1893г.   Буцинский П. Н. 

К истории Сибири. Мангазея и мангазейский уезд (1601 г.—1645 г.).

Часть 1

Аманаты жили в Мангазее в тюрьме, а когда ясачные сборщики отправлялись за сбором ясака, то брали с собой аманатов и держали их в зимовьях до тех пор, пока за них не получали ясака, а затем снова привозили в Мангазею. Этих аманатов кормили отчасти хлебом, а большею частию падалью и собачьим кормом "юколою". Юкола состояла из сушеной перегнившей рыбы. Сибирские инородцы — самоеды, остяки и тунгусы на зиму заготовляли для себя и для собак пищу то из рыбы, то из мяса зверей; первая пища называлась юколой и ею преимущественно кормили нартяных и промысловых собак, а вторая "порсою", которая преимущественно назначалась для людей. Та и другая пища хранилась в ямах в бураках, сделанных из древесной коры и, конечно, перегнивала; юкола представляла даже густую жидкость. Хотя эта пища и нероскошная, но тем не менее ценилась иногда довольно дорого: пуд порсы зимою [55] стоил рубль, а пуд юколы около 70 коп. Русские промышленные люди также заготовляли для своих собак юколу и за провоз ея также платили натурою десятинную пошлину в государеву казну, как и со всякаго товара. И вот этою-то сборною юколою в Мангазее кормили аманатов. Правда им давали и хлеб, но в ничтожном количестве, напр. в 1635 г. "на мангазейских тюремных сидельцев, аманатов и приезжую самоядь" израсходовано хлеба только 11 четвертей. Но в зимовьях во время ясачнаго сбора аманатов кормили преимущественно хлебом: в упомянутом году для прокормления одних тунгусских аманатов в зимовьях отпущено из Мангазеи 70 четвертей. Но не всегда аманаты обезпечивали ясачный сбор с их родов; об этом можно судить по ясачным книгам разных годов. Так в 1629 г., как мы видели, самоедов платило ясак 520 человек, а в 1634 г. — только 191 ч., а ясаку принесли только 510 соболей, остяков в 1629 г. платило 251 человек, а в 1634 г. только 173 ч., принесших 830 соболей. Притом некоторые роды, платившие ясак в 1629 г., совсем не упоминаются в ясачной книге 1634 г., другие в уменьшенном числе, напр. род Мангазея в 1629 г. состоял из 50 человек, а в 1634 г. только из 19 чел. В Хонтангском зимовье в первом году платило ясак 136 человек, а во втором только 66 ³¹).

Это уменьшение ясачных людей иногда зависело от чрезвычайной смертности, а большею частию от нежелания инородцев уплачивать ясак. Так относительно Хонтангскаго зимовья ясачные сборщики говорили мангазейскому воеводе, что в 1634 г. "многие ясачные люди этого зимовья померли, а иные не платят государев ясак, боясь голодной смерти, отошли от зимовья неведомо куда и к ним в зимовья не приходили и ясаку взять было не на ком ³²).

Мы выше упомянули, что мангазейские ясачные сборщики еще около 1630 г. проникли на реку Лену, но сведений о количестве ясачнаго сбора с этой реки в мангазейских ясачных книгах не находим. Воеводы отписывали, что они на реку Лену для сбора ясака начали посылать с 1632 г., но служилые люди "сбирают ясак не помногу, а иною многою мягкою рухлядью, сбираючи на реке Лене сами корыстуются". В ясачной книге мангазейскаго уезда за 1632 г. совсем нет ясачнаго сбора не только с реки Лены, но даже и с реки Вилюя, а в книге за 1634 г. сказано, что ясачные сборщики еще не [56] приходили с ясаком. А из одной отписки енесейскаго воеводы видно, что в 1634 г. служилые мангазейские люди были на реках — Лене, Алдане и Амге и собрали там большой ясак, но атаман Иван Галкин с енесейскими ясачными сборщиками напал на них при устье Вилюя, вступил в бой, несколько человек убил до смерти и весь ясак отнял³³). По поводу борьбы на реке Лене между иангазейскими и енесейскими служилыми людьми возникло дело, которое повело к приписке инородцев Лены к уезду енесейскому. Но по р. Вилюю мангазейские сборщики собирали ясак еще в 1638 г., после же этого года и река Вилюй была приписана к Енесейску; несколько ранее — около 1632 г. к енесейскому же уезду отошла часть остяков, живших по рр. Сыму и Касу и плативших прежде ясак в Закаменное зимовье. Так что мангазейский уезд к концу царствования Михаила Федоровича простирался по Енесею на юг до р. Сыма, на восток границей служил хребет, составляющей водораздел бассейнов рр. Енесея и Лены, а на севере р. Анабара. С ограничением территории мангазейскаго уезда, конечно, уменьшилось и число ясачных людей, но сбор ясака значительно увеличился. Последнее зависело оттого, что инородцы этого уезда стали менее дичиться русских, и ясачным сборщикам стало легче собирать с них ясак. Чтобы судить о количестве ясачнаго сбора, а по нем и о числе ясачных людей в мангазейском уезде, мы приведем здесь сведения из ясачных книг за несколько лет.

[57]

Здесь указана цена мягкой рухляди мангазейская, но московская оценка была гораздо выше — рублей по 200 на каждую тысячу.

В ясачных книгах за 1636, 1638, 1642 гг. не упоминается о числе инородцев, плативших ясак в эти годы, но, судя по вышеприведенным итогам ясака в рублях, можно предполагать, что ясачных людей тогда было от 1500 — 3000 человек. В ясачной же книге 1643 г. мы находим сведения и о числе ясачных людей, плативших ясак в каждом зимовье; мы здесь приведем только итог — всех самоедов, остяков и тунгусов платило ясак в этом году 1234 человека, а цена их ясака определена в Мангазее в 4,100 рублей ³⁸).

Цифры ясачнаго сбора показывают нам, что иногородцы мангазейскаго уезда доставляли в государеву казну значительный доход; таких сборов мягкой рухляди не было ни в одном сибирском городе. Но в Мангазее были и другие разнообразные доходы, которые можно разделять на три разряда — городовые, чрезвычайные и десятинные; мы делаем такое разделение на том основании, что для записи оных существовали особыя книги. Доходы перваго разряда — денежные; они хотя и незначительные, но тем не менее с излишком покрывали местные денежные расходы. Чтобы иметь понятие о статьях денежных доходов, собираемых в Мангазее и Туруханском зимовье, мы приведем здесь данныя, из приходных книг ³⁹).

[58]

Здесь мы приводили круглыя цифры в рублях, отбрасывая копейки, если последних было менее 60; всех же денежных сборов в 1626 г. было 787 рублей, а в 1627 г. — 1114 р. Между тем денежные расходы были значительно менее доходов, и в мангазейской государевой казне был ежегодный излишек. Главная статья денежных расходов — это жалованье служилым людям, ружникам и оброчникам около 500 р., да неокладных расходов в упомянутые годы рублей 100. Излишек, остававшийся от расходов, не посылался в Москву, а сохранялся на всякий случай в Мангазее и ежегодно возрастал: от 1625 г. был остаток 369 р., от 1626 г. — 574 р., от 1627 г. — 1158 р. и т. д. Окладные и неокладные денежные расходы в Мангазее увеличивались, но за то мы замечаем и увеличение доходов: так с 1-го сентября 1634 г. по то же число 1635 г. денежных расходов было 1751 р., а доходу — 2681 р. и на 1636 г. с остатком от прошлых лет было в мангазейской казне уже 1559 р. ⁴⁰), а на 1637 г. остаток был 2187 р. ⁴¹).

Увеличение доходов происходило, главным образом, от налогов чрезвычайных. К таким налогам мы относим те пошлины, которыя собирались не ежегодно и не в одинаковом размере, как "поголовное", "поживотное" и "сороковое"; эти налоги составляли особую статью доходов на земския нужды. Поголовной налог был троякаго рода: а) поголовное взималось с торговых и промышленных людей по 20 алтын за зиму и по 20 алтын за лето за проживание в Мангазее и Туруханском зимовье; b) поголовное по одной деньге с торговых и промышленных людей, когда они отправлялись на промыслы, и по гривне с тех лиц, которые без товаров возвращались на Русь. Эти налоги были постоянными и собирались ежегодно и в одинаковом размере. Но было "поголовное" [59] (головщина) как чрезвычайный налог на земские расходы. Так, в 1630 г. "поголовное" собиралось по 10 алтын с человека, в 1634 г. по 20 алтын с человека. В те же годы взималось с торговых и промышленных людей "сороковое", т. е. с 40 соболей по 10 алтын и по 20 ал. Поголовное и сороковое то увеличивалось, то уменьшалось, смотря по промыслам и по земским нуждам. Так, в отписке тобольскаго воеводы от 1634 г. читаем, что в этом году "поголовное и сороковое собиралось по самой меньшей статье".... а в прошлых годах земские люди меж себя собирали деньги на земские расходы на Турухане сороковаго в головнаго с человека по рублю, по полтора и по два рубля". Как велики были эти доходы можно судить потому, что в 1630 г. в Мангазее поголовнаго с 436 человек взято почти 131 р. и сороковаго с 848 сороков — 254 руб., а в 1634 г. того и другаго дохода собрано в Туруханском зимовье 1163 руб. ⁴²).

К чрезвычайным же налогам относится и "поживотное". Так, в 1629 г. в Мангазее собиралось поживотное с торговых и промышленных людей на государевы расходы и на всякия издержки с рубля по 5 денег; всего таких денег с 27 кочей взято в этом году 674 р. с копейками ⁴³). Но в 1635 году прислана в Мангазею государева серебряная печать и велено собирать печатную пошлину с рубля по деньге, а с "безтоварных" с человека по гривне. И таких денег в этом году собрано 565 р. ⁴⁴).

Самою выгодною статьею денежных доходов в Мангазее была продажа вина и меду. В мангазейских приходных книгах кабацкие доходы не писались, потому что вино и мед продавались там особыми лицами, присланными из Тобольска и вырученныя ими деньги отвозились в Тобольск. До 1620 г. продажа вина и меду в Мангазее и Туруханском зимовье была вольная и этою торговлею занимались торговые, промышленные и служилые люди и даже воеводы и, конечно, очень наживались от продажи питий. Но в 1620 г. на эту торговлю обратил внимание тобольский воевода князь Иван Куракин и по поводу нея послал в Москву отписку, в которой писал: "Сказывали служилые люди, которые бывали в Мангазее, что Иван Биркин посылал в Турухан на продажу свое вино и мед и взял за то вино и мед больше восьми тысяч рублей. Да и прежние воеводы тем же [60] корыстовалась и торговые и всякие люди меж себя вино и мед продают... И если из Тобольска послать в Мангазею и на Турухан 150 вёдер вина и 50 пудов меду, то можно там продавать вино по 15 рублей ведро и за 150 ведер будет денег 2250 р., а прибыли — 2070 р., за 50 пудов меду денег будет 200 р. и прибыли с того меду будет 140 рублей. А если продавать вино и мед на мягкую рухлядь, то можно ожидать прибыли вдвое".... Московское правительство не преминуло воспользоваться этим сообщением и немедленно решилось запретить торговым и всяким другим людям продавать вино и мед в Мангазее и Туруханском зимовье и открыть там государев кабак. Тобольскому воеводе велено послать в Мангазею тобольскаго подячаго Чаплина и с ним 200 ведер вина горячего, 100 пудов меду, а мангазейскому воеводе приказать дать тому Чаплину избу и анбар и целовальника из торговых или промышленных людей. Этому Чаплину велено наказать, чтоб он с целовальником продавал вино по 15 р. за ведро, а мед вдвое против Тобольска, за ставку 26 алтын и 4 деньги, продавать на деньги или на мягкую рухлядь, смотря по тамошнему делу, как будет прибыльнее государевой казне, а в долг вина и меду не давать. Кроме того наказывалось Чаплину, чтоб он открывал торговлю в кабаке для торговых и промышленных людей, как они уплатят десятинную пошлину, — инородцам, как они заплатят ясак, но служилым людям ни вина, ни меду продавать не велено, чтоб они не пропились. В Мангазее ежегодно бывала ярмарка, когда торговые и промышленные люди с торгов и промыслов возвращались на Русь, а потому Чаплину предписывалось самому торговать в Мангазее "как будет большой своз людей"; по окончании же ярмарки велено ему оставлять в Мангазее для продажи питий целовальника, а самому ехать в Туруханское зимовье и там устроить кабак. Если же присланных запасов вина и меду не станет до весны, то завести приготовление вина и меду на месте, а материал для этого покупать у торговых людей. Вырученвыя деньги от продажи питий велено записывать в особыя книги и класть в запечатанный ящик, а как настанет весна — водный путь, —то деньги кабацкия пересылать с служилыми людьми в Тобольск. В тоже время сделано распоряжение, чтоб в Мангазее и Турухане "никто продажнаго питья у себя не держал и не продавал", в противном случае велено отбирать питье в государеву казну, штрафовать таких людей и даже наказывать. Самим кабатчикам наказывалось не бражничать и не воровать, не брать "с питухов" лишняго и в вино и мед воды и [61] квасу не прибавлять ⁴⁵). Как велики были кабацкие доходы в Мангазее об этом мы не нашли данных, но надо думать, что они были довольно значительны, если воевода Иван Биркин мог выручить от продажи вина в Туруханском зимовье более восьми тысяч рублей. Чтобы не иметь конкуренции, правительство, как мы видели, запретило частным лицам курение вина в Мангазее и даже ввоз туда меда. Это последнее распоряжение оказалось особенно тяжелым для торговых и промышленных людей: они посылают в Москву одну челобитную за другой, в которой пишут, что им на промыслах "без зайцев и меду никак пробыть нельзя" п. ч. "цынжают". Вследствие этих жалоб государь в 1639 г. указал: для торгу и для соболиных промыслов пропускать в сибирские города меду преснаго до 200 пудов человеку с уплатой десятинной пошлины в государеву казну ⁴⁶).

Благодаря разным постоянным и чрезвычайным денежным доходам, государевой казне не приходилось посылать денег в Мангазею: вышеупомянутыми сборами не только покрывались все денежные расходы, но и в значительной степени хлебные. Хлебное жалованье служилым людям, ружникам и оброчникам, прокормление аманатов и приезжих ясачных людей — это самая тяжелая, для казны статья расходов. Тяжелая не столько по количеству, необходимому на это жалованье хлеба, сколько по трудности доставки последняго. Сначала хлеб в Мангазею привозился из Руси, но со времени развития хлебопашества на государевых пашнях в верхотурском, туринском и тюменском уездах, приблизительно с 1624 — 25 гг., казне не было надобности покупать хлеб, а последний доставлялся в "непашенные" сибирские города из государевых житниц этих уездов. Но доставка его сопряжена была с большими затруднениями. Путь был далекий — по Туре, Тоболу, Иртышу, Оби, чрез Обскую губу, Тазовскую губу и по реке Тазу в Мангазею; этот путь, даже при самой благоприятной погоде, совершался только, в два с. половиной месяца. Но проплыть Обскую губу было чрезвычайно трудно: если дул северный ветер, то кочи прибивало к южному берегу, выбрасывало и разбивало их. Особенно часто крушения происходили где-то под черными горами: погибали суда, хлеб и другие запасы и даже люди. При том редкое крушение обходилось без того, чтобы в это время не появлялись самоеды, не разграбляли оставшиеся хлебные [62] запасы и не убивали спасшихся от крушения служилых и торговых людей. Так, в 1621 г. буря разбила в Обской губе 8 кочей, но крушение не имело серьезных последствий: погибло только 27 ч. муки, 75 ведер вина, 13 пудов меду, немного круп, толокна и хмелю ⁴⁷).

Но крушение в 1642 г. кончилось совершенным истреблением судов, хлеба и гибелью массы людей. Об этом несчастном случае мангазейский воевода сообщал в Москву следующее. "В прошлом, государь, в 1642 г. авг. 18 на море под Черными горами волею Божией твои государевы и торговых людей кочи с хлебными запа­сами и на котором коче я холоп твой шел — все разбито без остат­ку и в Мангазее твоих государевых и торговых людей запасов нет ни одной четверти. А которые, государь, торговые и промышлен­ные люди после моего отезду с морского разбою остались и они пришли портяным ходом в Мангазею не все и сказали они мне холопу твоему: зимовали де они на реке Пуре и зимою ходили на тот морской разбой ради хлебных запасов и своих товаров, но на том походе погибло их больше 70 человек, а оставшиеся люди в избушке на реке Пуре частию перебиты самоедами, частию погибли от цынги". Тот же воевода сообщил, что и в 1643 г. государевы кочи с хлебными запасами и кочи торговых людей по 14 октября еще не приходили в Мангазею и вестей о них нет никаких. Он высказывает предположение, что, вероятно, и эти кочи также волею Божией разбило на море, как и в прошлом 1642 г., так как в то время, когда кочи должны быть по расчету в море, были "две великия погоды" — одна после Успеньева дня, а другая на Рождество Богородицы ⁴⁸). Хотя мы и не нашли документальнаго подтверждения этого печальнаго предположения мангазейскаго воеводы, но несомненно, что упомянутые кочи погибли в море. Нам известно, что самый поздний приход в Мангазею судов с моря возможен только в половине сентября, потому что река Таз к этому времени замерзает и ход судов прекращается. А если кочи, отправленные летом 1644 г., еще не прибыли в Мангазею, как пишет воевода, в половине октября, то гибель их очевидна. Та же участь постигла и хлебные запасы, отправленные в Мангазею в 1643 г. В этом году 13 июля послано из Тобольска на двух дощаниках в мехах 2237 пудов ржаной муки. Посланные с хлебом благополучно добрались до Обдорска; выгрузив здесь хлеб в морской коч, они отправились в Мангазею. Но едва [63] только коч вышел в Обскую губу, как его поломало льдом и дальнейшее плавание оказалось невозможным: пришлось возвратиться в Обдорск. Здесь служилые люди выгрузили хлеб в амбары и остались караулить его до следующей весны. Но тут явилась новая беда: в то время как служилые люди однажды пошли в избу ужинать, пришли самоеды, заперли сени этой избы и завалили последнюю щитами и снегом. Пока служилые люди выбирались из избы, самоеды успели выбить дверь в амбаре и похитить до 10 четвертей муки. Преследование воров было безуспешно: самоеды приходили в значительном числе и, будучи настигнуты служилыми людьми, вступили с ними в бой, ранили четырех человек и благополучно ушли с похищенным хлебом. Из одной отписки тобольскаго воеводы видно, что весною 1644 года хлеб, хранившийся в Обдорске, был отправлен в Мангазею, но до места своего назначения он не дошел: мангазейский воевода писал в Москву (14 окт. 1644 г.), что уже в течение трех лет — 1642, 1643 и 1644 г. в Мангазею не доставлено ни одной чети хлеба и что служилые и жилецкие люди помирают от голода ⁴⁹). Случаи крушения судов с хлебными запасами были и прежде: так из расходной книги города Мангазеи за 1627 г. видно, что в этом году хлебное жалованье служилым людям давалось "теплою моребойною" мукою ⁵⁰); в 1634 г. потонул коч с солью и пр. ⁵¹).

Эти крушения причиняли большие убытки казне и их нужно иметь в виду, чтобы определить чистый доход, который получался из "заморской вотчины" государевой, как в то время называлась Мангазея. К сожалению, нам не известно, сколько погибало государевых хлебных и других запасов во время крушения судов, а потому мы не можем эти убытки перевести на деньги; да к тому же и ценность хлеба в разные годы была слишком неодинакова. Что же касается обыкновенных ежегодных расходов хлеба в Мангазее на жалованье — ружникам, оброчникам и служилым людям, на варку сусла, браги и пива, на прокормление аманатов и приезжих инородцев, то этих хлебных расходов было около четырех тысяч пудов; к этому еще нужно добавить жалованье соли, круп и толокна.

Мангазея принадлежала к "непашенным городам" и всякие хлебные запасы, как мы выше упомянули, доставлялись туда из других [64] сибирских уездов. Но правительство московское стремилось и в мангазейском уезде развить хлебопашество: в конце царствования Михаила Федоровича основана слобода Дыбчасская, которая и доныне существует (Дубченское). Основателем ея был крестьянин Осип Григорьев Цапаня-Голубцов. Еще в 1636 году он поселился при впадении речки Дыбчаса в Енесей и начал заниматься хлебопашеством, а в 1638 году на эту заимку получил от Михаила Федоровича жалованную грамоту со льготой на 10 лет "пашню распахивать и вольных людей с Руси призывать и слободу строить". В эти льготные годы насельники слободы освобождались от всяких податей и повинностей, а по окончании оных должны были доставлять хлеб в Туруханское зимовье на прокормление аманатов. Продолжительная льгота, каковой не давалось в других сибирских уездах, обилие здесь пушнаго зверя и рыбы скоро к устью Дыбчаса привлекли вольных людей и чрез несколько лет в слободе Дыбчасской уже было 16 дворов крестьян и церковь во имя Св. Троицы с приделом Николая Чудотворца. Считаем не лишним привести здесь некоторыя сведения о самом основателе упомянутой слободы, человеке несомненно смелом и энергичном. Он был родом с реки Мезени, но оставил родину, чтобы за несколько тысяч верст от нея, в глубине Сибири, основать себе новое гнездо. Мы не знаем, каким образом Цыпаня попал на реку Енесей — вероятно в обществе своих земляков промышленников, бороздивших Сибирь в самых разнообразных направлениях, но несомненно он некоторое время проживал в Имбацком зимовье, прежде чем решился навсегда поселиться на этой реке. Выбор его пал на урочище Дыбчас, около небольшой речки того же имени и при впадении ея в Енесей. Здесь жили только одни остяки и, если не считать находящегося в нескольких десятках верст Закаменнаго зимовья, как только временнаго приюта мангазейских ясачных сборщиков, то самым близким русским поселением был Енесейский острог, отстоящий от Дыбчаса по реке Енесею почти на 400 верст. Облюбовав упомянутое местечко и найдя возможным здесь заняться земледелием, наш герой отправился на Русь, получил от царя на него жалованную грамоту и соблазнил несколько своих земляков ехать с ним в Сибирь для поселения на реке Енесее. Да, ведь это целый подвиг! И нельзя сказать, чтобы Григория Цыпаню вела в такую даль от родины горькая нужда; нет, он был человеком не только зажиточным, но и богатым. В одной своей челобитной к царю Цыпаня говорить, что он на свои средства "поднимал крестьян" в Дыбчасскую слободу и [65] "снабжав их своими животишками", на свои средства построил церковь, которая стоила ему 1500 р. И хотя он в челобитной к царю и жалуется, что вследствие таких расходов "обнищал и великими долгами одолжал", но это только фразы, которыми обыкновенно челобитчики стараются разжалобить царя; к тому же бедному человеку и в долг никто не дал бы таких средств. Между тем мы видим, что Цыпаня, поселившись на Енесее, стал заниматься ростовщичеством и должников у него было много; для этого тоже нужны хорошия средства. Но в нравственном отношении Цыпаня был не безупречен и для местнаго остяцкаго населения, если верить жалобам остяков, был настоящим разбойником. Еще проживая в Имбацком зимовье, он занимался романическими делами и притом довольно некрасиваго свойства. Б него влюбилась одна остячка, невестка остяка Закаменнаго зимовья Хайгунка, и Цыпаня уговорил ее бежать к нему, предварительно обокрав брата своего мужа. Остячка так и поступила: она украла 20 соболей в 20 рублей, два бобра в три руб., два английскаго сукна зипуна — красный и синий — в 8 руб. и с этим имуществом убежала к своему возлюбленному. Хайгунка, узнав о бегстве своей невестки и о том, что она проживает в Имбацком зимовье у Цыпани, послал туда своего племянника и еще двух человек, чтобы возвратить невестку и украденное ею имущество, но посланные возвратились не с чем. Тогда Хайгунка сам отправился в Туруханское зимовье бить челом на Цыпаню тамошнему государеву приказному десятнику. Однако успех челобитной был неполный: "десятник, жаловался царю Хайгунко, у него Цыпани невестку мою взял и мне отдал, а живота сноснаго с нею не отдал". В той же челобитной сумароковские и закаменные остяки писали, что Цыпаня в своей челобитной к Михаилу Федоровичу "написал воровски — будто де то место у Дыбчаса пусто и не владеет тем местом никто . . . . . а то, государь, место не пустое и владели тем местом искони века люди наши и прадеды . . . . . и мы сироты твои и отцы наши там соболей, всякаго съестнаго зверя и рыбу промышляли и теми соболями тебе государю ясак платили сполна, а от съестнаго зверя и от рыбы сыты были и тем головы свои кормили; а теперь от того Цыпани и от его ярыжек изгоня, утеснения и всякая обида — жен и детишек наших насильничают и во всем стесняют нас". Далее те же остяки жаловались, что Цыпаня пограбил у них из ям запасный зимний корм — бурак порсы в 5 пудов, 26 бураков юколы в 38 пудов, а цена этому корму 291/2 р., да украл четыре коробицы рыбьяго жира 6 пудов на 12 рублей. [66] Когда же остяки пришли к грабителю, чтобы выручить свое добро, то он бранил и бил их, а одного остяка раздел и бил батогами, а имущества всетаки не возвратил. За отсутствием юколы четыре промышленных собаки погибли от голода, а цена им 20 рублей. Один остяк еще жаловался, что мать его однажды тащила чрез заимку Цыпани, мимо его двора, запасы свои — 5 пудов порсы, 5 пудов юколы и рыбьяго жира, но на нее напал Цыпаня, захватил все это добро, а остячку так побил, что она на третий день умерла от тех побоев. Оказывается еще, что тот же самый Цыпаня грабил не только живых остяков, но и мертвых: в 1639 г., жаловались остяки, он выкопал из земли кудесника и что с ним было — платья, стрел, рогатин и соболей и то все пограбил ⁵²). Мы не можем сказать, насколько справедливы были жалобы остяков на основателя Дыбчасской слободы; следственнаго дела по поводу вышеприведенной челобитной этих инородцев нам не удалось найти в архиве, а без такого дела трудно судить о достоверности фактов, которыя находятся в челобитной. Но если даже и ограничить в значительной степени справедливость жалоб остяков на Цыпаню, то всетаки остается достаточно материала для суждения о ненормальных отношениях его к местному населению. В большинстве случаев нам везде приходилось наблюдать, что сельское русское население в Сибири легко и скоро обживается с инородцами, среди которых селится, и отношения между пришлым русским и местным населением устанавливались довольно мирныя. Тем более такого мира можно ожидать между насельниками Дыбчасской слободы и тамошними остяками, так как последние отличались очень мирным характером сравнительно с другими инородцами мангазейскаго уезда — самоедами и тунгусами. Но пословица русская говорит, что в семье — не без урода, так и Цыпаня был не заурядным явлением между русским сельским населением Сибири и если он вел себя в отношении остяков, как разбойник, то это зависело от его личнаго алчнаго характера; ростовщичество, которым он занимался, указывает на то же самое. Следует при этом заметить, что остяки жалуются только на Цыпаню и его работников, но ведь в Дыбчасской слободе было 16 крестьянских дворов и на других крестьян мы не встречаем с их стороны жалоб. Впрочем и сам Цыпаня испытывал обиды, если не от местных инородцев, то от русских служилых людей. В 1651 г. он послал Алексею [67] Михайловичу челобитную на стрелецкаго сотника Дементия Титова следующаго содержания: "В нынешнем году осенью водяным путем по твоему государеву указу послал тот Дементий из Тазовскаго города вверх по Енесею в Закаменное ясачное зимовье собирать ясак и тот Дементий в зимовье не пошел, а пошел в Дыбчасскую слободу и стал ко мне на подворье силою и сталь собирать ясак с остяков. Да у меня на подворье начал курить вино и прожил целую зиму до весенняго воднаго пути. И от того курения двор мой со всеми хлебными запасами в со всяким деревенским заводом и с животом созжен и он Дементий разорил меня до основания: остался я с женишкой и сынишком душею, да телом и пашни пахать нечем, из огня ничего не вынесли". Затем Цыпаня насчитывает убытков от пожара рублей на триста и больше, невключая сюда дворовых построек, как то — двух горниц, амбаров, хлева и т. п. Не от одних только мангазейских служилых людей Цыпаня терпел притеснения и обиды: Дыбчасскую слободу посещали и енесейские служилые люди и эти посещения стоили дорого ея жителям. В одной челобитной мы находим следующия жалобы Цыпани на енесейских воевод и служилых людей. Еще в льготные годы, жаловался Алексею Михайловичу Цыпаня, из енесейскаго острога воеводы присылали служилых людей ко мне в заимку, будто на заставу, чтоб промышленные, торговые и ссыльные люди не проходили рекою Елогуем на Русь, а река, государь, Елогуй от моей заимки вниз по Енесею больше дня плыть. И от тех служилых людей теснота, продажа и убытки великие были. А как льготные годы отошли, то воеводы енесейские стали присылать для сбору пятаго снопа и ту заимку приписывают к Енесейскому острогу неведомо почему, а та заимка мангазейскаго уезда у Закаменнаго зимовья. Да мы же, государь, сироты твои волочимся в Енесейский острог покупать всякие деревенские заводы, потому что Мангазея город непашенный и деревенских заводов там нет никаких; а воеводы енесейские нас сирот твоих приставляют ко всяким делам — велят нас выбирать в городовыя службы, а наемных наших людей берут на всякия твои государевы и на свои дворовыя изделия и в том нам чинятся убытки великие и нашим пашням от того задержанья помешка и недопашка ежегодно". В заключение челобитный Цыпаня просил государя, чтоб Дыбчасскую слободу к енесейскому острогу не приписывали, чтоб насельников ея к службам и разным изделиям в Енесейске не приставляли и воеводы служилых людей в слободу на заставу не присылали. "А наша заимка, государь, хлебными запасами будет [68] прибыльна тебе государю в Мангазейском городе, потому что Мангазейский город непашенный и хлебные запасы служилым людям и аманатам на корм посылаются из Сибири, а во многие годы они не приходят от морскаго разбоя". Челобитная была уважена по всем пунктам и государь велел, чтоб выдельной хлеб Дыбчасской слободы брать в Турухане и употреблять на прокормление аманатов ⁵³).

Кроме Дыбчасской слободы в описываемое нами время в мангазейском уезде не было других крестьянских поселений; эта слобода была оазисом среди инородческаго населения, которое совсем не занималось хлебопашеством. Но и Дыбчасская слобода, хотя ея основание относится к 1638 г., в силу льготной грамоты не давала еще выдельнаго снопа и весь хлеб, необходимый для прокормления мангазейских служилых людей, ружников, оброчников и инородцев доставлялся водным путем из других сибирских уездов. Но мы видели с какими трудностями сопряжена была доставка хлеба в Мангазею и какие убытки терпела государева казна. Это обстоятельство, как мы увидим ниже, было одною из главных причин упадка Мангазеи и заставило правительство перенести этот город в другое место. Уже в 1644 г. мангазейский воевода писал, что за отсутствием хлеба нельзя послать служилых людей в зимовья для сбора ясака, а равным образом и нельзя ожидать прихода торговых и промышленных людей, которые с промышленных мест будут возвращаться другими дорогами. Значит, в следующем году и нельзя было взять десятинной пошлины, а эта статья доставляла казне самый обильный доход, как это мы сейчас увидим.

Мы выше упомянули, что в Мангазее процветала торговля и промышленность, которыя не только обогащали торговых и промышленных людей, но и государеву казну. Русские люди давно там вели меновую торговлю и занимались промыслами: начало этому (в чем мы не сомневаемся) положили еще новгородцы, как этим же смелым мореходам и принадлежит честь открытия морскаго пути в Мангазею. Этот путь шел из устьев Двины "Колуем, на Канин нос, на Тресковую, на два острова, что у Верендеевских мелей, на Мержевик, малыми реками и большим морем, на Югорский шар, на Карскую губу и на Мутную и Зеленую реки", который вели чрез полуостров Ялмал в Обскую губу; так описан морской путь в [69] Мангазею в грамоте Михаила Федоровича от 1626 г. ⁵⁴). Из устьев же реки Зеленой мореплаватели, перерезав почти в прямом направлении с Зап. на Вост. Обскую губу, входили в Тазовскую губу и затем спускались в реку Таз. Весь этот путь, т. е. из устьев Двины на реку Таз при благоприятной погоде совершался в один месяц, а если выплывали из Мезени, Пинеги и Печоры, то достигали Мангазеи гораздо скорее. Московскому правительству этот путь, который называется старым, был долгое время мало ведом, или вернее оно не имело о нем точных, определенных сведений, хотя в знало, что торговые и промышленные люди плавают морем в Мангазею и в Енесею ⁵⁵). Точныя сведения о морском пути правительство получило только в начале 1616 года от тобольскаго воеводы Куракина; последний писал в Москву, "что торговые и промышленные люди ходят кочами от Архангельскаго города на Карскую губу и на волок в Мангазею, а другая дорога с моря в енесейское устье большими судами, и что немцы нанимали русских людей, чтобы их от Архангельскаго города провели в Мангазею". Сообщая в Москву сведения о морском пути в Мангазею, воевода Куракин в тоже время высказал опасение, что оным могут воспользоваться немцы для торговли с сибирскими инородцами, как уже и были с их стороны попытки по разсказам торговых и промышленных людей, "а по-здешнему, государь, писал этот воевода, по сибирскому смотря делу, некоторыми обычаи немцам в Мангазею торговать ездити поволить не мошно; да не токмо им ездити, ино-б, государь, и русским людям морем в Мангазею от Архангельскаго города для немец ездить не велеть, — чтоб на них смотря немцы дороги не узнали, и приехав-бы воинские многие люди сибирским городам, какия порухи не учинили". Тем более, замечает Куракин, что если явятся в Мангазею какие воинские люди, то помощь подать туда из Тобольска или других сибирских городов скоро невозможно, так как Мангазея от Тобольска и от других сибирских городов отдалена... а от Архангельскаго города ход к Мангазее близок.. ⁵⁶). Это сообщение так напугало правительство Михаила Федоровича, что оно в том же году запретило под страхом опалы и казни плавать тем путем в Мангазею и обратно. В царской грамоте тобольским воеводам от 25 июня 1616 года читаем [70] следующее: "Торговым и промышленным людям всех городов я ясачным самоедам и татарам велели сделать заказ крепкий, чтобы немецких людей на Енесей и в Мангазею отнюдь никого не пропускали и с ними не торговали и дорог им ни на какия места не указывали, а также и торговых и промышленных людей из Мангазеи на Карскую губу, на Пустоозеро и к Архангельскому городу пропускать не велели, а велели их отпускать из Мангазеи на Березов и на Тобольск"... В тоже время тобольским воеводам предписывалось получше разспросить торговых и промышленных людей: „немецкие люди с моря на Енесею кораблями или кочами наперед сего прихаживали-ль торговати? и будет прихаживали, и с какими товары и многие-ль люди приезжали"? ⁵⁷).

Те торговые и промышленные люди, которые разсказывали Куракину о попытках немцев пробраться в Сибирь, и не подозревали, что эти разсказы им же принесут великое горе. Поэтому они, узнав о правительственном распоряжении относительно морскаго пути, запели уже иную песню. "В сыску в Мангазее многих городов торговые и промышленные люди сказали, что из двинскаго устья морем в енесейское устье большими и малыми кочами сами не бывали и изначала про ходоков русских и никаких иных людей не слыхали; а то де они слыхали, что от Мутные реки и до Обскаго устья непроходимыя злыя места от великих льдов и всякие нужи, а у Карские де губы кораблей немецких не видали, а с моря по Енесею кораблями или кочами про проход немецких людей не слыхали и на Карскую губу за большим льдом ездити не можно". Но в тоже время торговые и промышленные люди били челом, чтоб им разрешили ездить в Мангазею и обратно прежним путем "большим морем". Не смотря на резко бросающееся в глаза противоречие между "показаниями на сыску" относительно морскаго пути и упомянутой просьбой, правительство забыло свой страх и в начале 1618 г. писало тобольскому воеводе: "из Мангазеи торговых и промышленных людей всех городов отпускать на Русь большим морем и чрез камень, а с Руси в Мангазею велеть ходить со всякими товарами тоже большим морем и чрез камень, как наперед того ходили". А одного из разсказчиков про немецких людей, так напугавших московское правительство, Еремку Савина, даже велено "за то бити нещадно, чтоб на то смотря иным было неповадно воровством смуту затевать" ⁵⁸).

[71] Однако русские люди, по крайней мере открыто, недолго пользовались морским путем в Мангазею. Тобольский воевода, получивши грамоту о разрешении этого пути, сделал на этот предмет столь существенныя замечания, что правительство снова изменило свое решение. В следующем году он писал в Москву, что если дозволить торговым и промышленным людям ездить в Мангазею "большим морем", то а) невозможно будет с них пошлину собирать и б) немецкие люди по следам русских могут пробраться в Мангазею и Енесею и тогда государевой казне наверно будет ущерб ⁵⁹). Эти заключения приняты во внимание и в конце 1619 года издан указ, которым снова строжайше запрещалось торговым, промышленным и всяким людям плавать морем в Мангазею ⁶⁰). А чтобы это запрещение не нарушалось, в 1620 году велено было построить острожек на волоке между реками Мутной и Зеленой и посылать туда из Березова и Тобольска служилых людей человек по 50, чтобы они следили за русскими и немецкими людьми и никого не пропускали тем путем в Мангазею и обратно ⁶¹). Но тобольский воевода в том же 1620 году сменен, на его место послан Матвей Годунов, а этот последний на основании отписки мангазейскаго воеводы, что "никоими мерами немецких людей в Мангазею не чаяти... и что торговые и промышленные люди, после государева указа, из поморских городов.... большим морем на Югорский шар... в Мангазею для промыслов не ходят", счел лишним послать служилых людей для постановки острога на волоке между Мутной и Зеленой ⁶²). Узнав об этом, правительство сделало замечание Годунову и требовало немедленнаго исполнения своего распоряжения. Но ни Годунов, ни последующие тобольские воеводы не построили острожка на волоке между рр. Мутной и Зеленой и все дело ограничилось только тем, что на указанное место были посылаемы служилые люди, которые там жили во весь период наввгации — до 1-го Сентября ⁶³). Между тем в 1625 году в Карской губе снова появились немецкие люди — это экспедиция под командою Корн. Босмана — и московское правительство, получив об этом сведения, снова требовало от тобольских воевод постройки острожка на упомянутом волоке и снова издало указ, запрещающий под [72] страхом смертной казни торговым и промышленным людям пользоваться морским путем для проезда в Мангазею. Однако построить острожок между Мутной, и Зеленой оказалось очень трудно. Тобольские воеводы в ответ на царскую грамоту в 1627 году послали в Москву следующую отписку: "В прошлом году, государь, посылали мы атамана И. Баборыкина с 43 служилыми людьми и двумя проводниками на волок и велели там поставить острожек. Они возвратились назад в Сентябре 1626 года и в разспросе сказали: вышед из Оби они плыли парусным ходом по Мангазейскому морю левою стороною до русскаго заворота двое суток; и против русскаго заворота пришла на них с севера туча с дождем и ветром — парус на коче изодрала, сапец у кочи выломало, павозок разбило, кочь с якорей сбило и прибило за кошку. Тут они стояли 6 недель, дожидаясь пособных ветров, но до Оспожина дня таких ветров не было, а греблею дойти было невозможно; до реки Зеленой не дошли за три дня и две ночи пути парусным ходом. Поэтому они с Оспожина дня поплыли назад" ⁶⁴). В следующем году тобольские воеводы опять послали 45 человек под начальством того — же И. Баборыкина и с тою же целию, но мы знаем, что еще в 1637 году на волоке между Мутной и Зеленой не было поставлено острожка. Но служилые люди ежегодно жили до перваго сентября на этом волоке и торговым и промышленным людям совершенно был прегражден морской путь в Мангазею. Это, как увидим ниже, самым гибельным образом отразилось на городе Мангазее или Тазовском остроге. До построения Тазовскаго острога в Мангазее, русские и зыряне вели здесь вольную торговлю с инородцами, не стесняясь ни предметом торговли, ни пошлинами с них. Они привозили на Таз и Енесей разныя железныя, медныя, оловянныя и деревянныя изделия, мужския и женския рубахи, поношенныя и новыя, разноцветные зипуны английскаго и сермяжнаго сукна и пр. ⁶⁵). Иной читатель, пожалуй, удивится и не поверит нам, что самоеды и остяки носили такия дорогия одежды, но это несомненно и сведения наши взяты из подлинных документов; напомним только здесь о грабеже Григория Цыпани, о чем мы упоминали выше, у енесейскаго остяка двух английских зипунов — краснаго и синяго. Свои товары русские и зыряне променивали инородцам на шкуры драгоценных пушных зверей и от этой мены, конечно, имели большие барыши. Не менее они обогащались [73] и от собственных промыслов соболей, бобров и прочего пушнаго зверя. Но с основанием Мангазеи вольной торговле и вольным промыслам положен конец, т. е. ограничены предметы торговли и установлены разныя казенныя пошлины. Самый древнейший документ, касающий торговли и промыслов в Мангазейском и Енесейском краях, относится к 1600 году. Некоторые торговые и промышленные люди, узнав о намерениях правительства построить острог на реке Тазе в 1599 году, обратились к царю Борису с челобитной, чтоб пожаловал их, велел им "ездить, промышлять и торговать в Мангазею морем и рекою Обью на Таз и на Пур, и по Енесею повольно". Самой этой челобитной до нас не дошло, а мы знаем только ответную на нее грамоту царя Бориса от января, 1600 года, следующаго содержания: "Пинежан и Мезенцев Угримки Иванова, да Федулки Наумова и всех промышленных людей Пинежан и Мезенцев пожаловали: в Мангазею морем и Обью рекою, на Таз и на Пур и на Енесей им ходить и с самоедами, которые живут на тех реках... им торговать велели повольно; а нашу десятую пошлину от девяти десятое со всякой мягкой рухляди и со всякаго товара тем торговым людям давать на Мезени в Окладникове слободе приказным людям и старостам и целовальникам, а кроме Окладниковой слободы, что на Мезени, нигде десятаго давать им не велели". Эта грамота писана еще до основания Мангазеи в то время, когда на всем морском пути не было еще никаких правительственных застав, а потому пошлину с торговых людей можно было взять только тогда, когда торговые и промышленные люди войдут с моря в р. Мезень, и когда они отправляются с товарами из этой реки в море. Но тою же грамотой не только устанавливалась десятинная пошлина, но и ограничены предметы торговли с сибирскими инородцами. "А возить им с собою наших государств русские товары незаповедные, да съестные всякие запасы; а про свою нужду брать с собою человеку — по топору или по два, да ножей по два или по три, по саадаку и по рогатине, для того, что они там ради своих промыслов живут года по два и по три и им без того быть нельзя; а больше того им с собой оружия, и топоров, и ножей не брать и того им ничего не продавать; а заповедных товаров — пищалей, зелья, саадаков, сабель, луков, стрел, железец стрельных, доспехов, копей и рогатин и инаго какого нибудь оружия на продажу, и топоров и ножей и всяких заповедных товаров не возить...." ⁶⁶). Это [74] только начало тех стеснений для торговых и промышленных людей, но пока не было заставы на морском пути всякия стеснения можно было легко обойти. Но в 1601 году основан на реке Тазе острог, обойти который было уже довольно трудно: из Мангазеи и Енесей выбраться на судах на морской путь иначе нельзя, как чрез реку Таз. Уже первым воеводам Тазовскаго острога правительство строго предписывает следить, чтоб торговые люди платили десятую пошлину не только с товаров, но и со всяких съестных запасов, кроме хлеба, если последний провозится не для продажи ⁶⁷). Затем в наказе 1603 года вторым мангазейским воеводам читаем следующее: "Преж сего приходили в Мангазею и в Енесею с Руси многие торговые люди —  Пермичи, Вятчане, Вымичи, Пустозерцы, Устюжане, Усольцы, Важене, Коргопольцы, Двиняне, Вологжане и всех московских городов торговые люди со всякими товарами и торговали во всей Мангазее и Енесее, ездя по городкам, по волостям, юртам, зимовьям и по селам с мангазейскою и енесейскою самоядью, и меняли свои товары на соболи, бобры и на всякую мягкую рухлядь, а исторговався, десятинной пошлины с своих товаров не платили. И ныне государь Борис Федорович указал в Мангазее для торговых людей поставить гостинный двор и велел всяким торговым людям, приезжая, торговать в Мангазее с самоядью и десятинную пошлину платить на гостинном дворе, а по городкам, волостям, по юртам, по леисам и зимовьям торговать не велел". Действительно, в том же 1603 г. поставлен в Тазовском городе гостинный двор и этим торговля русских людей в тех краях в значительной степени была ограничена. Немногие инородцы могли приходить для торговли в город и меновая с ними торговля должна значительно упасть. Впрочем, пока оставался свободным морской путь в Мангазею, гостинный двор можно было еще обходить. Можно было, не доплывая Тазовскаго города, высаживаться где-нибудь на реке Тазе и ходить в инородческия юрты для торговли: делать это было легко, потому что Тазовский город от устьев реки Таза находился очень далеко. Но с того времени, как запрещен был морской путь и когда на волоке между речками Мутной и Зеленой установлена стража из служилых людей, обойти государевы таможни было чрезвычайно трудно. Если и удалось-бы найти способ обойти мангазейскую таможню, то все равно прийдется наткнуться на таможни или на Собской и Киртасской заставах, или в Березове ^б8): ведь товары все переписывались и [75] провезти можно было только то, на что имеется пропускной лист из какой-нибудь сибирской таможни. Таможенные же порядки были очень строги и от таможенных голов и целовальников требовалось неукоснительное исполнение своих обязанностей, а за упущение при сборе пошлин они не только отвечали своим имуществом, но и подвергались "великой опале и казни". Наказ таможенным головам предписывал: "собирать таможенную десятую саболиную пошлину и всякия таможенныя деньги с торговых и промышленных и всяких людей вправду по государеву крестному управлению ….. никому не дружить, по дружбе пошлин никому не отдавать, посулов и поминков ничего не брать .... роду и племени своему и друзьям не наровить, самим таможенною пошлиною не корыставиться и своими никакими товарами и хлебными запасами не торговать и пр." Таможенные головы в Мангазею и Туруханское зимовье назначались по большей части из посадских людей города Тобольска, а иногда присылались с Руси. Каждый месяц они обязаны были представлять таможенныя книги и пошлины мангазейским воеводам, а последние делали им месячный учет. Чрез два года таможенные головы сменялись и смена сопровождалась самым строгим учетом их со стороны новых голов: если в таможенных книгах являлась какая нибудь неправильность, напр. подчистка, подклейка, перебор или недобор пошлин, то таможенныя головы задерживались в Мангазее до государева указа. Кроме того головы по окончании службы обязаны были являться с таможенными книгами к тобольским воеводам и последние обязаны тоже давать им учет ⁶⁹). Конечно злоупотребления бывали и редкий таможенный голова оставлял свою службу без начета: иногда этот начет был ничтожный, несколько денег, а напр. на таможенных головах Иване Кокорине и Петре Брагине начтено денег 211 рублей и мягкой рухляди — 167 соболей, 17,530 собольих хвостов, 15 выимков собольих и 179 собольих пупков. Несмотря на все их объяснения, они принуждены были уплатить из своего имущества все, что на них начтено. А между тем некоторыя объяснения неправильностей в таможенных книгах были основательны и должны бы приняться во внимание. Напр. относительно подчисток Кокорин и Брагин говорили, что это делалось "не воровски", а только исправлялись ошибки переписчиков, которые были людьми неопытными, таможенное дело было им "не за обычай" и они описывались. Но эти описки были такого рода: напр. переписчики в беловых книгах ставили по ошибке цифру соболей болышую той, [76] которая значилась в черновых записях, составлявшихся при самом сборе пошлин. Ошибка очевидная и таможенные головы исправляли ее, чтобы цифра соответствовала действительному количеству провезенных соболей каким-нибудь промышленником. Но тем не менее головы должны были представить десятую пошлину сообразно этой ошибочной цифре. Или напр. некоторые промышленники между доброю рухлядью имели соболей прелых, никуда негодных, и таможенные головы не взяли десятой пошлины с такой рухляди, но при учете оказались виновными и должны были уплатить недостающую десятую пошлину, как-бы с хороших соболей. Впрочем Кокорин и Брагин несомненно делали злоупотребление и значительная часть начета была справедлива: это очевидно из следственнаго о них дела ⁷⁰). Те же головы поплатились и за своего предшественника, таможеннаго голову Мокеева. Последний после учета, сдав таможенное дело Кокорину и Брагину, по обыкновению должен был явиться для новаго учета в Тобольск. Здесь произвели ему учет гораздо строже, чем Кокорин и Брагин, которые, вероятно, получив взятку, скрыли его злоупотребления и отпустили из Мангазеи без начета. А по счетному делу в Тобольске на Мокееве насчитано мягкой рухляди на 360 рублей. "И то велено доправить на таможенных головах Ив. Кокорине и П. Брагине по 180 р. за то, что они отпустили Мокеева без счету". Дьяк мангазейский доносил, что все доправлено сполна ⁷¹). Словом таможенное дело в Сибири обставлено так строго, что таможенным головам трудно было безнаказанно злоупотреблять своей властью, если только злоупотребления их касались царской прибыли: ибо все действия одной таможни поверялись другой, чрез которую провозился товар и злоупотребление, делаемое в одном месте, могло быть замечено в другом и в третьем, а делать везде подарки, чтобы скрыть часть провозимаго товара, было бы невыгодно и для самих владельцев его. Но в отношении торговых и промышленных людей таможенные головы могли позволять себе всякия притеснения и прижимки: в данном случае был широкий простор для разных злоупотреблений. Одно напр. таможенное правило предписывало головам: буде мягкая рухлядь у торговых и промышленных людей свыше ста рублей сорок соболей, то такую ценную рухлядь отбирать на государя, а владельцам ея выдавать из казны деньги за вычетом десятой пошлины. Это правило в высшей степени было тяжелое: оно вело к тому, что в [77] царской казне должен был сосредоточиться весь лучший пушной товар, а ведь только такой товар и имел цену на заграничных рынках?.. Промышленные и торговые люди пришли в ужас, узнав о подобном распоряжении, которое сделано в 1621 г. Мангазейский воевода доносил правительству, что торговые и промышленные люди не хотят исполнять этого правила и бегут со своими товарами мимо Тазовскаго города, не заплатя десятой пошлины; семьдесят человек, бывших на промыслах в Подкаменной Тунгуске, имея соболей сороков по десяти и пятнадцати побежали по новой дороге чрез Сургут, где нет заставы. Эта новая дорога лежала по Енесею чрез речку Елогуй волоком в Вах и затем в Обь. Государь по этой отписке велел Сургутским воеводам на удобном месте поставить стражу из служилых людей и объявить всем торговым и промышленным людям — если они будут захвачены на новой дороге, то товары будут отбираться в казну и сами будут наказываться ⁷²). По упомянутому правилу можно провозить сорок соболей в 100 р., но если сорок стоил 101 р., то значить такой ценный товар нужно отдавать в казну. Вот при этой-то оценке и могли таможенные головы и целовальники делать прижимки торговым и промышленным людям. Хотя при оценке участвовали и выборные люди, но всетаки голос таможенных голов имел первенствующее значение и от них зависело увеличить цену сорока соболей на несколько рублей и уменьшить; тут без подарков нельзя было обойтись. Впрочем такое правило существовало не долго. В наказе таможенным мангазейским головам в 1635 г. уже предписывалось отбирать в государеву казну у торговых и промышленных людей только те соболи, которые будут ценою в 10, 15 и 20 р. каждый ("одинец") и за девять долей давать им из казны деньги ⁷³). Но такие ценные соболи были редкостью, а потому измененное таможенное правило было гораздо менее стеснительно для торговых и промышленных людей.

Не мало было и других поводов к злоупотреблениям таможенных голов своею властью. На Кокорина торговые и промышленные люди жаловались государю: "учал он у нас сирот твоих вынимать соболей — десятую пошлину не по твоему государеву наказу, без разбору со всех промышленных соболей рядом, и за худые соболишки и за прелые в за лоскутье соболье брал добрыми лучшими соболями; [78] а разбирать нам сиротам твоим по прежнему, как было при прежних таможенных головах, добрый соболь к добрым, а плохой к плохим не давал и за худые соболи брал лучшими — для своей бездельной корысти ради посулов". Торговые и промышленные люди делали себе шубы и шапки из соболей, бобров, из пупков собольих "про свою нужу", как они писали в челобитных, но Кокорин смотрел на дело иначе, как на способ избавить от десятой пошлины некоторую часть их промыслов, и потому те шубы и шапки оценивал дорогою ценою и заставлял владельцев этих предметов уплачивать десятинное, если конечно промышленники не давали ему взяток. Жаловались торговые и промышленные люди и на многия другия прижимки таможеннаго головы Кокорина ⁷⁴).

Часть 3

³¹) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 58 л. 368.

³²) Ibid. и 375.

³³) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 40 лл. 403-411.

³⁴) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 52 л. 93.

³⁵) Ibid. ст. № 73 л. 43.

³⁶) Ibid. ст. № 111 л. 124.

³⁷) Ibid. книга № 204 л. 143.

³⁸) А. М. Ю. Сиб. Пр. кн. № 144 п. 901.

³⁹) А. М. Ю. Сиб. Пр. ст. № 4.

⁴⁰) А. М. Ю. Сиб. Пр. кн. № 46 лл. 61 — 92.

⁴¹) А. М. Ю. Сиб. Пр. кн. № 78 л. 166.

⁴²) А. М. Ю. Сиб. Пр. кн. № 26 л. 220; ibid. Ст. № 656 (ненумеров.).

⁴³) А. М. Ю. Сиб. Пр. кн. № 26 л. 68.

⁴⁴) Ibid. кн. №78 л. 60.

⁴⁵) А. М. И. Д. Порф. Миллера № 477.

⁴⁶) А. М. Ю. Сиб. Пр. ст. № 81 л. 530.

⁴⁷) А. М. И. Д. Порф. Миллера № 477.

⁴⁸) А. М. Ю. Сиб. Пр. ст. № 134 лл. 440-444.

⁴⁹) А. М. Ю. Сиб. Пр. ст. № 134 лл. 175 — 182; ст. № 139 л. 162.

⁵⁰) Ibid. кн. № 4 л. 441.

⁵¹) Ibid. кн. № 78 л. 36.

⁵²) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 139 лл. 142-144.

⁵³) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 408 (ненумер.).

⁵⁴) Р. И. Биб. т. 8 стр. 363.

⁵⁵) А. И. т. 11 № 30.

⁵⁶) Р. И. Биб. т. 11 стр. 1055 — 56.

⁵⁷) Р. И. Биб. т. 11, стр. 1058-59.

⁵⁸) Р. И. Б. т. 11, стр. 1066-67.

⁵⁹) Р. И. Биб. т. 11, стр. 1071 — 72.

⁶⁰) Ibid. стр. 1075.

⁶¹) Ibid. стр. 1077.

⁶²) Ibid. стр. 1084 - 85.

⁶³) Ibid. стр. 1094 — 95.

⁶⁴) Р. И. Б. т. 8 от 363 стр.

⁶⁵) О предметах торговли см. подробнее в нашем изслед. Заселение Сибири.... стр. 180-181.

⁶⁶) А. И. т. 11. № 30.

⁶⁷) Р. И. Б. т. 11 стр. 831.

⁶⁸) См. наше изслед. Заселение Сибири... стр. 178 — 179.

⁶⁹) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 62 лл. 305 — 315.

⁷⁰) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 57 лл. 35-40; ibid. № 95 л. 23.

⁷¹) А. М. Ю. Сиб. Пр. Ст. № 51 л. 285.

⁷²) А. М. Ю. Сиб. Пр. кн. № I л. 186.

⁷³) А. М. Ю. Сиб. Пр. ст. № 62 лл. 37,38.

⁷⁴) А. М. Ю. Сиб. Пр. ст. № 95 лл. 37 — 44.

Источник:

Библиографическое описание:pan>  "Записки Императарскаго Харьковскаго. Университета", книга I, 1893 г., часть неоффицальная. (а). Харьков 1893г.

Сетевая версия – В. Трухин, 2010