В период появления на территории Крайнего Северо-востока русских землепроходцев (в 30 — 40-е гг. XVII в.) коренные народы региона переживали разложение первобытнообщинных отношений и обусловленные этим процессом черты политеизма (многобожия): «А Бога единого не знают, токмо множество богов, коим жертву приносят…», — писал в своих записках исследователь XVIII в. Карл Мерк [10, с. 21].
Анализ отчетов и дневниковых записей разных исследователей, путешественников, дает многообразную палитру самых полярных мнений относительно коренных жителей региона. У одних (Я. Линденау, К. Мерк и др.) — они кровожадны и мстительны; у других (С. Крашенинников, А. Аргентов, Ф.П. Врангель и пр.) — доброжелательны, гостеприимны и доверчивы. Жестокость и коварство чаще всего приписывали жителям побережья Чукотки — морзверобоям — чукчам и эскимосам: «… в отношениях между собой они отличаются коварством и мстительностью, тогда как оленные, напротив, часто патриархального нрава и известны своей неподкупной преданностью в дружбе», — писал А.В. Олсуфьев [13, с. 33]. А.Е. Дьячков, описывая нравы прибрежных чукчей, также отмечал, что «у них в обычае кровавая месть». Оленные чукчи, по его мнению, «по опрятности и по удобству жизни… превосходят других чукчей» [9, с. 195].
С чем связан такой сложный и противоречивый «пакет мнений» о жителях Крайнего Северо-Востока? Скорее всего, он возник в связи с особенностями продвижения русских казаков в регионе, формированием межэтнических связей с аборигенным населением, а также с процессом исторического развития самих коренных народов. Весьма важным в данном случае представляется факт проникновения православного христианства и влияние христианских идей на коренное население Крайнего Северо-востока. Чтобы понять особенности данного процесса, необходимо знать, в результате чего сформировалась картина освоения региона.
В географическое понятие «Крайний Северо-восток» входят территория современной Чукотки, Камчатки, Колымы и северной части Охотского побережья. Общая площадь равняется более 1, 65 тыс. кв. км. На западе его границы проходят по реке Колыме, на востоке они включают [16] побережья Охотского и Берингова морей, с севера его омывает Северный Ледовитый океан, с юга ограничивается Становым хребтом.
Издревле на Крайнем Северо-востоке проживают немногочисленные коренные народы — чукчи, эскимосы, эвены, юкагиры, чуванцы, коряки и ительмены (камчадалы). Традиционным занятием населения в регионе является оленеводство (чукчи-оленеводы, коряки-оленеводы и эвены), морской зверобойный промысел (эскимосы, чукчи-морзверобои, коряки-морзверобои), охота на дикого оленя и рыболовство (коряки, эвены, ительмены, юкагиры и чуванцы). Хозяйственно-культурные типы народов Крайнего Северо-востока в период до 1917 г. отличались комплексным характером промыслов [11, с. 92].
Продвижению русских «встречь солнцу» способствовала необычайная связанность сибирских рек — главных путей сообщения в то время. Уже через 30-40 лет после начала движения по территории ватаги казаков достигли крайних пределов — оказались на побережье Тихого океана. В 1644 г. землепроходцы основали Нижнеколымский, в 1648 г. — Анадырский, а в 1649 г. — Охотский остроги. Таким образом, ко второй половине XVII в. на Крайнем Северо-востоке возникли важнейшие форпосты России на ее крайних рубежах. Затем русские казаки-землепроходцы двинулись в сторону Камчатского полуострова и уже в 1697 г. Владимир Атласов «поклонился Петру Камчаткою» [6, c. 5].
Справедливости ради стоит отметить, что казаки продвигались по территории Крайнего Северо-Востока не сплошным потоком, а отдельными отрядами (ватагами) от десяти до ста пятидесяти человек. В пути многие погибали: «А идучи пешком от великого морозу и от глубоких снегов многие мерзнут, а другие и зъ голоду помирают…» [7]. Коренное население, особенно поначалу, относилось к путникам доброжелательно и с сочувствием [12, с. 3].
Уже с первыми отрядами русских казаков-землепроходцев на Крайний Северо-Восток отправились в XVII в. и православные священники- миссионеры. Многие исследователи советского времени, в частности, Г. Базанов, Н. Казанский, Г. Севильгаев, связывали деятельность православных миссионеров с быстрым продвижением русских землепроходцев [2, с. 40; 3, с. 15; 17, с. 42]. В этот период деятельность миссионеров имела характер пробных попыток Православной Церкви развернуть свое влияние в регионе.
Осложняло положение русских в регионе то, что, несмотря на обилие «скасок» и «челобитных» из далеких сибирских окраин, московское правительство не вполне четко, по-видимому, осознавало, что представляет собой этот приведенный «под высокую государеву руку» «Ковым-[17]ской» или «Охоцкой» край. Наверное, поэтому ему придавали значение то «государева пушного промысла», то «страны горнозаводской». С накоплением в центральных районах Российской империи разного «опального люда», в целом в Сибирь и на Крайний Северный Восток, в частности, стали ссылать государственных преступников и разного рода неблагонадежных [12, с. 37]. Впрочем, именно из этого «контингента» формировались кадры для органов местной власти. Сосланные в Сибирь, проворовавшиеся или совершившие иные проступки, подобные чиновники продолжали свою преступную деятельность на новом месте. Анализ челобитных, которые посылали (знавшие, разумеется, русскую грамоту) инородцы в Москву, показывает, насколько возмутительны были порой действия сибирских воевод и «прикащиков». Нетрудно предположить, что именно это было одной из главных причин нестабильности русского положения в регионе в XVII — начале XVIII вв. В результате коренное население региона время от времени поднимало восстания, или, как тогда писали, «ударялось в шатость». Для их усмирения правительство посылало специальные комиссии для расследования причин нестабильности и фактов злоупотреблений, совершаемых сибирскими воеводами и «прикащиками». В 1733 г. Императрица Анна Иоанновна повелела объявить «князцам и прочим ясачникам Якутского ведомства и на Камчатке свою Высочайшую милость» и сообщить, что в Сибирь отправляются «нарочные особливые люди — сыщики», которым «повелено в (инородческих)… разорениях и обидах не токмо жестоко разыскивать, но пущих разорителей смертию казнить» [15, т. IX, № 6407].
Через тридцать лет уже Екатерина II в именном указе от 6 февраля 1763 г. также заявила, что ей известно, как сборщики ясака «бессовестным образом инородцев грабят и до конца разоряют». Поэтому, по примеру прошлых лет, в Сибирь «посылается комиссия секунд-майора Щербачева» для расследования злоупотреблений и установления наилучших способов взимания ясака [15, т. XVI, № 11749].
Тем не менее, местные сибирские власти не только не соглашались с направлением политики центральных правительственных органов в отношении коренного населения, но и явно действовали вопреки их указаниям и «предначертаниям». Зарвавшиеся воеводы и «прикащики» своими действиями наносили в результате стране такой ущерб, которого она не могла изжить потом долгие годы, особенно если это случалось в пограничных районах, где взаимоотношения между русскими и инородцами были всегда несколько натянутыми. При таких условиях достаточно было, писал В. И. Огородников, малейшей неосторожности со стороны местных воевод и прикащиков, и отношения с местными племенами пор-[18]тились на долгое время. Только крайняя бестактность одного из подчиненных Василия Пояркова привела в 1644 г. к тому, что амурские народы — дауры и дучеры, первоначально встретившие русских весьма радушно и предупредительно, вынуждены были изменить к ним свое отношение. Начавшиеся после этого военные столкновения между ними и русскими скоро превратились в длительную и упорную войну, которая закончилась для России потерей богатейшего Амурского края [12, с. 24]. То же самое началось со времени освоения Анадырско-Камчатской окраины, когда представители русских властей стали обращаться с местным населением так же вызывающе недальновидно, как и в других областях Сибири. Последствия таких действий не замедлили сказаться в виде сильных инородческих волнений, которые закончились лишь во второй четверти XVIII в. и едва не стоили России самой этой окраины [14, с. 45].
Ко всем перечисленным неурядицам добавлялось незначительное количество самих служилых русских людей в Сибири. В 1767 г. по всем острогам и зимовьям Якутского уезда было приписано 10 687 ясачных людей — якутов, тунгусов, ламутов и юкагиров. В это же время всех служилых людей там насчитывалось всего 670 человек, причем из них по острогам и зимовьям находилось не более 300 чел. Одних заложников на те же остроги и зимовья приходилось 214 чел. Неудивительно, что при таких условиях служилым людям становилось иногда «отъ иноземцовъ жить за малолюдствомъ страшно» [8].
Вторым по важности, после ясачной подати, осложнением в отношениях между русскими и коренным населением в регионе, как и в целом в Сибири, было холопство. Московское правительство, стремившееся утвердить свою власть в далекой сибирской окраине, на первых порах вынуждено было обратить внимание на инородческое холопство и принять меры к его уничтожению. Уже в 1599 г. оно предписывает освободить из холопства всех полоняников — татар, остяков и вогуличей; причем некрещеных следовало отпустить на их родину, а крещеных возвращать в их прежнее состояние не разрешалось, дабы они не стали прежними язычниками и идолопоклонниками. Женщин предписывалось выдать замуж за русских служилых людей, а инородцев-подростков «верстать» в стрельцы и казаки. Ни тех, ни других при этом не разрешалось вывозить в европейскую часть России. Неосторожное требование этого указа о невозвращении на родину крещеных инородцев было использовано многими русскими людьми в свою пользу. Они стали прибегать к крещению инородцев как средству закрепления их за собой. Узнав об этом, правительство царя Алексея Михайловича указами 1624 и 1625 гг. строго воспретило как покупать и дарить инородцев, так и насильно крестить их с целью обраще-[19]ния в холопство [15, т. I, гл. ХХ, стлб. 17, 1]. Позже правительство Петра I подтвердило эти указы. В своем наказе якутским воеводам от 1694 г. оно решительно требует от сибирских властей «неволею никаких иноземцов, и жен их, и детей… не крестить… и служилым и всяким людям крестить их не велеть же, чтоб Сибирская Ленская земля пространилась, а не пустела. Если же кто из инородцев захочет принять христианство добровольно, тех крестить, но предварительно сыскать про них допряма, не вынужденно ли кем-либо их обращение» [цит. по: 12, с. 18].
В то же время и в те же годы царь Петр высказывает свой особый взгляд на Церковь, на ее значение в жизни государства. В своем указе от 1701 г. об учреждении в Тобольске первого епархиального училища он выразил надежду, что открываемое учебное заведение сумеет подготовить таких священников, которые бы «сибирских инородцев приводить в познание истинной веры могли, и потом ко Святому Крещению искать расширения до самого государства Китайского» [Цит. по: 4, c. 51]. Следовательно, признавая за инородцами свободу обращения в православие, Петр смотрел на христианство как на орудие своей государственной политики. В Петре уже начинал проявляться будущий строитель жесткой модели государства, в котором Церкви предписывается роль проводника государственной политики. В то же время, хотя российские власти и в дальнейшем придерживались политики добровольного принятия христианства инородцами, при тогдашних условиях трудно было ожидать от сибирских аборигенов сознательного отношения к вопросам веры. В связи с этим, правительством был выработан ряд мер, которые должны были способствовать решению проблемы. Так, Тобольско-Сибирскому архиепископу, в подчинении которого находились в то время все церковные приходы Сибири, в случае обращения инородцев с какой-либо нуждой, предписывалось «кормити и поити их как мочно». Для этой цели сибирским архиереям вменялось «быть печальником и защитником» инородческого населения перед законом и светскими властями. В силу этого он мог принимать под свою защиту и покровительство даже тех инородцев, которые были виновны в делах «кровавых и убийственных». Таковых архиепископ принимал, «держал у себя бережно и… воеводам и дьякам до указу (из Москвы)… не отдавал» [15, т. I, № 1344, т. III, № 1599].
Интересен анализ мотивов первых случаев обращения инородцев в христианство. Основными мотивами были: а) по искреннему убеждению и стремлению к новым, более прогрессивным взглядам и образу жизни; б) по соображениям материально-практическим, для «приискания» материальных выгод и расчетов; в) по соображениям политическим, для [20] сохранения своего социального статуса и дальнейшего укрепления авторитета среди сородичей. Два последних мотива чаще всего относились к представителям социальной верхушки коренных народов — эрэмам, тойонам. В своих сообщениях русские именовали их «князцами». Обращение в христианство местной знати определяющим образом влияло на распространение православия на Крайнем Северо-Востоке. Есть немало примеров, когда после принятия христианства двумя — тремя влиятельными князцами целая округа становилась крещеной. Благодаря тойону-князцу Ятыргину, а затем и другим главам чукотских семейств, к концу XIX в. вся западная часть Чукотки приняла крещение [5, с. 92; 13, с. 33].
Определяющим условием формирования новых мировоззренческих понятий среди коренных этносов было наблюдаемое в XVIII в. разложение первобытнообщинного строя и активное формирование родовой верхушки — местной знати. При этом шаманизм, будучи носителем традиционного мировоззрения, также претерпевал изменения, перейдя в свою последнюю фазу, названную Е.А. Окладниковой «культурным застоем» [16, с. 44]. Решение о принятии христианства — ведущей религии могущественного соседа — русского государства, в этот период зависело от главы рода или семейства — тойона-князца, а не от шамана.
Еще один немаловажный фактор, повлиявший на развитие событий, по мнению многих исследователей, кроется в традиционных нормах языческой морали: стремление избегать конфликта, миролюбие и конформизм считались необходимым условием для сохранения социального равновесия и баланса сил и настроений в обществе. Конфликт, разлад являются, по представлениям людей, придерживающихся этих норм жизни, благоприятной почвой для возникновения всяческих несчастий, бед и способны вызвать коварные действия злых духов, враждебных людям [Там же, с. 45]. В конечном итоге, встречи православных миссионеров с шаманами заканчивались практически всегда принятием крещения жителями стойбища. Впрочем, это обстоятельство не мешало инородцам, особенно в случае долгого отсутствия духовного окормления через священников, возвращаться к прежним языческим обрядам.
Поиск более эффективных путей распространения православного вероисповедания привел деятелей Церкви к необходимости открытия при церквях и часовнях школ русской грамоты. Начавшись уже в конце XVIII в., этот процесс стимулировал просветительскую деятельность Православной Церкви и вывел ее в XIX в. на новый уровень развития, а межэтнические отношения все чаще стали строиться на взаимной выгоде и мире. Практическим воплощением такого положения дел стало развитие торговых обменных ярмарок, строительство миссионерских станов и, [21] что особенно важно, беспрепятственное проникновение русских исследовательских экспедиций на территорию Крайнего Северо-Востока в XVIII, XIX и начале XX вв.
Таким образом, можно сделать вывод о том, что процесс взаимных межэтнических «притирок», наблюдаемый на Крайнем Северо-Востоке на протяжении почти двухсот пятидесяти лет, закончился вполне благополучно к взаимной пользе как русских, так и коренных народов, чему в немалой степени способствовала деятельность православных миссионеров в регионе. Это послужило хорошим заделом для строительства взаимоотношений в последующие периоды взаимной истории, — советский и постсоветский.

Библиографический список

1. Аргентов А.И. Путевые записки священника-миссионера в приполярной местности // Забайкальское отделение Русского географического общества. Кн. 10. СПб, 1857.
2. Базанов А.Г., Казанский Н.Ф. Школа на Крайнем Севере. Л., 1939.
3. Базанов А.Г. Школы на Камчатке в сер. XVIII в. // Советский Север. 1939. № 2.
4. Буцинский П.Н. Крещение остяков и вогулов при Петре Великом. Харьков, 1893.
5. Вдовин И.С. Влияние христианства на религиозные верования чукчей и коряков // Ламаизм и христианство в Сибири. Л., 1979.
6. Громов П., прот. Историко-статистическое описание Камчатских церквей // Труды Киевской Духовной академии. Киев, 1861.
7. Докладная записка. Фрагмент // Российский государственный архив древних актов. Ф. 248. Кн. 690. Л. 245 об.
8. Донесение Якутского воеводы А. Барнешлева от 1675 г. // Дополнения к Актам Историческим. Т. VI. СПб., 1853. № 136.
9. Дьячков А.Е. Анадырский край. Магадан, 1992 (репринт).
10. Мерк К. Рукопись FIV // Российская национальная библиотека им. М. Салтыкова-Щедрина. № 273.
11. Народы Дальнего Востока СССР в XVII — XX вв.: Историко-этнографические очерки / Отв. ред. И.С. Гурвич. М., 1985.
12. Огородников В.И. Русская государственная власть и сибирские инородцы в XVI — XVIII вв. Иркутск, 1920.
13. Олсуфьев А.В. Общий очерк Анадырской округи, ее экономического положения и быта населения // Забайкальское отделение Русского географического общества. Т. 2. Вып. 4. СПб., 1896.
14. Памятники Сибирской истории XVIII в.: В 2-х ч. / Под ред. А.И. Тимофеева. Ч. 2. СПб., 1882.
15. Полный свод законов Российской империи. СПб., 1930. Т. IX. № 6407.
16. Русская Америка. По личным впечатлениям миссионеров, землепроходцев, моряков, исследователей и других очевидцев (иеромонах Гедеон, [22] К.Т. Хлебников, И. Вениаминов, миссионеры Феофил, Николай, Илларион, моряк В.С. Завойко и др.) / Сост. Р.Г. Ляпунова и др.; Отв. ред. А.Д. Дридзо, Р.В. Кинжалов. М., 1994.
17. Севильгаев Г.Ф. Развитие просвещения малых народов Советского Дальнего Востока (дооктябрьский и послеоктябрьский периоды): Автореф. дис… д-ра пед. наук. Л., 1973.

Воспроизводится по:

Вестник МГГУ им. М.А. Шолохова, 2012г., № 2