допросные речи» и «сказки», посланные в Москву с воеводской «отпискою и с... великого государя ясачною казною» (кстати, отписку и допросные речи должны были подать в Сибирском приказе сами Евсевьев и Миршенин — см. л. 54-59). Итог дела остался нам неизвестен.

Публикуемые ниже документы освещают ключевые моменты сыска и дают представление о тех противоречиях и столкновении интересов различных групп казаков, воеводской администрации и Сибирского приказа, которые были характерны для того времени.

№ 1. Копия "скаски" Т. Евсевьева и П. Шульгина 6 апреля 1698 г.

№ 2. Копия "словесной" челобитной М. Миршенина

№ 3. Копия "скаски" А. Березовского

№ 4. Челобитная иркутских конных казаков Т. Евсевьева, П. Шульгина, А. Ошаровского

№ 5. Копия челобитной иркутских казаков

№ 6. Копия "скаски" иркутского казачьего десятника А. Ошаровского

№ 7. Копия "скаски" Ивана Демидова (Дементьева), холопа гостя Г. Романова

№ 8. Копия "скаски" Андрея Романова, племянника гостя Гаврилы Романова

Комментарии

1. ЦГАДА, ф. 214 ст. 1379 л. 1-113.

18. Александров В. А. Народные восстания..., с. 301 и др.

Библиографическое описание:  Новые материалы по истории Сибири досоветского периода. Новосибирск, 1986, с.114-145

Сетевая версия – В. Трухин, 2011г