Смутное время застало сибирские города и сибирских служилых людей в тот период их жизни, когда далеко еще не была сколько нибудь приведена в норму жизнь этой далекой окраины. Русское население в то время было совершенно ничтожно: оно вполне исчерпывалось теми служилыми людьми, которые сидели по городкам и острожкам, чтобы держать в повиновении недавно взятыя под великую государеву руку племена сибирских инородцев. Сами по себе почвенныя и климатическия условия местностей Сибири лежавших по тому пути, которым шла первоначальная колонизация, не привлекали к себе русскаго крестьянина земледельца. Весь ход сибирской колонизации свидетельствует об этом. В самом деле, всматриваясь в ход колонизации Зауралья, начатой усилиями частной предприимчивости нельзя не заметить одной весьма характерной ея черты. Двигался "за камень", как тогда называли Уральский Хребет, не русский крестьянин в поисках за свободными землями для земледелия, а промышленник — купец, искавший в новой земле новых источников промысла в виде естественных богатств, искавший среди богатаго мехами инородческаго населения выгоднейших условий для меновой торговли. Для достижения этой цели наиболее видные представители тогдашних купцов – промышленников пользовались отрядами гулящих вольных людей, которые были воинами, а не хлебопашцами, которых надо было "кормить", а они взамен этого "покоряли" татар и вогуличей, заводили торги и охраняли интересы русских торговых людей.
Деятельность Строгановых не составляла в этом отношении исключения. Во второй половине 16 века, а может быть и ранее, купцы-промышленники Поморья и Подвинья хорошо знали пути в северную Сибирь и ежегодно направлялись туда целыми караванами: помимо двух путей через Урал они знали и морской путь к устьям Енисея и Таза, где находилась местность Мулгазея или по русски Мангазея, представлявшая для купцов в буквальном смысле золотое дно. И эта торговая деятельность сопровождалась "покорением" инородцев. Опираясь на вооруженную силу, которую представляли их караваны, купцы-промышленники не только торговали с инородцами, но и собирали с них в свою пользу ясак, прикрываясь царским именем.
Московское правительство в своей колонизаторской деятельности повторяло в сущности ту-же программу, что и частныя лица, но только в более широком масштабе. Оно вовсе не было заинтересовано в том, чтобы "новыя места" дали выход избыточному населению, ибо московское государство страдало не от избытка, а от недостатка населения. Радость, которую обнаружил Грозный при известии о распространении русских владений за Урал имела другую причину: для государевой казны открывался новый источник обогащения одним из наиболее драгоценных для нея товаров — мехами. Московское правительство сразу учло возникновение этого новаго источника обогащения и взяло торговлю мехами в свои руки. Для того, чтобы держать "поддавшихся московскому государю" инородцев в подчинении, для того, чтобы сбирать ясак, нужно было строить городки и острожки и содержать в них гарнизоны и давать служилым людям корм. За неимением хлебопашцев на местах, московское правительство вынуждено было наложить на население ближайших к Уралу местностей особый налог "сибирский хлеб", который это население должно было собирать и свозить в Верхотурье. Но такая доставка хлеба была маловыгодна. Во первых для правительства была ясна тяжесть отпуска хлебных запасов для жителей прикамских и поморских городов, а во вторых вследствие дальности и трудности пути хлебные запасы нередко запаздывали и, служилое население в таких случаях было обречено на голоданье. Поэтому то московское правительство было озабочено созданием на месте пашенных людей. Эти правительственныя заботы об "устроении пашенных людей" у сибирских городков встречали, однако, очень сильныя препятствия. Препятствия заключались преимущественно в том, что правительству было очень трудно набрать "охочих людей", которые пошли бы на пашню. Несмотря на предоставленныя льготы и выдачу подмоги и довольно значительной, население неохотно шло "за камень", и мы встречаем целый ряд отписок воевод приуральских и прикамских городов, откуда в виду их близости к Сибири и вербовались охочие люди, о том, что таковых не находится, и воеводы рекомендуют обычно при этом обращаться в другие уезды. Недостаток охочих людей заставлял правительство прибегать к ссылке на сибирскую пашню провинившихся людей и к насильственному переводу крестьян из дворцовых и черных волостей. Но в общем эти меры долго не приводили к желанным результатам, и только со второй четверти 17-го века в некоторых сибирских уездах образовалось достаточное количество пашенных людей, но в то же время двигалась и колонизация все далее на восток и являлись новые пункты нуждавшиеся в хлебе.
Чувствуя недостаток в русских вольных и невольных переселенцах, которые сели бы на государеву пашню, московское правительство в конце 16-го века обращало свое внимание на то, чтобы привлечь к хлебопашеству местных инородцев. Но это мало помогало делу: инородцы чрезвычайно тяготились наложенной на них государевой пашней. Так, например, до нас дошла челобитная татар Туборинской волости 1599 г., в которой они просили, чтобы вместо государевой пашни, (а ея на всю волость было только около 60 десятин), их обложили ясаком соболями "чем государь пожалует". Да и привлечь к хлебопашеству можно было только сибирских татар, у которых оно повидимому существовало, хотя и в зачаточном состоянии и раньше, другие инородцы для этого были вовсе непригодны.
Таким образом в эпоху смуты сибирские города далеко еще не были устроены. Смутное время застало русское население сибирских городов в момент наиболее сильной деятельности по своему устройству, в то время, когда остановка в доставке хлебных запасов приводила к голоданию служилое население в буквальном смысле слова, и когда далеко еще не наступило время полнаго успокоения инородцев, нередко поднимавших возстания во имя прежней свободы. Русское пашенное население незначительное по количеству не могло еще сблизиться с инородцами, а служилые люди невольно разсматривались инородцами как враги, ибо их деятельность сводилась к сбору ясака с инородцев, сопровождавшемуся всяческими притеснениями. В общем это были две совершенно различныя группы населения, и известия о московской разрухе различно отразились в их сознании.


Обособленность русскаго населения от населения инородческаго, необходимость постоянно держаться на чеку, и общее чувство того, что немногочисленное русское население окружено в этом далеком краю враждебно настроенными инородцами, и привели к тому, что русское население сибирских городов старалось всячески скрывать те чувства опасения и то недовольство, которое могло возникать у них под влиянием известий о русской смуте. Поэтому-то мы и имеем так мало известий о впечатлениях произведенных смутой в среде русскаго населения сибирских городов. От времени восшествия на престол Бориса Годунова дошло до нас "изменное дело", о котором доносил в 1599 году царю Борису Тобольский воевода. В своем донесении он указывал, что русские люди в Тобольске говорят, как может сидеть на троне тот, кто "семена царские перевел" — убил в Угличе царевича Дмитрия. Однако эти "непристойныя и хульныя речи" не вылились в форму какого-либо протеста, выразившагося более активно. Недовольство русских людей восшествием на престол Бориса Годунова находит себе очень простое объяснение в том, что в Пелым вскоре после его основания были сосланы угличане, как духовныя лица, так и горожане по известному делу об убийстве царевича Дмитрия. Эти люди, помня все зло Борисово, в отдаленном крае не смогли сдержать своего негодования и несомненно распространяли среди населения сведения о смерти царевича в том самом виде, как они им представлялись. Хотя известие о восшествии на престол Лжедмитрия и было встречено в сибирских городах с радостию, но из этого далеко еще нельзя заключить о большей приверженности русскаго населения к самозванцу, чем к Борису Годунову; с равным одушевлением принимались известия и о других переменах на престоле за это время. От времени царя Василия Шуйскаго до нас дошло одно дело по измене и "воровству" томскаго казака Якушки Осокина, который про государя говорил "невместимое слово, чего в ум нельзя взять", что "государю не многолетствовать на царстве, а быть недолго на царстве". Но, если и была некоторая смута в умах сибирских служилых людей, то они ее во всяком случае всеми мерами старались не выражать вслух. И главной причиной для этого была с одной стороны боязнь возстания инородцев, а с другой стороны их полная зависимость от московскаго правительства, так как без сибирских хлебных запасов прожить они не могли, и даже всякая несвоевременная доставка этих запасов приводила служилых людей сибирских городов к голодовкам. Этим и объясняется, что служилое да и вообще русское население Сибири "прямило" тому, кто сидел на московском престоле в данное время. Вместе с тем русское население сибирских городов и фактически не могло вмешаться в борьбу партий в России и не только вследствие своей отдаленности. Оно было слишком поглощено интересами самоохранения и главную роль в этом отношении играли те же заботы о своевременном получении хлебных запасов. В этом отношении чрезвычайно характерны грамоты и отписки, которыми ссылались между собой в смутное время как поморские, так и сибирские города. Те оживленныя сношения между поморскими и поволжскими городами, которыя завязались вскоре после того, как эти города разочаровались в "Воре", на восток распространялись не далее Верхотурья. Приказные и посадские люди поморских и поволжских городов, постоянно сносившиеся между собой относительно общих мер против "польских и литовских людей и русских воров", хорошо понимали, что города сибирские в этой борьбе не смогут принять участия, и причины этого были жителям поморских городов вполне понятны. Еще рельефнее обнаружится перед нами отношение сибирских городов к смуте, если мы сравним грамоты поморских городов, с грамотами сибирских. В первых основным содержанием является с одной стороны известия, притом чрезвычайно подробныя, об общем положении дел, просьбы и требования о поддержке общаго дела присылкой ратных людей и боевых припасов и сбором денег, необходимых для ратнаго дела. Помимо содержания, указывающего на чрезвычайный интерес к общему ходу дел и само изложение в этих грамотах поморских городов ясно указывает на общее одушевление их жителей. Повседневные интересы отходят в этих грамотах на задний план, и видно, что их составители целиком охвачены одной идеей — борьбой с ворами. Нечто совершенно иное представляет переписка сибирских городов. Воеводы и приказные люди пишут друг другу преимущественно о делах повседневных, обычных. В грамотах затрагиваются те ближайшие вопросы, которыми интересовалось население и до смуты и после нея. На первом плане стоит получение денежнаго и хлебнаго жалованья: постоянно встречаются жалобы на несвоевременную доставку его, на нужду населения. Не меньшая заботливость проявляется в этих грамотах и о состоянии умов инородческаго населения; постоянный заботы о том, нет-ли среди инородцев "шатости и измены" и не менее точныя отписки о готовящейся измене инородцев — вот что составляете содержание другой группы грамот сибирских городов.
Воеводы сибирских городов правда не остаются без известий о положении дел в России, но на них эти известия не производят особенно сильнаго впечатления. Обычно известия эти, например о победах Скопина Шуйскаго они должны были пересылать в своих грамотах из города в город, и вот получивши из Москвы такую грамоту, воевода переписывал ее и отправлял дальше, но вместе с тем, пользуясь случаем сообщал и некоторыя сведения от себя. И вот эти то дополнительныя сведения, как нельзя лучше показывают, чем было занято внимание воеводы в данное время. Пересылая, например, московския известия о победном шествии Скопина-Шуйскаго к Москве, об освобождении Троице-Сергиевской лавры от осады, известия написанныя в торжественном, высокопарном тоне, Пелымский воевода делает от своего имени приписку о том, что денежное жалованье Тобольским служилым людям уже пришло, а хлебные запасы находятся в пути и уже достигли Верхотурья. Московския важныя известия об общем состоянии государства для него являются, таким образом, равноценными с своими узкоместными интересами и нуждами. Ничего подобнаго мы не наблюдаем в переписке Поморских городов.
Это равнодушие к общему ходу дел в государстве вызывалось, как видно из приведенных наблюдений над грамотами, обострением местных нужд и потребностей, но была и другая причина вынуждавшая русское население не заводить смуты и не сориться между собой. Этой причиной было враждебное отношение инородцев к русскому, преимущественно служилому населению. Находясь на положении завоевателей среди далеко еще не покоренных инородческих племен, ожидая с их стороны "измены" и возстания, русское население невольно должно было держаться за один против населения инородческаго и ниже мы увидим, как заботливо оно старалось о том, чтобы известия о разрухе московскаго государства не дошли до сведения инородцев, так как хорошо было известно, какой горючий материал представляло из себя это население. Тут играли главную роль не высокия государственныя соображения об опасности утраты вновь присоединенных ясачных городов, а прежде всего вопросы собственной безопасности.


Совершенно, иначе должно было относиться к смуте в Московском государстве инородческое население. Поддавшись под государеву руку, частью разсчитывая на помощь московскаго войска против своих недругов, частью вынужденные к тому силою оружия инородцы ярко чувствовали и утрату своей самостоятельности и тяжесть ясака, который они уплачивали русскому правительству. Собственно говоря ясак сам по себе не был очень тяжел, но сопровождался сильными притеснениями со стороны сборщиков. Вот например как собирали ясак посланныя за ним служилые люди у сыльвенских остяков. Прежде всего в целях своих "прибытков" они отправлялись за сбором ясака крупными партиями: целовальник, дьяк и три или четыре человека стрельцов. Эти сборщики помимо государева ясака брали в пользу воеводы по две куницы с человека да в свою пользу по кунице с человека, что составляло 7—8 куниц с человека. Недовольствуясь этим они требовали у остяков для себя подвод и кормов, причем имели наклонность взимать эти кормы не натурой, а брать за них деньги по крайне преувеличенной расценке (по 20 денег, напр., за хлеб, в то время как он стоил 2 — 3 деньги, по 12 денег за калач, а он стоил ½ — 1 деньгу). Поборы эти разоряли инородцев, они на них жаловались центральному правительству, последнее удовлетворяло их просьбы, но при недосягаемости местных воевод для московскаго правительства, все его распоряжения, не клонявшиеся к выгоде местных властей, не приводились обычно в исполнение. То доброжелательное отношение московскаго правительства к инородцам, на которое указывают некоторые историки Сибири, в руках местных властей превращалось в нечто совершенно иное.
Инородческое население поэтому было готово поднять возстание, и такия попытки мы действительно встречаем. Можно отметить целый ряд отдельных возстаний инородцев. Наиболее крупным из них за разсматриваемое время было возстание 1607 года, когда взбунтовались инородцы Березовскаго уезда. Возстание в этом уезде приняло очень широкие размеры и инородцы даже осадили город Березов, но осада кончилась неудачно: города они взять не смогли, и не только были после двухмесячной осады отбиты с уроном, но и одна из участниц заговора княгиня одного из остяцких племен Кодская Анна была взята в плен и посажена в тюрьму. Вскоре однако она была освобождена и вместе с своим новокрещенным братом замыслила новое возстание уже в более широких размерах. Новое возстание должно было не ограничиваться одним уездом: переговоры велись между всеми инородцами, которые были подвластны московскому государству. Был, видимо, подробно разработан и план возстания. По раскрытии этого новаго заговора в 1607 году русскому населенно пришлось пережить еще тревожное время. Так в указанном году по донесению воевод "учинилась болезнь бесовским недугом в Томском городе над служилыми людьми и над женками". Воеводы решили изследовать, "кто ту тяжкую болезнь на русских людей напустил", и привлекли к допросу гулящаго татарина новокрещенца Ивана, который "по татарским юртам ворожил, в бубен бил и шайтанов призывал". На пытке Ивашко повинился и объяснил, что он по поручению татар посылал на русских людей шайтанов, а между кузнецкими, томскими и чулымскими инородцами было условлено, что как он шайтанов на русских людей напустит, они пойдут весной на Чулым, Томск и Кузнецк.
Раскрытие этого заговора, а может быть и неуспех посылки шайтанов привели к тому, что это возстание не состоялось: сибирские инородцы хорошо помнили, что успех их возстания лежит только в его неожиданности, а раз заговор был открыт, и русские люди успели приготовиться, то возстание становилось безполезным, ибо нельзя было надеяться выйти победителями при столкновении в открытой борьбе.
Другой заговор упомянутой выше княгини Анны, или Анки, как ее называют русския грамоты, относится к 1609 году и был раскрыт совершенно случайно. Один из ездивших за сбором ясака казаков нашел в юрте стрелу, на которой "на дереве были нарезаны шайтаны", а железо было стерто; находка эта показалась ему подозрительной, и он доставил стрелу воеводе. Здесь на нее обратили должное внимание, были приглашены сведущия лица, и они раскрыли в чем дело. Оказалось, что такия стрелы инородцы разсылают по юртам тогда, когда они намерены поднять общее возстание, и получившие такую стрелу клялись на ней, что примут участие в общем деле. После этого были привлечены к следствию те из инородцев, которые имели отношение к стреле, были допрошены и с пытки сознались, что действительно готовится общее возстание и что заговор затеяла княгиня Анна с своим новокрещенным братом. Раскрытие заговора привело к тому, что возстание не состоялось.
Упомянутые сейчас попытки инородцев к возстанию не могут, конечно, быть поставлены в связь со смутой. Это были попытки, вытекавшие из тяжелаго положения инородцев, независимо от общаго хода дел в государстве. Оне указывают только на то тяжелое состояние, в котором находились в начале 17 века сибирские инородцы, и могут объяснить нам, как отношение к ним московскаго правительства, так и отношение местнаго русскаго элемента в разсматриваемое время.
В Москве не обманывали себя относительно действительнаго положения дел в Сибири, и поэтому при всяком новом восшествии на престол в посылаемых в Сибирь грамотах инородцам иной раз давали фактическия льготы, а в других случаях дело ограничивалось широкими, хотя и несколько туманными, обещаниями льгот и жалованья. Так Борис Годунов после своего вступления на престол послал между прочим жалованную грамоту в Верхотурье и в Тарский город, по которой воеводы должны были объявить сибирским инородцам царскую милость, чтобы на 1600 г. с них не взимался ясак. В ней характерно, что милость эта должна была быть объявлена возможно шире, но при этом инородцев убеждали, чтобы они выдавали тех людей, в которых почуют "какую шатость и воровство". За донесение шло царское жалованье и выдача животов и вотчин виновнаго доносителю.
Грамота Федора Борисовича о его вступлении на престол отражает в себе ту тревогу, которая уже чувствовалась в Москве. В ней особенно подчеркивается, что необходимо следить за тем, чтобы непременно все целовали крест и никто бы не уклонялся от присяги. Подобно тому как Борис объявил свое царское жалованье, объявил его и Лжедимитрий. Свою грамоту о приводе сибирских жителей к крестному целованию и к шерти он заканчиваете такими словами: "а как к крестному целованию приведет, и мы вас пожалуем своим царским жалованьем, чего у вас и в разуме нет". Словом в Москве всякий вновь бравший в свои руки бразды правления старался, чтобы сибирские инородцы или непосредственно почувствовали на себе новую царскую милость или ожидали ея. Там опасались, чтобы известия о русских непорядках не заставили бы всколыхнуться инородцев. Та же забота проглядывает и в отношении сибирских русских людей к инородческому населенно. Мы уже указывали, что русское население относилось очень чутко ко всякому движению среди покоренных племен, но кроме этого там еще и хорошо сознавали, что известия о московских событиях не смогут не найти себе отклика в этой среде.
Пока на московском престоле только сменялись правители, особеннаго замешательства среди инородцев это произвести не могло, тем более, что и среди русскаго населения Сибири эта смена не вызывала проявления крупнаго недовольства. Но дело резко изменилось, когда в царствование Василия Шуйскаго началась полная разруха с одновременным существованием двух правительств. Широко оповещая инородцев о всяком новом воцарении, местные служилые люди с появлением Тушинскаго Вора были усиленно озабочены тем, чтобы до инородцев не дошли слухи о внутренних раздорах в Московском государстве. Можно предположить, что русскому населенно было прямо воспрещено давать какия бы то ни было сведения инородцам о положении дел под Москвой, после появления там Тушинскаго вора. По крайней мере одна из грамот ясно показывает это. Воеводы дознались, что в 1609 году один из остяков постоянно обращался с разспросами к русскому населению и для этой цели посещал различныя деревни. Это встревожило русскую администрацию, был произведен соответственный сыск, и обнаружилось, что этот остяк объезжая своих русских знакомых выведывал у них о положении дел под Москвой. Так как русские либо вовсе уклонялись от ответа, либо давали ответы неясные, то спрашивавший и сам им говорил, как бы подчеркивая безполезность умалчивания, "а нам и самим то ведомо, что русские люди на Москве меж собой секутся". Эти сведения встревожили воевод, и не напрасно.
Известия о разрухе московскаго государства проникли в инородческую среду и возбудили среди них надежду на возможность свержения русскаго владычества. Особенно сильное впечатление в этом отношении произвела грамота боярскаго правительства, призывавшая к повиновению "боярам московскаго государства". Инородцы начали прямо говорить, что в "московском государстве царей уже не стало", а остались "только бояре", и этот момент показался им наиболее удобным для возстания, так как свидетельствовал по их мнению о слабости русских. До нас дошли только незначительныя указания на этот заговор, но и из них можно видеть цель его. Задачей инородцев было, "чтобы быть им себе царством, как было при Кучуме царе". Такая широкая программа должна была привлечь многих последователей, и, действительно, в 1612 году среди инородцев была "шатость и смута великая". Повидимому, однако, инородческия племена не могли выработать совместно сколько нибудь определеннаго и единаго плана действий, и воеводам удалось не допустить их до возстания путем переговоров с отдельными племенами. Так, например, Верхотурский казак Данилко Шавков путем переговоров удержал "от шатости и измены" Вогуличей, за что и был в 1613 году пожалован, получил звание толмача.
Эта "шатость и смута" инородцев в 1612 и была единственным отражением смуты в далекой сибирской окраине.

Документы и литература. Изданные документы находятся в Актах Арх. Эксп. т. II, Актах исторических т. II, Собр. Госуд. Грамот и Дог. т. II. Русская Ист. Библиотека т. II, Наше издание "Новые Акты Смутнаго времени. Акты времен царя Василия Шуйскаго". Неизданные см. Моск. Арх. Мин. Иностр. Дел, портфель Миллера и Моск. Арх. Мин. Юстиции, "Сибирский приказ". Важнейшая литература: Буцинский "Заселение Сибири", Андриевич "История Сибири", Латкин "Енисейская губерния", Щеглов "Хронологический перечень важнейших данных по истории Сибири".

Воспроизводится по:

Гневушев А. М. «Сибирские города в смутное время», Киев, 1914

Стиль, пунктуация и орфография сохранены, буквы старого русского алфавита заменены современными.

Сетевая версия – В. Трухин, 2012