Описываемый бунт¹) возник на обычной для XVII века почве: он является 1001-ю вариацией на банальную тему о «воеводских злоупотреблениях»... С этой стороны бунт не заслуживал бы особаго внимания, и мимо его можно было бы пройти равнодушно, как мимо самаго зауряднаго явления в жизни XVII в. Но дело в том, что эта банальная тема в своем развитии переходит в далеко незаурядныя мелодии, полныя самаго глубокаго интереса...
Возникнув на почве воеводских злоупотреблений и стремлений местной администрации порадеть о «государевой прибыли», томский бунт развился до степени сериознаго столкновения интересов «мира» служилых людей с интересами «великаго государя». В разных перипетиях бунта ясно проглядывает понятие о «мире», как более или менее самостоятельной ячейке в государстве, с которою последнее обязано входить в соглашения, выслушивать ея протесты, возобновлять или разрывать договорныя отношения, словом, так или иначе считаться с этою скромною, но сильною сознанием своих прав общиною. Естественно, что такое понятие о «мире» высказывалось в речах и действиях только членов мира, тогда как местная администрация всячески боро-[230]лась с этим понятием, как с «непристойными словами», негожими в устах «государевых холопей»... Такое различие взглядов в порядке вещей, но оно делает историю Томскаго бунта далеко незаурядною.
Непосредственным поводом к возникновению смуты в Томске была одна мера правительства, бившая по карману служилых людей, но очень выгодная для государевой казны. Томский воевода, стольник кн. Иван Ромодановский (товарищами его были стольник Андрей Бунаков и дьяк Анисим Трофимов), действуя «по государеву указу и по своему высмотру», обявил служилым людям, что с сентября 1637 г. те из них, у кого есть «немалыя пашни», совсем не будут получать «хлебнаго жалованья» (оно выдавалось натурою – рожью и овсом), а владеющие «малыми пашнями» станут получать это жалованье в значительно уменьшенном размере.
При сибирской дороговизне хлеба вследствие трудности его доставки из московской Руси и ничтожнаго в то время развития сельскаго хозяйства в самой Сибири (как у служилых, так и у жилецких людей), это неожиданная мера правительства являлась чувствительным подрывом благосостояния служилых людей. Но для государевой казны получалась тут значительная «прибыль», за которую томские воеводы естественно разсчитывали получить не одно невещественное «государево похвальное слово», но и более существенныя милости...
Служилые люди заявили единодушный и энергичный протест против новой меры: они возстали, как один человек – всем своим «миром», за исключением маленькой группы «воеводских шишиморов» (т. е. «советников»), куда входили преимущественно боярския дети. Позже служилая «аристократия» города – боярския дети – стали отставать от общаго движения, начали изменять своему «миру», благоразумно переходя на сторону сильнаго, т. е. на сторону воевод... Но остальная масса служилых людей действовала дружно и единодушно. «Пущими заводчиками» бунта были казаки, и во главе всего движения стоял казачий пятидесятник Андрей Губа.
Движение было поддержано посадскими людьми города и ясачными людьми уезда. Конечно, вопрос о хлебном жалованье не касался ни тех, ни других, но все они очень охотно примкнули к движению служилых людей, чтобы выступить поэнергичнее и успешнее против общаго всем им врага – против воеводских злоупотреблений, от которых все население одинаково страдало, испытывая «смутное и тесное житье и изгоню немерную»... Достаточно, например, сказать, что, по словам посадских людей, им приходилось (при кн. Ив. Ромодановском) «закладывать жен своих и детей» для постройки какой-то «государевой [231]
мельницы»... Еще резче высказались ясачные люди, уверявшие, что для удовлетворения воеводскаго лихоимства они вынуждены были «жен и детей своих продавать и закладывать»... Конечно, и служилые люди с своей стороны рисовали страшную картину воеводской распущенности, нечестности и произвола. Они приводят целый ряд безчестных воевод, начиная с кн. Петра Пронскаго и кончая кн. Иваном Ромодановским, но выключая из этого позорнаго ряда единственнаго праведника – воеводу: все де были воры – лихоимцы, «опричь» кн. Ивана Татева...
Всех бунтовавших служилых людей считалось до 700 человек. Когда в сентябре 1637 г. воевода кн. Ив. Ромодановской захватил 7 казачьих пятидесятников и посадил их в тюрьму, более полутораста служилых людей «пошли в тюрьму своим насильством и сели в тюрьме собою», т. е. добровольно сели туда всем наличным своим «миром», чтобы тем поддержать своих руководителей и взять их «вину» на весь «мир». Когда позже воевода потребовал на допрос захваченных пятидесятников, опять весь служилый «мир» вышел из тюрьмы и освободил своих руководителей. Бунтовщики начали тогда «заводить круги и советы», т. е. мирския сходки.
Часть бунтовщиков, под начальством Андрея Губы, бежала из Томска, поднимая знамя бунта в ясачных волостях. Сам Губа позже очутился в Москве, в качестве челобитчика пред царем от имени служилых, посадских и ясачных людей.
Остальные бежавшие томичи весною 1638 г. вернулись в Томск. Когда воевода потребовал их в ответу, они отказались от всяких объяснений, говоря воеводе: мы «посыланы от мира и ныне пришли к миру»... Кн. Ив. Романдовской напустился на них за такия «непристойныя слова», требовал, чтобы они «назывались государевыми холопами», а о своем «мире» не упоминали бы... Но беглецы продолжали настаивать, что ушли они из Томска «по отпуску всех служилых людей» и теперь вернулись «ко всему миру к служилым людям»... Они отказались итти в тюрьму и вообще перестали подчиняться воеводе, называя его «изменником», так как де он своими притеснениями служилых людей «запустошил» города Томскаго разряда, подобно де тому, как «Михайло Шеин многие государевы города с Литвою (?) запустошил (?) и за то де (?) он казнен».. Любопытен этот сибирский отголосок московских сплетен о, знаменитом боярине М.Б. Шеине, жертве боярских интриг ²).
Также характерен последний эпизод томскаго бунта, когда кн. Ив. Ромодановской в своем столкновении с беглецами об-[232]ратился за помощью ко всему томскому «миру», ко всем служилым и жилецким людям, но мир его не поддержал и открыто стал на сторону беглецов, утверждая, что воевода хочет послать их в тюрьму «не для государева дела»... Когда упорный воевода хотел своими силами справиться с беглецами, мир их отбил, а служилые люди «отказали» воеводам от воеводства и заявили, что с такими воеводами «им государева указу не слушать»...
Такое настроение Томска испугало Москву, и она поспешила сменить кн. Ивана Ромодановскаго с товарищи. Преемникам их (кн. Семену Клубкову-Масальскому, Ивану Кубыльскому и дьяку Димитрию Жеребилову) поручено произвести «сыск» по делу о бунте. Чтобы не мешать производству розыска, прежние воеводы были отпущены в Москву, а «воеводские шишиморы» («советники») разосланы по разным сибирским городам. Несмотря на все эти меры, кн. Масальский смело повел розыск в интересах прежних воевод и постарался обелить их елико возможно... К сожалению, и этот пристрастный розыск сохранился в отрывках и конца не имеет. Решение московскаго правительства неизвестно, но следует допустить, судя по аналогичным случаям, что Москва не решилась подвергать наказанию такую массу ослушников, т. е. предала дело воле Божией...
Вот главные моменты томскаго бунта 1637 – 1638 гг., резко выделяющие его из ряда многих сибирских бунтов XVII века.

I.
Доставка в Сибирь из московской Руси хлебных запасов, для раздачи их служилым людям в виде «хлебнаго жалованья », обходилась государевой казне так дорого, что правительство наконец решилось ограничить эту доставку до минимума и прибегло для этого к одной мере, шедшей в разрез с (интересами служилых людей. По «высмотру» сибирских воевод и с одобрения Сибирскаго приказа решено было совершенно прекратить выдачу хлебнаго жалованья тем боярским детям, литве, казакам, стрельцам и другим служилым людям, у которых «есть деревни и пашни паханыя немалыя»: владельцы таких «немалых» пашень должны де «государеву службу служить с своих пашен», т. е. «без государева хлебнаго жалованья». Тем же, у кого пашни «малыя», решено выдавать хлебное жалованье в значительно уменьшенном размере, соответственно количеству обработываемой земли. Прежние «оклады» хлебнаго жалованья оставлены только тем служилым людям, у которых не было никаких пашен.
[233] Эта неожиданная мера правительства, радикально изменявшая десятками лет установившийся порядок вознаграждения за службу, везде в Сибири была принята служилыми людьми с большим неудовольствием, сильным ропотом и желанием вернуться в прежнему порядку службы. Мера, доставлявшая казне громадную «прибыль», существенно била по карману плохо обезпеченных служилых людей, заброшенных в полудикую сарану, где своего хлеба почти не было, а доставлявшийся с неимоверными трудностями привозный хлеб был страшно дорог на местных рынках.
С общей точки зрения новая мера правительства представляется справедливою: у кого есть пашня и свой хлеб, того нельзя равнять с неимеющим пашни. Если первый может обходиться своим хлебом, то зачем ему давать еще и казенный паек? Последний должен итти только тем, у кого нет своих пашен.
Но эта справедливость только кажущаяся: новая мера была чисто кабинетным вымыслом, шедшим в разрез с жизнью и потребностями времени. Мера была бы справедлива, если бы она была проведена спустя 50 лет и более, т. е. в конце XVII века, когда колонизация Сибири достигла значительных размеров, и страна стала жить своим хлебом.
Но в 1630-х годах колонизация была еще в зародыше, и продуктов обработываемой земли едва хватало на прокормление самих земледельцев. Ничтожные избытки хлеба, шедшаго на продажу, никоим образом не могли повлиять на падение цен привознаго московскаго хлеба. Без последняго Сибирь буквально голодала бы. В большой массе хлынувшие в Сибирь «гулящие люди» (т. е. вольные) неохотно садились на землю, так как находили более выгодным заниматься добычею пушного зверя и другими промыслами, торговлею и походами на «немирных» инородцев.
Крестьян, занимавшихся землею, было так мало, что немногочисленныя «деревни» служилых людей представляли в сущности хутора с одним крестьянским двором (редко с 2 – 3), а «малыя» и «немалыя пашни» служилых людей обработывались ими самолично, или же при невозможности последняго (в виду частых походов и служебных посылок) лежали «впусте». Словом, за весьма редкими исключениями (какия являлись среди служилой аристократии – «начальных людей»: атаманов, голов и других, боярских детей, подьячих и т. п.), для массы служилых людей их пашни являлись (в описываемое время) если не излишним бременем, то очень слабым подспорьем к государеву жалованью.
Что это было именно так, ясно уже из того, что никому из служилых людей, до самых низших рангов, не возбранялось в Сибири занимать земли, заводить там пашни и селить «де-[234]
ревни», т. е. приглашать «гулящих людей» обработывать землю на известных договорных отношениях. И однако, в описываемое время далеко не все служилые люди брали земли, и большинство предпочитало жить одним государевым жалованьем. Очевидно, что занятие сельским хозяйством в 1630-х годах было в Сибири скорее обузою, чем прибыльным занятием.
С другой стороны, новая мера была не справедлива уже и потому, что пашни служилых людей были обложены определенным сбором («выдельным хлебом») в пользу государевой казны, т. е. были приравнены в этом отношении к пашням посадских людей и «оброчных крестьян». Значит, служилое землевладение не пользовалось никакими особыми льготами и потому не являлось особенно прибыльным занятием.
Понятно, что желание правительства урезать у одних и вовсе отменить у других хлебное жалованье было встречено в Сибири всеобщим ропотом служилых людей, а в Томске вызвало открытый бунт. Слух о новой реформе правительства распространился здесь еще летом 1637 г., когда воевода стольник князь Иван Ромодановской составил комиссию для описания земель служилых людей. Комиссию составляли – «письменный голова» Афанасий Борков, один подьячий, «приходской поп», два казачьих пятидесятника Андрей Губа и Аггей Чижов и 4 рядовых конных и пеших казака. Один из членов этой комиссии – Андрей Губа, стал во главе начавшагося движения служилых людей против новой меры правительства. Занятия в комиссии дали ему возможность отлично познакомиться с незавидным положением служилаго землевладения и дать настоящую оценку правительственной реформе, направленной против интересов служилаго «мира».
Нельзя думать, чтобы А. Губа действовал во имя личных интересов: он принадлежал к низшему рангу «начальных людей» города и не мог быть крупным землевладельцем. Его энергичная и страстная борьба с воеводами вызвана именно потребностью стать на защиту своего «мира» от нежелательных посягательств на его интересы со стороны местных и центральных властей. Он явился представителем интересов рядовой массы служилых людей, а не служилой аристократии города. И недаром, конечно, эта масса избрала своим предводителем скромнаго по рангу казачьяго пятидесятника: он стоял ближе к рядовой массе и лучше понимал ея интересы, чем, например, «атаман казаков», или «письменный голова», «ротмистр литвы» и другие начальные люди высшаго ранга. Именно рядовая масса всего более страдала от задуманной реформы, а для служилой аристократии она была менее чувствительна. Естественно, что последняя приняла слабое участие в движении, а под конец и совсем отказалась от всякаго содействия ему.

[235] II.
Когда были закончены работы томской комиссии по описанию земель служилых людей, последние узнали от воеводы князя Ивана Ромодановскаго, что с сентября 1637 г. новый закон о «службе с пашен» втупит в силу. Служилые люди, повидимому, не ожидавшие такого скораго применения новаго закона, заволновались и тотчас же заявили свой протест. К съезжей избе собрались с «шумом» все служилые люди, имевшие «малыя» и «немалыя пашни», под предводительством Андрея Губы, и открыто заявили воеводам, «что им с пашень своих, без государева хлебнаго жалованья, не служивать и из Томского бежать всем»...
Конечно, это была только угроза на словах, выражавшая не действительное намерение «бежать» сейчас же от государевой службы, но только настроение протестующих, возмущенных новым законом. Однако, впоследствии эта угроза была отчасти осуществлена... Пока же дело ограничилось этим грозным протестом да глухим брожением среди служилых людей города.
Прибытие в сентябре государева хлебнаго каравана из Тобольска (водою) и последовавшия затем безтактныя распоряжения воевод подлили масло в огонь и довели служилых людей до явнаго возстания, принявшаго вскоре огромные размеры. Из пришедших хлебных запасов воевода велел «тотчас роздать сполна» хлебное жалованье за прошлый (145-й) год. Раздавали его по старым порядкам – всем служилым людям, не исключая и тех, за кем числились деревни и пашни. Но за новый (146-й) год хлебное жалованье не было уже выдано никому, даже тем, кто и по новому закону имел на него право, т. е. кто владел «малыми» пашнями, или совсем их не имел.
Между тем, хлеба на судах было еще очень много, и его хватило бы на раздачу жалованья за 146-й год. При прежних порядках воевода немедленно роздал бы и это жалованье служилым людям, чтобы поскорее разгрузить плохия суда, еле державшияся на воде от дальняго путешествия. Воевода и теперь торопился окончить разгрузку, «чтобы водою хлебных запасов не потопило». По примеру прежних лет он приказал служилым людям, ружникам и оброчникам заняться перевозкою оставшагося хлеба в «государевы житницы», при чем каждому приходилось перевезти известное количество хлеба соответственно прежним «окладам» их хлебнаго жалованья.
Все эти «оклады» потеряли теперь всякое значение, а тут производится раскладка обязательной повинности именно на основании этих упраздненных окладов!.. Эта безтактность воевод возму-[236]тила служилых людей, еще более возмущенных тем, что их заставляют перевозить хлеб, который прежде был бы роздан им всем, а теперь отнят у них ради интересов далекой для них государевой казны... Воеводы словно дразнили нарочно служилых людей, вводя новый закон о «службе с пашен» в такой неудобный момент, когда прибыли обильные запасы государева хлеба... Этот хлеб бедные люди уже готовы были поднести в своим ртам, а сытые воеводы вырывали его из рук и еще приказывали бережно доставить его на хранение в государевы житницы...
Сюда присоединилось еще одно возмутительное обстоятельство, ясно говорившее о каком-то своекорыстном действии воевод... Служилые люди узнали, что по приказу князя Ивана Ромодановскаго посадские люди города перевозят часть оставшагося на судах хлеба на дворы некоторых служилых и других людей, занимавшихся хлебною торговлею, именно – на дворы коннаго казака Ивана Коломны, пешаго казака Якима Рыбника, крестьянина тобольскаго архиепископа Ивана Каменнаго и других. Хлеб был свезен в значительном количестве: «по 3 мешка на человека», а посадских людей в Томске было тогда 33 человека. Все они были удивлены, что государев хлеб свозится в амбары частных лиц «мимо государевых житниц, неведомо для чего»... Они хорошо чуяли, что дело здесь идет совсем не о государевой, но о воеводской «прибыли»... Опасаясь впутаться в это темное дело, посадские люди пробовали отказаться от подозрительной перевозки, но князь Ромодановской «заставил» из «силою возить», при чем ослушников «бил батоги».
Все это стало известно служилым людям, и они решительно «государева указу не послушали—из судов хлебных запасов не повезли» в государевы житницы. Тогда воевода собрал наличных служилых людей к съезжей избе «к смотру» и после него снова повторил им приказ о немедленной перевозке хлеба. Это происходило 30-го сентября 1637 года.
Боярския дети тотчас уступили и смиренно заявили воеводам, что они «готовы возить с судов хлебные запасы в государевы житницы»... Во главе этой служилой аристократии города стояли «воеводские советники» и приятели, или, как называли их служилые люди, – «воеводские шишиморы», именно – боярския дети Гаврило Черницын, Петр Сабанской и Остафий Харламов. К ним же примыкали в качестве «шишиморов» (т. е. наушников) подьячий Андрей Глазунов и конный казак Макар Колмогорец. В наступившее смутное время в Томске эти близкие к князю Ромодановскому люди все «ночи просиживали» с ним в совещаниях, «умышляя и такая» против товарищей. Именно их недобрым влиянием на воеводу служилые люди впоследствии [237] обясняли (в своих челобитных царю) крутой образ действия князя Ромодановскаго во время смуты. Челобитчики жаловались, что «от тех де воеводских шишиморов они в конец погибли». Многие из челобитчиков служили в Сибири по 20 – 50 лет и больше, «а таких смутных лет не бывало» раньше, и таких обид они «не видали, как от тех воеводских шишиморов»... Так казнили впоследствии, служилые люди своих товарищей, изменивших общему «мирскому» делу ради своих личных интересов, во имя которых шишиморы стали близкими людьми к воеводам. Пусть челобитчики и преувеличивали влияние шишиморов на воевод в период смуты, усилению которой больше всего содействовали сами воеводы, с их злоупотреблениями, но все же позорная роль первых несомненна: недаром челобитчики прямо заявляли впоследствии, что «с теми воеводскими шишиморы с Гаврилою Черницыным с товарищи жить им невозможно»... Как мы знаем, это желание было тогда же удовлетворено, и «шишиморы» высланы были из Томска в другие города. Уже одно это удовлетворение правительством просьбы недавних «бунтовщиков», несомненно, свидетельствует, что жалобы их на «шишиморов» имели сериозныя основания.
Возвращаемся, однако, к событиям на воеводском «смотру» 30-го сентября 1687 года.

III.
Насколько порадовали воевод своею уступчивостью боярския дети, предводительствуемыя «воеводскими шишиморами», настолько же упорными оказались остальные служилые люди и особенно «пущие заводчики» бунта (по мнению самаго главнаго «заводчика»— князя Ивана Ромодановскаго) – томские казаки. Все они, как владевшие пашнями, так и не имевшие их, решительно «отказали» воеводе в исполнении его приказа. Из казаков выделилась группа наиболее энергичных, в 56 человек, под предводительством пятидесятников Андрея Губы, Аггея Чижова и Ивана Володимерца. Эти представители заявили воеводе, что «им тех хлебных запасов с судов в государевы житницы не важивать, а роздали бы те хлебные запасы им служилым людям на жалованье на 146-й год»... Остаточный же хлеб они обещались перевезти в житницы.
Воевода решительно отказался исполнить просьбу А. Губы с товарищи. Он снова повторил, что хлебное жалованье на 146-й год «не прислано», и что им «велено государеву службу служить с пашень своих», а у кого их мало, тем выдадут хлеб «с зачетом» пашен, у кого совсем нет последних, те получат хлебные оклады сполна, но не теперь, а позже.
[238] А. Губа с товарищи заявили «с шумом» воеводе, что в таком случае они станут «с судов хлебные запасы имать своим произволом, а не по государеву указу»... Вся толпа служилых людей, действовавших «скопом и заговором», поддержала это заявление своих представителей и заволновалась. Казаки «кричали» на воевод и «говорили непослушанья и многия невежливыя слова». Десятник Иван Матвеев, «выступя изо всех служилых людей, говорил многия невежливыя слова» и «лаял» воевод. Князь Иван Ромодановской не выдержал и «ударил батогом» Матвеева, приказывая и своим «денщикам бить батоги» дерзкаго казака. Но служилые люди «не дали» бить Матвеева и вырвали его из рук денщиков, «окружили князя Ивана с собою в круг», а очутившагося подле воеводы дьяка Анисима Трофимова «хотели убить»...
Но сторонникам воевод удалось вырвать последних из казачьей толпы и разогнать часть ея: они «били ослопами без милости» бунтовщиков. Толпа дрогнула, часть ея побежала с площади, и «сам князь Иван гнался за ними с ослопом до городских ворот».
Воспользовавшись этим замешательством, воеводы захватила 7 казачьих пятидесятников и отправили их в тюрьму. Тогда все еще остававшиеся на площади десятники и рядовые казаки в количестве 150 человек «пошли в тюрьму своим насильством и сели в тюрьме собою»... Воевода приказал переписать их имена, но «те де казаки в тюрьме учинились сильны и имен своих переписать не дали, и князя Ивана с товарищи лаяли и говорили, что де они приговорят войском, тому делу так и быть: государева хлеба им не важивать и с пашен своих без хлебнаго жалованья не служивать»...
Несмотря на то, что главная масса бунтовщиков добровольно села в тюрьму, чтобы не бросать своих руководителей-пятидесятников, волнение в городе среди служилых людей продолжалось. На другой день один из остававшихся на свободе казачьих десятников Василий Седельник явился с толпою казаков к съезжей избе, и воевод «лаяли всякою позорною лаею»...
Через 3 дня князь Ромодановской послал к тюрьме воеводскаго товарища Андрея Бунакова, чтобы доставить на допрос в сезжую избу пятидесятников. Как только Бунаков вывел 7 пятидесятников из тюрьмы – «и за пятидесятниками де и все служилые люди пошли из тюрьмы сильно», не отставая от своих руководителей. Мало того, казаки выпустили из тюрьмы сидевших там по каким-то личным делам «тюремных сидельцев» Ивана Грызова с товарищи.
Вся толпа опять предстала пред воеводами у съезжей избы. Снова воевода потребовал от бунтовщиков, «чтобы они госу-[239]дареву указу были послушны и государевы хлебные запасы с судов везли в государевы житницы». Но казаки у съезжей избы кричали, и воевод лаяли, а говорили, чтоб им государевы хлебные запасы роздали с судов в их оклады на 146-й год, а им с своих пашен государевы службы не служивать и хлебных Запасов с судов в государевы житницы не важивать»...
Тем и закончилась новая попытка воевод заставить служилых людей подчиниться новому закону о «службе с пашен». Казаки уже не пошли в тюрьму и не пустили туда своих пятидесятников.
Волнение в городе росло: «и почали (служилые люди) заводить круги и советы и умышлять неведомо какие заводы, и в государевых ни в каких дедах» воевод не стали слушать, а «воеводских шишиморов» – боярских детей и подьячих, которые «к их думе не пристали, – и тех хотели побивать до смерти»...

IV.
Видя возроставшее волнение в городе, воеводы пошли на одну уступку, надеясь тем привлечь на свою сторону хотя часть бунтовщиков: воеводы решили немедленно раздать хлебное жалованье на 146-й год тем служилым людям, которые имели на него право и по новому закону, т. е. тем, у кого не было пашен. Воевод побуждало к этой раздаче и опасение, чтобы судов с хлебными запасами «водою не потопило».
Для объявления этого распоряжения князь Ромодановской приказал служилым людям собраться у съезжей избы. Бунтовщики в это время были в сборе: «а были де они в те поры все в кругу у (церкви) Воскресения в трапезе, на совете». На требование посланнаго от воеводы – явиться всем к съезжей избе, председатель сходки Андрей Губа, другие пятидесятники и все казаки «государева указу не послушали – к сказке (т. е. к выслушиванию новаго распоряжения воеводы о хлебе) не пошли, и в государеве хлебном жалованье отказали, что им государева жалованья на 146-й год не имывать и с судов хлебные запасы в государевы житницы не возить»...
Итак, уступка воевод не достигла цели: кому они сами предлагали взять хлебное жалованье на текущий год, те отказались от своего права на это жалованье, раз оно не могло быть выдано всем служилым людям. Этим отказом служилые люди, не владевшие пашнями, поддержали весь служилый «мир» в его протесте против новаго закона, несмотря на то, что такой отказ был крайне тяжел для кармана этой бедноты. Последняя приносила громадную жертву ради интересов всего своего «мира»...
[240] Мирская сходка служилых людей в трапезной Воскресенской церкви порешила отправить пятидесятников Андрея Губу и Ивана Володимерца в Москву, с челобитными царю об отмене новаго закона «о службе с пашен» и с жалобами на воеводския злоупотребления. Против последних выступили и посадские люди Томска, также вручившие Губе свою челобитную, а позже Губа получил в уезде челобитныя на воевод и от ясачных людей.
До Тобольска отправились провожать московских челобитчиков 30 томских казаков. Они взяли с государевых судов часть хлебных запасов, паруса и другия судовыя снасти и, «поставя на свой дощаник, побежали на низ Томью рекою», конечно, не испрашивая у князя Ромодановскаго разрешения ни на поездку в Москву челобитчиков, ни на отезд в Тобольск 30 казаков-провожатых. С ними же бежал пятидесятник Иван Матвеев, доставивший из Тобольска государев хлеб, из-за котораго разгорелась вся эта смута.
Оставшиеся в Томске русские служилые люди или разехались самовольно по своим делам из города, или отказывались продолжать государеву службу, пока не придет московское решение. Под командою воевод остались только боярския дети да «иноземцы-татарове» (служилые люди).
Плывя р. Томью, Губа не мог удержать своих товарищей от грабежа промышленных людей, занимавшихся на реке рыбными промыслами. Так, у Петра Старцева с товарищи казаки отняли «неводник с рыбою» и т. п. Это оттолкнуло от Губы промышленных людей, которые раньше не прочь были поддержать служилых людей своими челобитными на воеводския злоупотребления.
Но среди ясачных людей А. Губа действовал удачнее и собрал от них несколько «мирских челобитных» на воевод. На р. Оби он приставал к ясачным волостям Кортульской, Шепильской и Чюрюбарской. Он беседовал с князьками этих остяцких волостей (с Нандриком и др.), «звал с собою к государю в Москве» и советовал «писать челобитныя» на кн. Ромодановскаго с товарищи про их «обиды и грабежи и насильства». Нандрик с товарищи побоялись самовольно ехать в Москву, но челобитныя передали Губе для вручения их царю. В «нижних ясачных волостях» по Оби Губа также «звал с собою» в Москву тамошних остяков, но и они отказались от поездки и только последовали примеру Нандры – дали Губе свои «мирския челобитныя к государю».
Позже преемник кн. Ромодановскаго, кн. С. В. Клубков- Масальский, старался доказать в своем «сыске» о бунте, будто ясачные люди не думали жаловаться на его предшественников, [241] так как де остяки никаких обид и насильств от воевод «не знают» и никаких «посулов» им не давали... Кн. Масальский добыл даже челобитную от каких-то остяков, где они называют поданныя Губою в Москве от Нандрика и др. челобитныя «казачьими затейными ложными челобитьями» и просят не верить им... Но желание кн. Масальскаго обелить своих предшественников так ясно сквозит во всем розыске его, и добытыя им челобитныя ясачных людей сшиты такими белыми нитками в том же направлении, что именно последния челобитныя представляются «затейными», написанными под диктовку титулованнаго сыщика, а никак не те челобитныя, которыя Губа действительно получил от ясачных людей и доставил в Москву.

V.
28 января 1638 года, Андрей Губа и Иван Володимерец (его же прозвище – Новограбленой) «в Сибирском приказе обявились» и подали начальным людям приказа 6 челобитных от имени томских служилых людей (700 человек) жилецких и ясачных людей. Челобитчики били челом государю, что им от кн. Ромодановскаго с товарищи чинятся «обиды и налоги и утеснения» гораздо «больши прежних воевод».
«Челобитная» служилых людей нарочно останавливается над «прежними воеводами», начиная с кн. Петра Пронскаго, «опричь тех лет, как был в Томском воеводою кн. Иван Татев, учало быти в Томском всяким служилым людям смутное и тесное житье и изгоня немерная. Николи де они государева денежнаго и хлебнаго жалованья из государевой казны без посулов и без выкупу выдокучить не могут»... Особенно же воевода кн. Никита Егупов-Черкасской «чинил во всем беды и тесноты и оскорбленье великое». Так, он выдавал хлебное жалованье не тотчас, как приходили суда с хлебом, а «мешкал» по 4 – 5 недель и больше, дотягивая до «заморознаго времени», а р. Томь «быстрая и каменная, в осень о заморозах лед подымается от камени со дна вскоре. И от тое де нероздачи на Томи реке суды льдом потопило», и хлеб пропал.
В 1636 году приехал на воеводство князь Иван Ромодановской с товарищи, «и они де почали им обиды и насильство и оскорбленье чинить пуще князя Никиты Егупова-Черкасского». Новые воеводы «для своей бездельной корысти» также «мешкают» с раздачею хлеба, закупают у служилых людей их «хлебные оклады» и свозят к себе на дворы, беря хлеб «в свою меру вверх (т. е. полную через край меру), выбираючи рожь и муку лутчую, а им дают хлеб моклой и гнилой, под гребло» [242](т. е. насыпая хлеб не «вверх», а в уровень с краями меры). А «остаточной хлеб» воеводы «по себе делят». Когда среди служилых людей начинается «хлебная нужа – голод», им приходится «великою неволею» обращаться за помощью к воеводам брать у них хлеб «в долг», по очень дорогой цене. Присланные в 1637 г. из Тобольска хлебные запасы князь Ромодановской держал в судах на р. Томи со 2 сентября по 2 октября, не раздавая хлебнаго жалованья. Цель такого замедления, по мнению челобитчиков, заключается в том, что воеводы «хотят и тот государев хлеб ничем перевесть и на пол-цены и в треть цены закупить и, выбираючи лутчую рожь и муку, попрежнему к себе на двор перевозить»...
В этих неблаговидных хлебных операциях много помогает воеводам подьячий хлебнаго стола съезжей избы Андрей Глазунов: «стакався с воеводы заодно», он перевозит к себе на двор государев хлеб из житниц... Он же «заедает» у служилых людей «хлеба по осьмине и по чети», по 2 – 3 чети и больше, и этот награбленный хлеб свозит на свой двор. В 1637 г. Андрей Глазунов «прописал» в окладах солянаго жалованья у 700 служилых людей «по пуду соли» и эти 700 пудов соли присвоил себе. С пашен служилых людей собирается «выдельной хлеб» в государеву казну в количестве более 50 четей пшеницы, «и тот де хлеб неведомо где девается».
Далее челобитчики переходят к событиям последней смуты в Томске, вызванной новым законом о «службе с пашен», при чем усиленно жалуются на происки «воеводских шишиморов », в своих интересах раздувших враждебныя отношения между воеводами и служилыми людьми. Последние доказывают, что без хлебнаго жалованья им невозможно жить и служить в Томске, где приходится покупать четверть ржи по 12 – 15 р. и дороже. Уже теперь, когда новый закон только еще вступил в силу, служилые люди «обнищали и задолжали великими долги», и многие «волочатся по миру» с женами и детьми...
Челобитчики уверяют, что кн. Ромодановской, отказывая им в выдаче хлебнаго жалованья за 146-й год, говорил служилым людям, что «им впредь государева хлебнаго жалованья давать не указано, а будет де им то государево хлебное жалованье (выдаваться) в те поры, как они то государево хлебное жалованье заслужат». Воевода разумел здесь ту «хлебную подмогу», какая и в прежнее время выдавалась служилым людям при посылке их на «дальния службы», в походах и тому подобных экстраординарных случаях. Но челобитчики жалуются, что когда посылают их на службу, остающияся в Томске их жены и дети «скитаются Христовым именем и бьют челом о государеве денежном и хлебном жалованье», а дьяк Анисим Трофимов [243]за то челобитье жен их «бьет» в съезжей избе и «пиками пинает, и по щекам бьет, и лает их»... Да и служилых людей, просящих о выдаче жалованья, дьяк «бьет же и многим бороды выдрал, и клещами печатными головы многим испробил»... Но всего более служилые люди жалуются на то, что воеводы и дьяк – «ни о чем бити челом государю не велят, и челобитных к государю не пропущают, и на дорогах у всяких людей обыскивают», не едут ли они к Москве с челобитными...
«Челобитная» посадских людей города (в том числе и посадскаго старосты Алексея Иванова), доставленная А. Губою, также говорит о целом ряде злоупотреблений кн. Ивана Ромодановскаго с товарищи. Впоследствии, во время розыска кн. Клубкова-Масальскаго, некоторые посадские люди уверяли, будто они не посылали с Губою в Москву своих челобитных на воевод. Но А. Губа, И. Володимерец и И. Матвеев доказали, что челобитную от посадскаго мира принес им в Томске на судно посадский человек Василий Титов, свидетелями чего были многие служилые и жилецкие люди. Титов, находившийся уже под влиянием сыщика, пробовал извернуться тем, будто он передал Губе «посыльную грамоту к матери своей в Кай-городок»... Но этим речам его нельзя дать веры, и факт посылки с Губою челобитной от посадских людей остается несомненным.
Посадские люди жалуются в своей челобитной на тягости разных налогов и пошлин: «емлют» с их рыбных ловель «десятую рыбу», а с «купли» платья, мягкой рухляди и др. предметов на «колмацком торгу» берут «с рубля по алтыну», с лошадей «по гривне», да сверх того «пошерстного по 8 денег» и т. д., оброк на «государеву баню» – «с рубля денежнаго оброка (т. е. с годового оброка берут) по 60 веников» и проч. Но особенно тяготит их ежегодный наряд посадских людей на постоянную службу в целовальниках при государевой денежной, хлебной, соболиной и другой казне и посылки их по государевым делам в другие города. Ежегодно бывает занято тою и другою службою до 15 человек, а остальные постоянно употребляются на разныя «городовыя и острожныя изделья». Между тем, всех посадских людей в Томске, которые «тягло тянут и подати всякия платят, и изделья делают, и в целовальниках (и посылках) ходят, – 30 человек». Прежде посадский мир был люднее, но многие, покинув семьи свои на произвол судьбы, «розбрелись» из Томска «от бедности, и от немернаго тягла, и от воеводских насильств». Да и оставшиеся 30 человек собираются «розбрестись розно», тем более, что им приходится платить «годовые денежные оброки» за своих беглых и умерших братий.
[244] Бегут посадские люди и от тягости налогов, и от воеводских злоупотреблений, и от дороговизны жизни. Они говорят: «ныне де у них хлеб не родится по три года», и хлеб покупают «дорогою ценою» – по 12 – 16 р. четверть, «да и купить негде»... «От воеводскаго же насильства и от продажи» посадские люди «разорены до основания»: многие перестали пахать свои пашни. Воевода кн. Ромодановской «велел им сделать новую мельницу», которая обошлась в 200 рублей: конечно, такой суммы у них не было, и пришлось занять страшною ценою – «закладывать жены свои и дети»...
Не менее служилых людей жалуются посадские люди на «воеводских шишиморов» – на боярских детей Гаврилу Черницына с товарищи, которые на челобитчиков «воеводам наносят» разные доносы и клеветы. Пользуясь своим влиянием на воевод, эти наушники всячески эксплоатируют посадских людей. Присланнаго в 1637 г. из Москвы «ссыльнаго иноземца» (поляка) Андрея Бернацкаго, с женою и детьми, воеводы ставят по очереди на дворы посадских людей, заставляют кормить и давать ссыльному по 2 – 3 рубля, и так «переводят из двора на двор». На воевод и дьяков посадские делают «всякия изделья» – сено косят и свозят на их дворы и т. п.
За своим «одиначеством» посадские люди «наймуют» ради государевых работ «гулящих людей» («наемных ярыжек»), по 12 р. и больше на год, и за этих работников «емлют» с хозяев в государеву казну ежегодно по полупуду хмеля, полуведру смолы и по 50 веников, да, кроме того, постоянно берут «ярыжек» на всякия государевы изделья, так что «в пашенное время» хозяева остаются без рабочих рук, и в уборке хлеба бывают «простои великие».
Ясачные люди жалуются в своей «челобитной» на кн. Ивана Ромодановскаго с товарищи: в 1637 г. они били ему челом, «чтоб их отпустил к Москве – государския очи видеть», за что дали воеводам 130 «добрых черных соболей», 5 черных бобров, 2 выдры. Воеводы охотно взяли эту цениую мягкую рухлядь, но в Москву челобитчиков не отпустили. А между тем, рухлядь обошлась беднякам «дорогою ценою»: соболей в их зимовьях, на р. Оби, нет, и их пришлось покупать у калмыков и русских промышленных людей. Но и, кроме этого особеннаго случая, воеводы постоянно «собирают на себя» соболи и другую мягкую рухлядь помимо обязательнаго «ясака» и «воеводских поминков». Все эти законные и незаконные поборы обходятся остякам так дорого, что им приходится «жен и детей своих продавать и закладывать» для приобретения мягкой рухляди...
[245] Кн. Ромодановской посылает «по их запольным речкам на промыслы капканщиков» Богдана Овсоцова с товарищи, которые «капканами бобры и выдры по их речкам и по промыслам выбивают и промыслы у них отнимают», так что ясака и поминков им «платить нечем». Капканщики открыто говорят, «что де они ловят на воевод пополам». Не раз ясачные люди били челом воеводам на капканщиков, но воеводы «отказывают и указу не чинят» по челобитьям.
С «своими товарами» воеводы посылают «людей своих и служилых людей» для торговли в Енисейск и другие города, «будто с отписки», и, проезжая Томским уездом, эти посыльщики берут с ясачных людей «в подводы» по 5 – 6 и больше человек, «сколько захотят».
Жалуются ясачные люди и на остяцких толмачей в Томске – на Ивана Уланова и Федора Поплевку: они де «во всем угрожают» остякам и «бить челом государю ни о чем не велят»... При прежних воеводах, когда ясачные люди являлись с ясаком в город, их «поили и кормили довольно, а на отпуске давали им и в дорогу корм. А ныне де их поят и кормят не досыта, и целовальники де и подьячей Андрей Глазунов дают им вино из государева погреба с водою, и корму им на дорогу не дают»...
Извлекаю еще несколько дополнительных данных о положении ясачных людей из той челобитной их, которая появилась во время розыска кн. Клубкова-Масальскаго. Здесь ясачные люди говорят: «обнищали» они между прочим оттого, что в их землях «всякаго зверя промыслить и добыть не могут, да и взять негде» – зверь исчез подле их замовей, и для добычи его приходится отправляться «в дальния чужия земли», проживать там более года и терпеть разныя невзгоды. Многие там «помирают с голоду», других побивают «немирных землиц воинские люди» и «в полон емлют».
Но, помимо этой общей причины обнищанья, ясачные люди жалуются на разныя злоупотребления властей, особенно на тягость подводной повинности, которою широко пользуются служилые люди для своих личных надобностей, а не в одних интересах государевых дел. Кн. Иван Ромодановской «наложил лишнюю тяготу» на весь уезд, какой прежде не было: велел доставлять в ясак «соболи с пупками и с хвостами, а лисицы с лапами»: «и от того де они разорились»... Много страдают они еще оттого, что воеводы «не отпущают» их «к государю бить челом» о своих нуждах...

[246] VI.
В наивном ожидании благих результатов от поездки в Москву и челобитья царю Андрея Губы и Ивана Володимерца, томские служилые люди несколько успокоились и постепенно входили в обычную норму жизни. Большинство вернулось в Томск и волею-неволею втянулось в государеву службу, безмолвно подчиняясь распоряжениям нелюбимых воевод кн. Ивана Ромодановскаго с товарищи и спокойно по внешности вынося гнет «воеводских шишиморов».
Но это наружное спокойствие длилось недолго: весною 1638 г. произошел новый взрыв смуты, ясно доказавший правительству необходимость немедленнаго отозвания кн. Ромодановскаго с товарищи из Томска и замены их новыми воеводами.
1-го апреля явились в сезжую избу казачьи пятидесятники Филон Клементьев, Василий Капустин, Василий Седельников и заявили воеводам о возвращении 30 томских казаков, «которые были у них служилых людей отпущены в Тобольск», куда они провожали А. Губу и И. Володимерца. Воеводы приказали вернувшимся прибыть в съезжую избу и «велели имена их переписать».
«Беглые служилые люди», десятник конных казаков Иван Матвеев с товарищи, предстали пред воеводами. Кн. Иван Ромодановской спросил их: «из Томскаго, не бив челом государю и воеводам не обяснив, куда вы бежали и откуда в Томской пришли?»...
Иван Матвеев отвечал: «ездили мы из Томска по отпуску всех томских служилых людей в Тоболеск, а ныне мы пришли из Тоболеска ко всему миру к служилым людям... А отписки с нами из Тоболеска нет»...
Кн. Ромодановской стал доказывать беглецам, «что они и все служилые люди – холопи государеви» и без государева указа и воеводской отписки никуда не могут выехать. Воевода уверял, что их отпустили «не все служилые люди», и требовал, чтобы они «назывались государевы холопи»...
Но беглецы стояли на своем: «мы посыланы от миру, и ныне мы пришли к миру же»...
В этих настойчивых уверениях беглецов проглядывает намек на то, что их поездка в Тобольск имела целью не одно провожанье А. Губы, но и нечто другое: очевидно, томский «мир» служилых людей входил в какия-то сношения с тобольским служилым «миром», вел с ним переговоры о каких-то общих интересах... Несомненно возникала мысль о необходимости единения всех сибирских служилых людей против общаго врага...
[247] Пусть эта мысль не вылилась ни в какую содержательную форму и вряд ли привела в каким осязательным результатам, но знаменателен уже самый факт сношений служилых людей Томска с тобольскими, сношений совершенно самостоятельных и несомненно шедших в разрез с политикою, как местной администрации, так и центральнаго правительства.
Кн. Ромодановской решил посадить в тюрьму «до государева указу» вернувшихся из Тобольска «беглых» служилых людей «за их побег и за непристойныя слова», именно за речи Ивана Матвеева с товарищи, что они де «ходили ото всего миру и пришли ко всему миру»... Но беглецы воевод «не послушали – учинились сильны, и в тюрьму не пошли». Поднялся шум в съезжей избе, беглецы «лаяли» воевод, а кн. Ивана Ромодановскаго Матвеев с товарищи «называли изменником и говорили: Михайло де Шеин многие государевы города с литвою запустошил (?), и за то де (?) он казнен, а он князь Иван в Сибири Томской и Томского розряду 6 городов запустошил тем, что за ними пашни описали, и он без государева указу собою пашни велел описати» и приказал служить без хлебнаго жалованья, что в Сибири немыслимо: вследствие этой меры все города «запустошатся»...
Эти новыя «невежливыя слова» беглецов подлили масла в огонь: кн. Ромодановской и дьяк Анисим Трофимов бросились на Ивана Матвеева и стали бить его. Матвеев вырвался от них и закричал дьяку: «тебе, Анисим, меня не бить!.. бей меня стольник и воевода кн. Иван Ромодановской!»...
Воевода приказал пятидесятнику Михаилу Салькову с товарищи тех 30 беглецов «взяти и посадити в тюрьму до государеву указу». Но Сальков с товарищи воеводу «не послушали – тех беглых служилых людей в тюрьму не повели», так как не находили за ними никакой вины: «отпущены те служилые люди ото всех томских служилых людей, а пришли они ко всем же»...
Тем и закончились события 1-го апреля: служилые люди отстояли своих вернувшихся товарищей и не позволили воеводам посадить их в тюрьму. Воеводы решили тогда обратиться за помощью ко «всему городу» – ко всем служилым и жилецким людям Томска. 2 апреля кн. Ромодановской велел быть к съезжей избе всем попам, боярским детям и остальным служилым людям, торговым приезжим, промышленным, посадским и всяким жилецким людям, пашенным крестьянам, случившимся в городе, словом – всему местному и пришлому населению. Явились по приказу и беглецы Иван Матвеев с товарищи.
Кн. Ромодановской обратился с такою речью ко «всему городу»: «пришли в Томской беглые томские служилые люди 30 че-[248]ловек Ивашко Матвеев с товарищи, и (мы) велели им быть для роспросу в сезжую избу и их роспрашивали: где они были и отколе пришли? И те беглые служилые люди в розряде (т. е. в съезжей избе) называли меня изменником», сравнивая с Михайлом Шеиным, который де «запустошил государевы городы с Литвою, и за то он казнен». Оскорбленный этим сравнением, кн. Ромодановской обращается к толпе: «служилые и всякие люди, будет за ним какую государеву измену ведают, и они бы сказали, а будет какой измены не ведают, и они бы тех беглых служилых людей, которые его в розряде называли изменником, их взяли и посадили в тюрьму до государева указу, покамест такое изменное слово сыщется»...
Служилые и жилецкие люди ответили, что «никакия измены за ним не ведают»... Однако, воеводу они не послушали – беглых служилых людей «не взяли и в тюрьму не повели»...
Кн. Ромодановской не выдержал такого явнаго ослушания – бросился к беглецам, «взял сам и повел их в тюрьму», но они «учинились сильны – в тюрьму не пошли»... Воевода продолжал тащить схваченных им беглецов. На помощь последним бросились пятидесятник Василий Седельников и десятники Кирилл Медведчиков и Василий Мухосран и «у него кн. Ивана тех беглых служилых людей отняли, а говорили, что их в тюрьму сажает не для государева дела»...
Поднялся шум: служилые люди воевод «лаяли и во всяких государевых делах отказали, что им государева указу не слушать»...
За воевод пробовали вступиться «воеводские шишиморы» и руководимыя ими боярския дети, подьячие, таможенный голова Федор Печецын и некоторые другие начальные люди. Но они должны были отступить от воевод, когда противники их стали «похваляться убийством – хотели побить до смерти» воеводских защитников. До этого, однако, дело не дошло: воеводы скрылись, и толпа постепенно успокоилась.

VII.
Кн. Иван Ромодановской отказался от дальнейших попыток заключить вернувшихся беглецов в тюрьму и немедленно отправил в Москву отписку о последнем столкновении своем с служилыми людьми. Московское правительство ответило указом о смене с воеводства кн. Ив. Ромодановскаго, Андрея Бунакова и дьяка Анисима Трофимова. Преемниками их были назначены кн. С.В. Клубков-Масальской, И.С. Кобыльской и дьяк Дмитрий Жеребилов.
В «наказе» новым воеводам прежде всего предписывалось: «росписався» с старыми воеводами и «отпусти» их в Москву, [219] заняться высылкою из Томска «советников» («шишиморов») кн. Ромодановскаго, на которых так жаловались Андрей Губа с товарищи. Некоторых из указанных челобитчиками «воеводских советников», с их женами и детьми, «за ссору и за всякую смуту – из Томского розослать в иные сибирские городы Томского розряду», именно: боярскаго сына Петра Сабанскаго в Енисейск, боярскаго сына Остафья Харламова и конных казаков Макара Колмогорца и Петра Дуликина в Красноярск, а подьячаго Андрея Глазунова, «дав на поруки с записью, выслать» в Тобольск. Все высылаемые должны жить в назначенных городах, «покамест про них в Томском обыщут».
Также отчасти была удовлетворена самая существенная просьба служилых людей – относительно хлебнаго жалованья: новым воеводам велено приостановиться с проведением новаго закона о «службе с пашен» и вновь пересмотреть этот вопрос – «про пашни служилых людей досмотрити и розыскати до пряма».
О томских же смутах 1637 – 1638 гг. новые воеводы должны учинить «сыск», т. е. следствие, на основании «отписок» кн. Ромодановскаго и «челобитных» служилых, посадских и ясачных людей.
Кн. Клубков-Масальский с товарищи, явившись в Томск, немедленно принялись за «сыск» о бунте. Из сохранившейся «перечневой выписки из сыскных речей» ясно видно стремление сыщиков обелить прежних воевод и увеличить вину бунтовщиков. На сцену появляются «затейныя челобитныя» ясачных людей, старающихся уверить, что они не посылали с А. Губою челобитных на кн. Ромодановскаго с товарищи. О том же твердят «сыскныя речи» некоторых посадских людей. Но, как выше отмечено, все это навеяно самими сыщиками и не заслуживает веры.
По существу же дела «сыскныя речи» служилых посадских и ясачных людей не дают почти ничего новаго: большинство допрошенных отделывались фразами, что они «ничего не ведают», или только «слышали» кое о чем. Некоторые же даже отвергали несомненные факты, например, посадские люди заявили, будто служилые люди говорили воеводам о хлебном жалованье «словесно, не шумом» и воевод «не лаивали и дьяка Анисима Трофимова убить не хотели»... Говорилось все это в тех целях, чтобы смягчить вину бунтовщиков.
До чего доходила осторожность допрашиваемых свидетелей и желание их смягчить события недавняго, хорошо еще памятнаго бунта, видно это из показаний, например, томскаго духовенства (1 чернаго попа, 4 белых попов, дьякона, 6 дьячков и понамарей): духовные люди слышали о недовольстве служилых людей новым законом о «службе с пашен», но о «шуме» по этому [250] поводу у съезжей избы «не ведают». Когда кн. Ромодановской приказал возить хлеб с судов в житницы, «сами де они попы» и остальные духовные люди «государев хлеб с судов возили» (как «ружники», получающие хлебное жалованье), а возили ли служилые люди, «того они не ведают» (sic!), но им «ведомо», что воеводы на служилых людей «являли», что те хлеба «не везут»... «Невежливыя слова» Матвеева воеводе они «слышали», но «лаи они не слыхали» и т. д.
Вообще сыск не дал в сущности никаких результатов и не мог понудить центральное правительство к каким либо решительным действиям против массы бунтовщиков.


Примечания:

¹) См. в Москов. архиве министерства юстиции Сибирскаго приказа столбец № 1708.
²) См. мою статью «Правда о боярине М. Б. Шеине» в «Истор. Вестнике», 1898 г., №6.

Воспроизводится по:

«Исторический вестник, июль, 1901 г., т. LXXXV. С. 229 – 250
Стиль, пунктуация и орфография  сохранены, буквы старого русского алфавита заменены современными.