НЕРЧИНСКИЙ ЗАГОВОР О  ПОБЕГЕ НА АМУР И НА ОСТРОВА ВОСТОЧНОГО ОКЕАНА.

(Очерк из жизни XVII в.).

В XVII веке Россия владела Амуром около 40 лет, (с 1650-x до 1689-х годов) и за это время понесла ради этого края массу жертв, не приобретя почти никаких выгод. Немалые доходы с Амура, шедшие в государеву казну, все ушли на громадные расходы по владению краем. Больших сумм стоила уже одна сложная организация и медленное передвижение целого корпуса — «Даурского полка», под начальством воеводы окольничего Федора Алексеевича Головина. Полк прибыл в Нерчинск в 1689 г., т. е. накануне заключения с Китаем мирного договора об уступке Амура, и таким образом оказался бесполезным для своей прямой задачи...

Едва ли не единственным результатом сорокалетнего обладания Амуром следует признать значительный подъем материального благосостояния в населении Восточной Сибири. Массы промышленных, служилых и гулящих людей, побывавших на Амуре и по своей воле, и по наряду от правительства, возвращались оттуда с большими богатствами, добытыми и чистыми промыслами над зверем и проч., и нечистыми вымогательствами, и прямым грабежом амурских инородцев. Сам «даурский передовщик» Ерофей Хабаров вернулся в Сибирь с колоссальным для того времени богатством, сильно однако порастаявшим после вынужденной поездки в Москву и других мытарств этого предприимчивого человека... Другие же «амурщики» были счастливее Хабарова и успевали сохранно вывезти с Амура свою добычу и на родине пустить ее в оборот. Именно к этому времени относится возникновение многих промышленных и торговых фамилий Восточной Сибири, просуществовавших очень долго.

Понятно, как заразительно действовали примеры этих счастливцев и какую массу подражателей они вызывали. Как стихийно было это движение на Амур — достаточно ясно из моего очерка «Бунт и побег на Амур воровского полка М. Сорокина» ¹). Этот случай относится к 1655—56 г.г., т. е. к самому началу знакомства русских с Амуром. Но такие случаи, только в меньших размерах, бывали много раз и позже. И не только в период русского владения Амуром, но и после Нерчинского договора 1689 года Амур продолжал неудержимо привлекать к себе русских людей, уходивших туда более или менее значительными париями. Китайские власти всегда косо смотрели на этих незнакомых пришельцев, но ничего поделать не могли со своими слабыми военными силами и ограничивались жалобами русскому правительству.

В силу договора, русская пограничная администрация добросовестно и зорко следила за нарушителями добрых соседских отношений и старалась по мере возможности пресекать попытки русских людей пробраться на Амур. Очень часто по чьему-нибудь наговору возникали тогда совершенно пустые «изменныя дела» о чьей-нибудь попытке якобы бежать на Амур, как, например, любопытное дело о мнимой «измене» прапорщика Даурского полка Петра Разички, производившееся в 1687 г. ²). Хотя оно происходило еще до Нерчинского договора, но смысл его от того не изменяется.

Дело возникло во время пребывания Даурского полка в Иркутске. Воеводе Ф. А. Головину сделал донос прапорщик полка полковника Антона Фансмалымберха Василий Кучюмов на прапорщика того же полка Петра Разичку, будто последний во время пребывания полка в Тобольске, в 1686 году, говорил как-то на площади, «что он хочет великим государям изменить — отъехать в Китайское государство...» В другой раз Разичка будто говорил, «что он останетца в Даурах: там-де жить привольнее!..» Тот же В. Кучюмов обвинял еще Разичку «в продаже государева пороху».

По приказу окольничего Головина произведен был большой «сыск» о Разичке по доносу Кучюмова. Сыщики допрашивали товарищей их по полку Франмалымберха и начальных людей и рядовых других полков из Даурского корпуса. Никто не подтвердил доноса Кучюмова и Разичка был оправдан с большим торжеством для него. В грамоте Головину от 13-го октября 1687 г. читаем: «а по розыску измены на П. Разичку и пороховой продажи не явилось. И мы, великие государи, указали, а бояря наши приговорили: изветчику В. Кучюмову за ложной извет в изменном деле и в продаже пороху учинить жестокое наказанье — бить кнутом на козле нещадно, а П. Разичку прислать к нам, великим государям, к Москве». Зачем именно вызывали его в Москву — не сказано, но очевидно, что для Разички эта командировка была наградою за перенесенные страдания во время розыска по ложному извету товарища.

II.

Но самое существование ложных изветов об «амурщиках» достаточно свидетельствует, что тут не было дыму без огня, что действительно в то время нередко возникали попытки сибирских служилых и гулецких людей бежать на Амур и там поселиться окончательно. С фактом такой попытки встречаемся, например, в «сыске» о Нерчинском  заговоре 1699 г.³).

Из сыска, произведенного в 1700 г. нерчинским воеводою стольником Иваном Самойловичем Николаевым, обнаружились очень серьезные размеры заговора, преследовавшего государственную измену. В «скопе» участвовало до 300 Нерчинских казаков, промышленных и гулящих людей, а по некоторым данным более 400 человек. Но этого мало: кроме нерчинцев, в «скопе» с ними и «в воровской думе» было до 300 человек из соседнего Удинского острога — казаков и гулящих людей, деятельно сносившихся «воровскими грамотками» с нерчинскими «амурщиками...»

Заговорщики замышляли полное отделение от «государевых воевод»: они хотели сначала «на Амуре гулять», а затем идти на море «острова искать» и «сами хотели тут жить...» Словом, «воровские думы» были широкие и не могли не встревожить воеводу Николаева, когда он 2-го апреля 1700 г. неожиданно выслушал «извет» промышленного человека Гордея Попова, который раньше и сам был «в злой думе» с заговорщиками — «про ту их всю думу знал и сам итти с нами хотел», но потом счел за благо выдать товарищей головою воеводе...

Гордей Попов рассказал воеводе, что 1-го апреля, в понедельник на святой неделе, он подходил ко двору боярского сына Никиты Мары и слышал, как на дворе Мара поносил Николаева «матерною бранью» и грозился по его адресу так: «кликну-де молодежь — амурщиков и велю-де разорвать стольника и воеводу Ивана Самойловича Николаева по клоку до смерти!..»

Попов вошел в избу на дворе Мары, где проживал должник изветчика — гулящий человек Иван Заплеска (он же Южаков). Вскоре туда же пришли Мара и сосед его по двору казачий пятидесятник Агапит Плотников которому Мара повторил ту же угрозу по адресу Николаева. На это Заплеска заметил Маре: «зачинающих-де вас много, а совершающих мало!..» Других подобных речей Попов не слыхал, так как «при нем больши говорить они опасались».

Выслушав этот словесный извет Попова и записавши его, воевода Николаев тотчас же разослал гонцов по всем «заимкам», где проживали не участвовавшие в заговоре боярские дети, казаки и другие служилые люди, с требованием, чтобы все они «на-скоро» ехали в город. В тот же день он арестовал оговоренных Поповым людей и посадил их в тюрьму.

К 15-му апреля все вызванные воеводою служилые люди собрались в городе, и только 17-го апреля Николаев смело взялся за свой страшный розыск с пытками — «при всех гражданех», очевидно «в поучение» им: «дабы впредь иным не повадно было так воровать...»

Воевода Николаев пытал заговорщиков жестоко, на пример Агапит Плотников «пытан и клещами жжен, а на пытке ему было 80 ударов да 3 стряски...» Когда и после этого страшного истязания воевода не добился от страдальца новых показаний, он хотел приступить к новой пытке, но сам же должен был засвидетельствовать в «сыске» (все приговоры в этом «сыске» писаны рукою самого воеводы), что новой пытки не могли дать Плотникову, так как-де «за пыточною болезнью распрашивать невозможно...»

Первым был допрошен боярский сын Никита Мара и, как человек привилегированного сословия, сначала без пытки. Мара отвергал весь извет Гордея Попова: Николаеву он-де ничем не грозил и убивать его не собирался, никаких «амурщиков» не знает и ни о каких заговорах их не слыхал... Но после первой пытки (10 ударов) Мара сознался, что действительно говорил те речи против Николаева, которые передает изветчик, но больше ни в чем не сознавался. Но вторая пытка (20 ударов) заставила Мару высказать больше: под «амурщиками» он разумел конного казака Василия Пешкова с товарищами, которые собирались убить воеводу и ограбить казну государеву — оружие, порох и проч. Неудовольствие против воеводы началось с тех пор, как в августе 1699 г. он «сажал в тюрьму» Агапита Плотникова (за что — не объяснено): с этого-то времени у них и «зачался умысл бунтовской...»

Агапит Плотников еще до пытки сознавался, что Мара говорил вышеуказанные «воровские речи», но объяснял, что Мара в тот вечер «был в росхмелю», да и про себя Агапит показал, что приходил к Маре «о Христе радоваться — пьяной», да у Мары выпил еще пива «2 чашки коптогайныя» (?). Но после. Плотников сознавался, что к Маре «приходил в разуме — недобре пьян», а Попов настаивал, что Плотников совсем не был пьян. Во всяком случае от Плотникова могли добиться только того, что раньше он не слыхал от Мары таких «воровских речей» и теперь не придал им никакого значения и не донес о них потому, что и Мара, и он сам были пьяны... И после страшной пытки Агапит говорил те же речи.

Третье, оговоренное Поповым лицо — гулящий человек Заплеска (Южаков) после пыток (18 ударов и т. д.) сознался, что слышал от Мары те «воровские речи» и отвечал ему так, как передает Попов, но что будто бы никаких замыслов о бунте не слыхал и никаких «амурщиков» не знает.

Однако, Мара уже проговорился об амурщике Василии Пешкове и этого было достаточно для воеводы, чтобы открыть и остальных главных «заводчиков» и все их замыслы.

III.

Конный казак Василий Пешков и был главою заговора. Один из главных заговорщиков, промышленный человек Федот Лебединой прямо показывал: «а зачалась-де та амурская злая дума от Васьки Пешкова...» И большинство других заговорщиков называли Пешкова своим «атаманом». Эта «дума» зародилась в нем более 3-х лет назад: все это время он вербовал единомышленников и к моменту открытая заговора насчитывал их в Нерчинске и уезде до 400 человек... Понятно, сам Пешков на допросах упорно отказывался от приписываемой ему товарищами роли атамана и после пыток сознался лишь в том, что был в числе «заводчиков бунта...» 

Были и другие кандидаты на атаманство — казак Яков Пономарев и «полковой отставной стрелец» Алексей Дубровин. Однако, роль Пономарева мало выяснена сыском, за то о Дубровине собрано немало сведений, ясно показывающих, что это был один из крупных деятелей заговора и серьезный соперник Пешкова по видам на атаманство. Многие заговорщики уверяли, что «атаманом у них быть хотел Алешка Дубровин», в чем однако сам Дубровин на допросе не сознавался.

Но главное, в чем обвинялся товарищами Дубровин, это поездка его в Удинский острог «для совещания» с тамошними заговорщиками - казаками о времени и обстоятельствах побега на Амур. Дубровин сознался, что был в Удинске якобы по своим делам, но уверял, что никого там подзывать к побегу «не смел, потому что - де, будучи он там, ни у каких людей охоты к тому побегу не слыхал...» Однако, другие участники заговора решительно говорят не только о большой наклонности удинцев к побегу, но и о существовании прямых переговоров о побеге между ними и нерчинцами, и именно через посредство Дубровина. Нерчинцы особенно потому имели «большую надежду» на удинских казаков, что те «за прежние свои бунтовства ⁴) опасаютца жестокаго наказания…»

Недаром и воевода Николаев не поверил словам Дубровина и в собственноручной помете на допросе его пишет: «вора Алешку Дубровина про удинских (казаков) допросить, чтоб доведатца сущей правды: не подзывал ли он кого, будучи в Удинску, к побегу?...» Дубровина пытали («на пытке дано ему 55 ударов да 4 стряски»), но он мужественно выдержал муку и более «ни в чем не винился...»

Другие участники заговора рассказали начало подробностей о замыслах Удинских казаков. Нерчинцы советовали удинцам пробираться в Нерчинск небольшими париями и «тайно — в наймех (наймитах) у торговых людей». Но удинцы предпочитали действовать открыто и решительно. Они собирались дождаться прохода богатого каравана купчины Григория Бокова с товарищи, нагнать караван в Читинском остроге и ограбить его. Затем на ограбленных купеческих судах плыть в Нерчинск и, соединившись здесь с нерчинскими заговорщиками, «сильно» взять государеву казну — пушки, ружья, порох и проч., ограбить воеводу Николаева, боярских детей и других «пожиточных» служилых и промышленных людей, не участвующих в заговоре. Из Нерчинска предполагали тронуться на Амур по реке Шилке, разоряя дорогою русские заимки, беря здесь хлебные и другие припасы, скот и проч.

IV.

Кроме Удинска, нерчинские заговорщики сносились еще с казаками Аргунского острога, приглашая их примкнуть к амурскому движению. Нерчинцы советовали аргунцам ограбить возвращающийся из Китая богатый караван торговых людей Михаила Остафьева с товарищи и на добытые средства идти на соединение с нерчинцами. Но переговоры с аргунцами еще не были закончены, когда нерчинский заговор стал известен правительству.

У нерчинцев было решено поднять знамя бунта весною, дождавшись удинских казаков. Но если бы последние замедлили, или что-нибудь помешало им вовремя тронуться в путь, нерчинцы решили и одни двинуться на Амур, без удинцев.

В Нерчинске заговорщики собирались «на думу» в избе казака Ивана Чмутина — одного из главных деятелей заговора. Все главные заговорщики до указа государя были «перекованы и посажены в тюрьму». Один из них Иван Нечаевской из-под караула бежал. Воевода послал в погоню за ним казаков конного Михаила Гантимурова (из известной фамилии «статских князцов») и пешего Семена Тумана. Но им не удалось поймать беглеца, и куда он скрылся — осталось неизвестным.

Всех заподозренных в заговоре воевода допрашивал с пытками, и многие сначала запирались, но потом во всем сознавались более или менее и выдавали своих товарищей. Одно только из заподозренных воеводою лиц осталось пока не допрошенным во время сыска и именно вследствие его высокого положения. Это был воеводский товарищ Николаева — нерчинский «подьячий с прописью» Лука Кочмарев... Его имя ни разу не встречалось в «сыскных и пыточных речах» нерчинских заговорщиков: никто из них не только не указывал на воеводского товарища как на своего единомышленника, но даже вообще ни разу не упомянул имени Луки Кочмарева. Но у воеводы, очевидно, были какие-то свои подозрения против Кочмарева, с которым он несомненно не ладил...

В действительности же, кроме боярского сына Никиты Мары в заговоре никто больше не участвовал из служилой аристократии Нерчинска. По составу заговорщиков это было чисто народное движение, вызванное к жизни вполне естественными причинами, а не вздутое как-либо искусственно, например враждою Кочмарева к Николаеву и т. п.

V.

Какие же планы были у Нерчинских «амурщиков»? — Часть их - незначительное и рядовое меньшинство — мечтало только о побеге на Амур и дальше не простирало своих планов. Здесь, на Амуре, они собирались устроиться на постоянное и самостоятельное житье. Некоторые говорили, что они «хотели в Албазине город строить», т. е. в том месте, где когда-то стоял русский город Албазин, уничтоженный по Нерчинскому договору 1689 г.

Но большинство амурщиков, и в том числе Василий Пешков и все главные «заводчики бунта», смотрели на Амур как на временную станцию и как на путь, который необходимо пройти, чтобы достигнуть моря и лежащих на нем островов. Именно здесь, на одном «богатом острове» Восточного океана В. Пешков с товарищи мечтали зажить самостоятельною жизнью свободной общины...

В. Пешков говорил на сыске, что он собирался «приплывши до моря, сыскав остров богатой, и на том острове людей побить и сам тут с своими прибранными людьми хотел жить».

Он говорил, что про «богатой остров» на море «слыхал у прежних амурских старых казаков...» Среди заговорщиков нашлось даже одно лицо, побывавшее уже раньше на тех островах, куда стремились нерчинцы. Это был вышеупомянутый Федот Лебединой: «в прежние годы он там, на островах, бывал с амурскими вольными казаки». Именно Ф. Лебединой «вожем у них хотел быть до острова на море...»

По всей вероятности, промышленному человеку Федоту Лебединому пришлось побывать «с амурскими вольными казаками» именно на о. Сахалине и на ближайших Курильских и Японских островах. Таким образом, открытие русскими о. Сахалина следует отнести еще к 3-й четверти XVII века.

Заговорщики понимали, что их задаче — пробраться на морские острова — могут серьезно помешать китайцы, владевшие с 1689 г. всем течением Амура. Но нерчинцев это препятствие не останавливало, и они собирались обмануть китайцев именем «великого государя». Некоторые говорили на сыске: «а мимо китайских береговых по Амуру городов хотели они проплыть к морю обманом, так что назватца будто от великого государя послы за море они посланы, и тому бы-де китайцы поверя, их пропустили без задержания». Из этих слов видно, что амурщики собирались только воспользоваться для своих целей именем «великаго государя», но о действительной службе ему и не помышляли...

Пройдя китайские города на Амуре, они собирались, «приплывша на устье Амура, у моря зимовать, и також как и прежние (т. е. вольные амурские) казаки жить, и на иноземцев в походы ходить, и разорять (их). А как бы-де зима прошла и им бы на другое лето итти по морю на остров, и остров сыскав, и на том острове иноземцев побить и сами хотели тут жить...» План истребления «иноземцев» на острове еще раз говорит, что амурщики готовили тот остров для себя, а никак не для «великаго государя»: интересы последнего требовали не полного истребления инородцев, а напротив полного сохранения их для неукоснительного обложения их «ясаком» на пользу «государевой казны»... Амурщики же собирались «сами жить» на острове и надеялись прожить без помощи ясака, а потому и не дорожили сохранением инородцев...

Но всем этим широким планам нерчинских амурщиков не суждено было сбыться, благодаря измене товарищескому делу торгового человека Гордюшки Попова... Какой приговор вынесла Москва Нерчинским заговорщикам и какому наказанию были подвергнуты главные «заводчики» — из «сыска» воеводы И. С. Николаева не видно, а другие документы по этому делу мне неизвестны, если только они существуют. Во всяком случае несомненно, что общее амурское движение среди нерчинцев затихло после воеводского розыска и погрома, и может быть только отдельные лица или маленькие партии из бывших «амурщиков» пробовали впоследствии попытать счастья на Амуре и морских островах и, конечно, только гибли там бесследно и безрезультатно для себя и своих единомышленников.

¹) См. в „Русской Старине" 1896 г., № 1-ый.

²) „Сибирского приказа" столбец № 984.

³) „Сибирского приказа" столбец № 1.346.

⁴) См. мое „Обозрение столбцов и книг Сибирского приказа", ч. I, ст. 187, 188, 195, 367.