В преданиях, легендах, а также устных рассказах-меморатах не только отражаются, но и закрепляются коллективные представления, знания и оценки реальных событий и лиц. Отличительная особенность народных текстов – их субъективно-оценочный характер, что соответствует понятию «устной истории», которая имеет дело не столько с объективными фактами, сколько с их интерпретацией, выражая устойчивые представления народа о себе и своей исторической судьбе.
В основе предания лежит конкретный факт, либо образ исторической личности, связанной с тем или иным событием. При освоении столь удалённых территорий, как Дальний Восток, устное творчество попадало в принципиально иной историко-культурный контекст функционирования. В результате, с одной стороны, происходила канонизация традиционного наследия, а с другой, – закономерно появлялись сюжеты, включавшие новые реалии в общероссийский фольклорный фонд.
Фольклорные тексты, в разное время возникшие на Дальнем Востоке, сохранили имена людей, практически забытых официальной историей. Ряд устных рассказов использует расхожие сюжеты, увязывая их с именами новых деятелей. Один из таких «бродячих» сюжетов находим в единственном дошедшем до нас письменном памятнике, сложенном албазинцами, – «Повесть о чудеси святых благоверных князей Всеволода и Довмонта, во святом крещении наречённых Гавриила и Тимофея, псковских чудотворцев». Повесть посвящена осаде крепости маньчжуро-китайцами в 1685 и в 1686 – 1687 годах. В 1685 году воевода А. Толбузин вынужден был капитулировать и оставить Албазин. После ухода противника острог был восстановлен. Вторичная осада закончилась для защитников крепости трагически. К концу 1686 года из 826 служилых и промышленных людей в живых оставалось всего 150, да и те ослабели от голода и цинги. Однако возглавлявший оборону казачий голова А.И. Бейтон отказался от помощи, предложенной маньчжурами. Согласно преданию, на Пасху он послал в подарок врагам пшеничный пирог весом в один пуд, чтобы показать, что осаждённые ни в чём не нуждаются. Ряд исследователей считает сюжет о пасхальном пироге подлинным эпизодом в истории «албазинского сидения», но, скорее всего, это типичный для исторического сознания XVII в. случай включения «бродячего сюжета» в биографию реального человека.
Реальная жизнь Афанасия Бейтона полна «белых пятен». Биография этого иностранца на русской службе в значительной степени основана на устных рассказах. Не удивительно, что нет единого мнения ни о его происхождении, ни о причинах появления в России. А.С. Зуев, серьёзно занимавшийся судьбой этого забытого героя, полагает, что Бейтон вместе с другими иностранцами был завербован в русскую армию в 1654 году для участия в русско-польской войне. По мнению учёного, именно тогда он приобрёл военный опыт, пригодившийся при обороне Албазина. Согласно архивным данным, выявленным Зуевым, Бейтон сыграл решающую роль в восстановлении Албазина, сожжённого в 1685 году. Новая крепость была возведена с учётом достижений европейского фортификационного искусства. Исследователь справедливо видит в этом заслугу Бейтона, «не понаслышке знакомого с западноевропейской фортификацией». Маньчжурское войско ушло прочь от Албазина в августе 1687 года, оставив под стенами крепости половину своих солдат – 2,5 тысячи из 5, однако и защитников почти не осталось. Вместе с тем А.Р. Артемьев полагал, что если бы не героическая оборона Албазина, Нерчинский договор 1689 года мог иметь ещё более тяжёлые последствия для русской стороны.

В последней четверти XVII в. в России стало распространяться во многих списках «Сказание о великой реке Амуре». Исследователи предполагают, что автором текста был Н.Г. Спафарий (Николае Милеску), возглавлявший русское посольство в Пекине (1675 – 1678). Сравнение различных списков показало наличие в них сведений, полученных от участников первых походов на Амур. По-видимому, со слов очевидцев был записан рассказ о «водяном бое» в устье Сунгари (1658), в результате которого погибла основная часть отряда Онуфрия Степанова. Долгое время этот сюжет не находил документального обоснования, но затем в фонде Сибирского приказа ЦГАДА Б.П. Полевым был обнаружен документ, подтверждающий достоверность приводимых в «Сказании...» фактов.
Для большинства русских людей землепроходцы являлись подлинными героями. Высокая оценка их деятельности была обусловлена убеждённостью последователей православия в том, что распространение русского влияния на восточные территории надо считать осуществлением «божественного промысла». Со второй половины XIX в. у дальневосточников появились новые культовые фигуры, которые стали героями произведений, со временем приобретших черты исторических преданий. К безусловным лидерам относятся Г.И. Невельской, возглавивший Амурскую экспедицию в 1849 года, и генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьёв, с чьим именем связывается возвращение России Приамурья и Приморья. Однако на разных этапах их личностные характеристики варьировались вплоть до противоположных в зависимости от того влияния, которое господствующая идеология оказывала на общественное сознание. При советской власти представители дореволюционной правящей элиты получали однозначно негативную оценку, что нашло отражение и в устном творчестве.

Особое место в региональном фольклоре принадлежит рассказам о героическом пятилетии 1854 – 1858 годов, когда удалось осуществить сплав военных грузов по Амуру, что было сопряжено с трудностями и немалыми жертвами. В середине XIX в. во время Крымской кампании, превратившейся в войну не с Турцией, а с Западной коалицией, возникла угроза иностранного вторжения на Тихоокеанское побережье России. Появилась необходимость переправлять по Амуру войска и грузы (на что Россия не имела права по условиям Нерчинского договора с Китаем). Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьёв предложил таким путём доставлять военные силы для укрепления портов в устье Амура и на Камчатке. На высочайшем уровне ему было дано поручение провести в 1854 году сплав по Амуру, даже если не будет разрешения со стороны Китая. Свою миссию Муравьёв выполнил успешно, не обострив отношений с соседней державой. Первый сплав, как и планировалось, прошёл в 1854 году, что позволило отразить нападение англо-французской эскадры на Петропавловск. В 1855 году был успешно отбит вражеский десант в заливе Де-Кастри. Закрепление России в Приамурье обеспечило возможность заключения Айгунского (1858) и Пекинского (1860) договоров, определивших российско-китайскую границу в её восточной части.
«Фольклоризация» такой культовой фигуры, как генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьёв, служит убедительным свидетельством его популярности. Более века спустя о нём рассказывали потомки участников первых сплавов. Граф Муравьёв-Амурский являлся также героем

юмористических рассказов, которые бытовали среди людей образованных. Примером может служить анекдот о «ланцепупах». Под таким названием во Владивостоке конца XIX в. были известны скандалисты и «выпивохи» – члены некоего клуба, располагавшегося в гостинице Тупышева на ул. Светланской. Их пьяные выходки нередко граничили с хулиганством, а развлечения носили опасный характер. Считается, что слово «ланцепуп» имеет немецкие корни и переводится как «весенняя куколка». Это название было зафиксировано городским фольклором и использовано в сюжете, связанном с именем генерал-губернатора Восточной Сибири. Якобы в 1859 году, когда Н.Н. Муравьёв обследовал побережье Японского моря, он решил посетить первые русские военные посты. К сожалению, внешний вид большинства служивых не соответствовал нормативам. Тогда командир поста прилично экипировал часть своих подчинённых, а остальным велел спрятаться в кустах. Генерал-губернатор остался доволен. Когда же он садился в шлюпку, раздалась команда «Смирно!» Солдаты, сидевшие в кустах, также вскочили и вытянулись во «фрунт». Генерал-губернатор с удивлением спросил, кто это такие. На что находчивый унтер-офицер ответил: «Туземное племя ланцепупы».
С превращением восточных районов в место каторги и ссылки здешний репертуар пополнился произведениями криминальной тематики. Часть из них со временем стала достоянием общероссийского фольклорного фонда, например, широко известная песня «Бежал бродяга с Сахалина». Постоянный интерес вызывали судьбы удачливых преступников, долгое время уходивших от наказания. В сахалинском фольклоре рубежа ХІХ-ХХ вв. встречались такие персонажи, как Иван Пройди-свет и когда-то знаменитый московский убийца Блоха – личности полумифические, получившие прозвища за свою неуловимость. Преступников под такими именами обнаруживали почти в каждой тюрьме, в каждом этапе, и всегда оказывалось, что они «ненастоящие». По словам В.М. Дорошевича, на Сахалине упорно держался слух, что отбывающая срок Софья Блювштейн вовсе не «Золотая Ручка»: это «сменщица», подставное лицо, а «настоящая» Сонька «продолжает свою деятельность в России». В таких рассказах отчётливо просматривается давняя фольклорная традиция, наделяющая своих героев неуязвимостью и неуловимостью (таковы, в частности, легенды и предания о Степане Разине).
Из военных конфликтов, имевших место непосредственно в регионе, повествовательный фольклор, как и песенный, отразил амурские сплавы, а затем «китайскую» (боксёрское восстание в Китае) и русско-японскую войны начала ХХ в. На юге региона заметное место занимали рассказы о столкновениях с хунхузами. Семейные предания о борьбе с китайскими разбойниками использованы В.Ю. Янковским при написании произведений, посвящённых его знаменитому деду. Так, в одном из эпизодов повести «Нэнуни» описывается, как М.И. Янковский избавился от хунхузов на о-ве Аскольд.
Особое место в региональном фольклорном фонде принадлежит сюжетам, связанным с периодом Гражданской войны и интервенции. Рассказы участников и очевидцев тех событий прочно вошли в состав народной прозы, хотя использовать их как исторический источник следует с большой осторожностью, после тщательной проверки. Не исключено, что продлению их жизни в советский период способствовал «идеологический заказ», когда к каждому юбилею Октября проводилась кампания по записи воспоминаний непосредственных участников революционных событий. Многократное повторение придавало этим меморатам определённую художественность, но не добавляло достоверности. Позиция рассказчика, стремившегося преувеличить свою роль, психологически объяснима: он ощущал масштабность происходившего и хотел показать свою причастность к значимым событиям.
В рядах белоповстанцев было около 350 дальневосточников, в том числе Иманская сотня войскового старшины Ширяева. В конце 1921 года их усилиями был взят Иман (Дальнереченск).
В советское время местные жители неоднократно вспоминали приход «ширяевцев». Фольклоризация событий недавней истории явно просматривается водном из сюжетов, записанных от Е.И. Иваненко из села Новотроицкое Дальнереченского района: «Было это в 1924 году, когда по сопкам пробирались то хунхузы, то ширяевцы». Некая Степанида, сноха пасечника, расправилась с грабителем, требовавшим денег. Женщина сказала, что деньги хранятся на дне сундука: «Здоровенный, дубовый, железом окован, зелёным крашен и по полю розы писаны... Он туда... А невестка крышкой железной его как хлопнет по шее. Он даже и не крикнул! Потом мы узнали, что это бандит был из ширяевской банды...». В Дальнереченском же районе был записан рассказ о том, как местная жительница якобы спасла Сергея Лазо, переодев его в женское платье.
До настоящего времени популярны рассказы о потаённых кладах и спрятанных сокровищах. Эти «бродячие» сюжеты постоянно увязываются с новыми лицами и территориями. Так, до сих пор много рассказывается о золоте Колчака. Как правило, речь идёт о золотом запасе царской России, составлявшем к началу Первой мировой войны около 1600 тонн. На самом деле историки установили, что сотни тонн золота были потрачены на покупку оружия для Белой армии, значительная часть запаса осела в банках США, Великобритании, Франции, Японии. Один из золотых эшелонов, направлявшихся из Омска во Владивосток, был захвачен Г.М. Семёновым. Частично деньги были израсходованы атаманом на содержание своих войск, часть передана барону Р.Ф. Унгерну с целью привлечения монголов к борьбе против Третьего интернационала. По мнению аналитиков, неизвестной осталась судьба лишь небольшой части золотого запаса, однако энтузиасты до сих пор ищут «поезд- призрак» не только в Сибири, но и на Дальнем Востоке. Некоторые утверждают, что затонувшие вагоны покоятся на дне Байкала.
Идеализация либо развенчивание исторического прошлого и опыта предшествующих поколений отличали несказочную прозу на всех этапах её бытования. Семейные предания чаще описывали достоинства предков (их хозяйственные навыки и физические особенности: рост, особую остроту зрения, необычайную силу и пр.) как недостижимый образец. Сюжеты преданий сохранили не только имена, но также характеристику личности, особенности
судьбы первооткрывателей и первопоселенцев. Их хозяйственная деятельность находила отражение в топонимических преданиях. Фольклорная биография лица, ставшего героем топонимического предания, могла не соответствовать реальным фактам.
Анализ текстов показывает, что далеко не все информанты идеализировали героев своих повествований. Например, неоднократно записывались рассказы о русских поселенцах, которые грабили китайских и корейских отходников, возвращавшихся на родину с заработком. Нередко нападали на корневщиков – искателей женьшеня. «Промысел» носил название «охота на фазанов». Случалось, что ограбленных не оставляли в живых. Иногда (крайне редко) дело доходило до суда.
В старообрядческой среде имели хождение сюжеты о мифическом Беловодье. В поисках земли обетованной староверы уходили в глубинные районы Северо-Восточного Китая. С освоением Тихоокеанского побережья Беловодье переместили на океанские острова, где «живут святые люди... если попасть туда, то можно живьем сделаться святыми». Землёй обетованной ревнители старой веры считали и «город Ассирийский», поиски которого не прекращались даже в начале ХХ в. Об одном из таких искателей рассказал в 1914 году корреспондент «Старообрядческой мысли»: он познакомился со стариком-крестьянином, который добирался до Никольска-Уссурийского, полагая, что это и есть «горад Ассирийскай близу тихава морья-акияна...».
Как видим, в региональной фольклорной традиции представлены различные способы художественного осмысления реальных фактов. Тематическое разнообразие повествовательных жанров свидетельствует о стремлении их создателей зафиксировать наиболее значимые события. На этой основе формировалась «устная история» Дальнего Востока, которая включала пограничную территорию позднего освоения в общероссийское историческое и культурное пространство. Обращение профессиональных литераторов к народному творчеству продлевало жизнь фольклорных сюжетов и расширяло границы их бытования.

Воспроизводится по:

Газета Дальневосточного отделения Российской академии наук
«Дальневосточный ученый» № 11 (1501) 4 июня 2014 г. с. 10.