УДК 398.1+398.223+398.224+398.87+394.912

В истории Северной Азии особый интерес представляет период с конца XVI в. до начала XVIII в. – время активного взаимодействия различных этнических и этнополитических сообществ. Обращение к истокам образов и установок межэтнического взаимодействия имеет большое значение при изучении этнической истории макрорегиона.
Круг источников, относящихся непосредственно к обозначенному периоду, сводится преимущественно к делопроизводственной документации. Перспективным при этом представляется привлечение фольклора, записи образцов которого относятся к более позднему периоду. Несмотря на временной разрыв, фольклорные произведения фиксируют устойчивые мировоззренческие концепты и позволяют четче представить механизмы и содержание межэтнических контактов.
В рамках поставленной темы проведено сравнительное исследование исторических преданий русского и коренного населения юга Енисейской губернии. Тексты собраны Н.Ф. Катановым во время этнографических экспедиций 1889-1892 гг. по Присаянью [1] и Л.С. Личковым в 1887-1892 гг. при статистическом описании русских Енисейской губернии [2].
Зафиксированные Н.Ф. Катановым в Минусинской котловине в поселениях бельтыров, качинцев, сагайцев сказания характеризуют их отношения с русскими колонистами. Анализируя местный фольклор, Н.Ф. Катанов отмечал высокую степень интегрированности «русских» сюжетов в мифопоэтический комплекс хакасов.
Статистико-экономическое обследование Л.С. Личковым русского населения региона включало этнографическую и историческую компоненту; им были обследованы места жительства преимущественно переселенцев из европейской части России и записаны рассказы об истории их поселений. В зону его исследований вошли деревни северной и средней части Канского и Красноярского округа (Сухобузимская вол.) - с. Кохинское Устьянской вол. Канского округа, дер. Багривка Тасеевской вол., с. Кекур Нахвальской вол. Красноярского округа, дер. Шадрина Ужурской вол. [2, с. 48].
У старожилов была обнаружена серия преданий о временах первопоселенцев и их взаимоотношениях с коренными жителями. Образы и сюжеты преданий соотносились с поведенческими установками участников диалога. Запись устной истории Л.С. Личков аргументировал необходимостью понять происходящее ранее: «Эти официальные отступления от неофициальной действительности весьма существенны и важны не только в вопросе об исчислении времени поселения, но и в других отношениях... Только расспросным путем оказывается возможным разъяснить с желательною подробностию высоко интересную и поучительную для будущего историю выхода поселенцев с родины и причин, побудивших их к этому, историю их дальнего и тяжелого пути до Сибири и затем блуждания по незнакомой стране в поисках за тем, "где лучше", причины и историю неудачных оседаний на то или ином месте... Только этим расспросным путем оказывается возможным в должной подробности выяснить историю борьбы пришельцев с инородцами из- за захваченной земли, из-за права пахать, рубить и ко-[57]сить там, "куда топор и коса ходит"... наконец, историю борьбы с природой, с чуждыми условиями жизни, с новыми условиями хозяйства, историю акклиматизации, осибирячения новопришельцев и вплоть до того момента, когда новый поселок сам уже начинает считать себя старожильным, сибиряцким. Слишком много из всего этого, к сожалению, не проникает в наши архивы, и это само собой обуславливает, мне кажется, не только полезность собираемых расспросным путем данных, но и желательность их даже и в том случае, если вопрос о заселении разрабатывается при полном запасе архивного материала» [2, с. 7-8].
Юг Енисейской губернии - это зона интенсивных межэтнических контактов, спектр которых варьировал с приходом русских от военного противостояния до взаимной аккультурации и этнокультурных контаминаций. Появление русских не только актуализировало политическую принадлежность этносов, но и повлияло на их хозяйственно-бытовой уклад и мировоззрение. Все это сказалось и на характере межэтнических контактов, нашедших отражение в фольклорной традиции.
Важно отметить, что изначально русско-аборигенные взаимодействия рассматривались в русле дипломатических контактов. Принесение шерти «белому царю» было обязательным и повсеместным [3, с. 130]. Наименование «иноземцы» определяло договорный характер отношений. Его использовали по отношению к выходцам из других стран, в том числе из Западной Европы, которые находились на территории Московского государства. Лишь столетием позже в отношении коренного населения определение «иноземцы» было заменено на термин «инородцы» [4, с. 165-169]. Причем присоединяемые территории рассматривались как вошедшие в состав России на договорных началах. Суть стратегии состояла в использовании факта «независимости» местных элит. Соответственно, методы взаимодействия были прежде всего политикодипломатическими. Логика дальнейшего развития была связана с интеграцией. Однако некая автономность существования аборигенных сообществ сохранялась, что прослеживается в фольклоре.
В русских и хакасских исторических преданиях, собранных в конце XIX в., акцент делался на активном противостоянии. Во многих русских текстах возникновение поселений было связано с вооруженным противостоянием. Например, с. Шеломово Тасеевской вол. Канского округа появилось через «усмирение дикой чуди» [2, с. 34]. Причем русскими подчеркивалась активность первопроходцев, действовавших в условиях численного перевеса коренного населения (Предания деревень Ачинского округа) [Там же, с. 38-39].
В исторических преданиях аборигенов был ярко выражен мотив неудачной обороны и невозможность изменить ситуацию. В Агульском улусе Уринской вол. (Канский окр. Енисейской губ.) происхождение велось от Кумасинской орды, подчиненной Ермаком [2, с. 34]. В сознании коренного населения сила русского богатыря определяла ход истории и современные им реалии.
Этноним «русские» в некоторых улусах переводился дословно как «люди Ермака». Сохранялось устойчивое соотнесение русских с казаками-землепроходцами, подчинившими аборигенов и присоединившими сибирские территории.
Как в русских, так и в аборигенных сказаниях подчеркивалось военное могущество пришельцев. Акцентировались силовой аспект в разрешении конфликта и быстрота установления мирных отношений на основе договора. В русских текстах сила колонистов противопоставлялась якобы врожденной трусливости коренного населения. Общая схема русских преданий была предельно проста: под натиском землепроходцев аборигены вынуждены были откочевывать, уступая колонистам свои земли [2, с. 43]. Истоки этих сюжетов можно отнести к тому периоду, когда они обладали суггестивной и мобилизационной функциями. Собственная героизация, с одной стороны, и умаление сил противника - с другой были достаточно распространены в обосновании фронтира [5, с. 85].
В преданиях русского села Солгон Ужурской вол. Ачинского округа рассказывается о строительстве мельницы на землях коренного населения. Автохтонные жители, решив воспрепятствовать этому, внезапно «собрались кучею с гиком и криком гнать русских». Русские поднялись, и один из них ударил ближайшего к нему татарина (хакаса) оглоблей так, что сбил с коня. «При виде этого остальные татары тотчас обратились в бегство и вскоре же перекочевали туда, где теперь деревня Изыкчульская, куда через 50 лет после этого тоже пришли русские, и откуда эти же татары ушли уже сразу подальше на юг...» [2, с. 38].
В авторефлексии русские подчеркивали собственную силу и решимость; во многих преданиях хакасов упор делался на жестокости и коварстве пришельцев; эти качества отсутствовали в военной этике аборигенов, ориентированной на честный поединок. В этом якобы и заключалась одна из причин неудачного сопротивления.
Огнестрельное оружие как атрибут русских колонизаторов в легендарной традиции наделялось характеристиками, связанными с иным миром. В хакасском фольклоре змеиный царь, с которым боролись жители степи, обладал золотом, серебром и ружьями. Противостояние с «вооруженными» змеями закончилось услугой, оказанной змеиному царю. - убийством охотником-качинцем лягушечьего царя - соперника змей. Однако могущественный правитель змей успел истребить многочисленный народ аринцев [1, с. 254].
Ко времени записи этих преданий аборигены Южной Сибири умело обращались с огнестрельным [58] оружием. Скорострельность фитильных ружей, по наблюдениям В.В. Радлова, была доведена ими до двух-трех выстрелов в минуту [6, с. 204]. Но в мифопоэтической традиции закрепилось первоначальное преимущество русских с «огненным боем».
Появление новых людей, заселявших территории аборигенов, воспринималось чрезвычайно драматично и описывалось с помощью универсальных показателей инаковости. Одним из символов чужеродности являлся свист. Так, «бельтыры запрещают детям свистеть, чтобы не привлечь внимание горных духов и не причинить кому-либо болезни или смерти» [1, с. 245]. Свист был связан со смертью; он инициировал появление нечистой силы, вслед за которой якобы в край пришли русские («казаки с гиканьем и свистом»). Непонятный, чужой язык мигрантов был вовлечен в древний корпус представлений о потустороннем мире.
С приходом русских связывался также образ вихря, который в тюркской традиции являлся воплощением хаоса. С вихрем в мир людей проникали силы иного мира, обращаясь к которым, шаманы говорили: «Ваше дыхание как ветры и вихри» [7, с. 254].
О времени русской колонизации повествовало предание, бытовавшее в улусах Минсунского, Ачинского и Красноярского округов. Оно включало в объяснительную модель мира древние курганы. Согласно традиции, появление белых деревьев (берез) знаменовало появление белого царя. Этот правитель представлялся настолько могущественным и жестоким, что лучшим вариантом коренные жители посчитали вырыть себе могилы «с высокими земляными крышами на деревянных подпорках» и там погребсти себя заживо [2, с. 37].
Появление берез и вместе с ними русских предсказал умерший на охоте богатырь Пуга-Мёке [1, с. 249]. Случайная смерть героя символизировала последующие жертвы от рук пришельцев. Кызыльский богатырь Кангза, прославившийся своей непобедимостью, был с легкостью повержен русскими. По преданию, русские поддели его за ребро на железный крюк и в таком виде заключили в темницу [Там же, с. 248]. Сила русских была якобы настолько велика, что даже шаманы считались с православной символикой. В цикле сагайдиских преданий о противостоянии шамана Кечока и злого охотника шаману удалось погубить его только в праздник Троицы, когда он пил вино [Там же, с. 250].
Пришедшие в Сибирь русские маркировали свое пространство церквами и острогами. Постройка острога рассматривалась как один из фактов присоединения территории. Его атрибуты - изба и мельница, не имея аналогов в тюркской культуре, рассматривались как проявление опасности и не имели никаких положительных коннотаций.
Для аборигенов мельница была символом хозяйственного освоения территории русскими; а изба - символом административной инфраструктуры. В сущности, изба обозначала и острог, и город. В предании качинцев, на р. Тубе располагалась русская изба, подобная мельнице. Она использовалась для казней. Казни были настолько жестокими, что кровь текла рекой. Под впечатлением от этой жестокости тубинцы оставляли свои земли и разбегались [1, с. 252].
Таким образом, соединение жестокости и силы потустороннего мира обусловили непобедимость русских. Апелляция к неземному происхождению могущества противника снимала представление о собственной слабости. Подобные предания, сохранявшиеся на протяжении веков, помогали смириться с участью покоренных.
В некоторых русских и хакасских преданиях присутствовал мотив сопротивления захватчикам. Документы XVII в. свидетельствуют о том, что степняки, все как один, являлись «быстрым и опасным врагом». Они очень ловко обращались с луком и стрелами, выходили на бой прекрасно вооруженными, «в шлемах, в кольчугах и с коньми».
В аборигенных преданиях сопротивление русским возглавляли богатыри. Они делали все возможное, чтобы сохранить свободу народу. Богатырь Катан даже пожертвовал жизнью своей жены. Находясь в осаде и испытывая смертельную жажду, он напился крови своей жены, чтобы вступить в последний бой с русскими [1, с. 248].
Борьбу могли вести не только богатыри, но и шаманы. Своим духовным могуществом они побеждали и русских священников и злых духов Китая. Сагайские предания сообщают о двух могучих шаманах, боровшихся за свой народ - Топчане и Кечоке [2, с. 249]. Популярным героем хакасского фольклора являлся богатырь Кангза. Он вместе с братьями и отрядом отстаивал свободу своего народа. После его казни русскими сагайцы признали власть белого царя. В качинском варианте легенды Кангза был с помощью обмана опоен вином. Русские казаки, доведя героя до полного бесчувствия, связали его и повесили в избе на железных крюках. На этом и закончилось сопротивление захватчикам.
Тот же сюжет лежит в основе повествования об Оджен-беге и князе Силиг-ооле, пытавшемся завоевать Кузнецкий острог (Аба-тура) и погибшем на озере Терпек-коль [8, с. 87-88].
Аборигены не оставляли попыток вернуть землю своих предков. Об этом говорится и в русских быличках, собранных в Ужурской и Шараповской волостях Ачинского округа. Например, согласно традиции, крестьянин Жгутов и трое его сыновей при первой попытке обустройства встретили сопротивление татар. Однако сопротивление закончилось в тот же день, когда «здоровенные мужики» Жгутовы забрались на крышу с ружьями и направили их на татар. Последние откочевали дальше [2, с. 39]. В конце концов на смену героическому периоду сопротивления пришло добровольное подчинение коренного населения Российскому государству.
[59] Таким образом, в приведенных преданиях зафиксированы типичные отношения коренного населения и колонистов. Аборигены, столкнувшиеся с русскими, испытали эффект культурного шока. Пришлую казачью культуру характеризовала индифферентность в отношении коренного населения и его культурных ценностей. Акцентировались только те качества, которые подчеркивали собственные достоинства, - отсюда и возникает не соответствующий историческим реалиям образ трусливого аборигена.
В целом в фольклорных текстах коренных народов акцент сделан на культурные факторы, а в текстах пришлого - на морально-этические, на психологию покорителя и завоевателя. Для русских землепроходцев характерна героизация истории освоения Сибири. Для аборигенов же главное - переживание процесса внедрения другой культуры.
В народных сказаниях как русских, так и аборигенов просматриваются различные модели постконтактного устройства. Однако доминирующей при этом остается дефлегмационная (сепарационная) модель.
Хакасский корпус сказаний пронизывает тема разделения народа. Некогда единое и многочисленное племя, руководимое богатырями-предводителями, под натиском грозных противников разделяется. Сказания и былины кореного населения Минусинской котловины повествуют об уходе на незанятые земли и о минимализации контактов с пришельцами. «Один бельтыр-старик рассказывал, что до прихода русских на Енисей тут жили кыргызы, а с приходом русских они принуждены были переселиться в другую землю, по преданию, записанному В.В. Радловым, в землю хунтайчжи» [1, с. 243]. По сагайскому преданию, колено ичеге перекочевало от русских на речку Есь к хребту Сакчак. Другое предание повествует о том, как колена горных и водяных каргинцев покинули под натиском русских Кузнецкую тайгу - «пришли с гор и речек» к сагайцам [6, с. 246].
Достоинство народа, не попранное завоеванием, сохранялось посредством заключения с русскими равноправных договорных отношений. Лучшие представители этноса, демонстрируя свою доблесть, договаривались с белым царем и испрашивали себе привилегии. «Мойнак удивляет царя искусною стрельбою, попавши на расстоянии 100 сажен в яйцо на голове человека. Царь дарит сагайцам меч с золотой рукояткой» [1, с. 250].
Стойкий мотив полного размежевания с русскими, противоречащий в том числе практике совместных поселений [2, с. 35-36], имеет объяснение. Не уронить своего достоинства, несмотря на поражение, сохранить свои обычаи и уклад - такую установку формируют предания. Освоение чужих обычаев осуждает особенно крещение. Акты крещения интепретируются в апокалиптическом ключе как приближение небесной кары. Переход в христианство рассматривается как утрата собственных сверхъестественных сил [2, с.41]. Так, в одном предании рассказывается об убийстве православного священника - причиной стала попытка христиан отнять шаманский бубен. Причем убийство стало возможным только вследствие лишения священника силы - он пошел купаться без креста. Этим и воспользовался герой легенды [1, с. 250].
Таким образом, исторические предания русских и аборигенов Южной Сибири представляют картину сосуществования двух сообществ, которые позиционируют себя совершенно автономно. Подобное представление закладывалось со времен первого контакта и нашло подтверждение в документальных источниках XVII в.
В известном смысле данная ситуация предопределила стратегию межэтнического взаимодействия в том числе и в ее поздней политической редакции. В 1822 г. М.М. Сперанский обосновал автономный статус инородцев, выделив их в качестве отдельного сословия. Это решение опиралось на исторический опыт, восходящий к XVII в. Во внутренней национальной политике России утвердился принцип автономии «инородческого сословия», который был заложен практикой первоначальных отношений.

Литература

1. Катаное Н.Ф. Предания присаянских племен о прежних делах и людях // Катанов Н.Ф. Избранные труды о Хакасии и сопредельных территориях. Абакан, 2004.
2. Личков Л.С. Новые данные по истории заселения Сибири. Киев, 1894. 50 с.
3. Зуев А.С. Характер присоединения Сибири в новейшей отечественной историографии // Евразия: Культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск, 1999. Вып. 1: Культурный космос Евразии.
4. Люцидарская А.А. От «иноземцев» к «инородцам» (один из аспектов колонизации Сибири) // Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур: Тез. Междунар. науч. конф. Новосибирск, 1995. Т. 2.
5. Johnson J.R. Ethnohistoric Descriptions of Chumash Warfare // North American Indigenous warfare and ritual Violence / Ed. by Richard J. Chacon and Ruben G. Mendoza. Tucson: The University of Arizona Press, 2007.
6. Радлов В.В. Из Сибири. М., 1989.
7. Радлов В.В. Образцы народной литературы тюркских племен. СПб., 1907. Ч. 9.
8. Бутанаев В.Я., Бутанаева И.И. Хакасский исторический фольклор. Абакан, 2001.

Примечания:

Статья подготовлена в рамках Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Историко-культурное наследие и духовные ценности России», проект «Коммуникативная культура русских казаков-землепроходцев: традиции и новации в процессе освоения полиэтничного пространства Сибири (конец XVI - начало XVIII в.)».

Воспроизводится по:

Гуманитарные науки в Сибири, № 3, 2010 г