В ходе освоения Сибири и активного межэтнического взаимодействия в конце XVI - начале XVIII в. происходило формирование особой группы казачества [Зуев, Люцидарская, 2010, с. 55]. В основе ее этнокультурного конституирования лежали военная, конфессиональная и культурная стратегии идентификации.
В концентрированном виде процессы этнокультурной идентификации сибирского казачества отражали географические образы, складывавшиеся в его мировоззрении в процессе первых контактов на новых территориях [Митин, 2006, с. 46; Замятин, 2006, с. 9-10; Криничная, 2004, с. 105-109; Schama, 1996, с. 56-63].
Выявление специфики картины мира казачества и ее важнейших констант определило задачи данной работы. Базовым материалом для исследования послужили донесения - отписки и сказки казаков-землепроходцев, созданные в ходе экспедиций по Сибири. Они представляют собой богатейший источник для выявления географических образов, которые сложились в русской казачьей культуре XVII в.
Особенности описания новых земель определялись специфическими установками самих казаков - землепроходцев. Ориентированность на поиск «новых землиц», новых ясачных плательщиков и привидение обитающих народов «под высокую государеву руку» обуславливали формирование динамического образа территории со значительной ценностной составляющей [Слезкин, 2008, с. 63].
Текстуальное картирование «новой землицы» в сказках и отписках казаков выстраивалось по водным артериям Сибири. Речная сеть была основным географическим маркером, обозначавшим основные пути сообщения и места поселений, а значит, и коммуникаций. Если протяженность пространства измерялась в днях пути (т.е. через время), то ареальная наполняемость - в реках: «И мы холопи твои пришед на Усть Илима реки по твоему государеву указу поставили зимовье, учали твой государев ясак збирати с Ылима реки да с Евирма реки и с Куты реки и по иным сторонним рекам, которые выпали в Лену реку» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) [РГАДА, ед. хр. 31, л. 384].
Безграничность «новых землиц» также маркировалась широтой речных сетей Сибири: «А впредь, государь, с тех земель будет тебе великому госу-[278]дарю прибыль великая и земли многие под твою государеву высокую руку приводить есть где, потому что пали в Лену реку многие сторонние большие реки» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) [РГАДА, ед. хр. 31, л. 387].
Реки определяли богатство «новой землицы» - обилие ясачных людей и промысловых животных. «А по тем, государь, по большим рекам живут люди многие. А мочно их под твою государеву высокую руку привести и тебе государю с Лены реки и иных сторонник рек выгода и прибыль велика с них» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) [РГАДА, ед. хр. 31, л. 388].
Реки были основными путями, по которым казаки проникали в «новые землицы» в поисках неясачных «иноземцев». К примеру, Иван Похабов писал в своей отписке 1646 г. из Братской «землицы»: «И на Ангаре, и на Байкале озере, и на Селенге и по иным тем рекам находил многих неясачных людей» [РГАДА, ед. хр. 227, л. 84].
По «новым землицам» перемещались преимущественно сплавом: «И по тем, государь, по большим рекам живут многие люди вниз пловучи от нового острогу по Лене реке большая река пала в правую сторону... в Лену реку...» (из челобитной 1662 г. атамана И. Галкина) [РГАДА, ед. хр. 31, л. 387].
Реки были задействованы в течение круглого года. По летним (водным) и зимним (ледяным) дорогам перевозилось огромное количество важных грузов, прежде всего - продукты питания (масло, хлеб, крупа, толокно), одежда, домашняя утварь, железные и медные изделия. Русь в ее материальном облике переезжала на «новые землицы» вместе с землепроходцами. Вернее, землепроходцы перевозили ее собственными силами и средствами. Для перевозки устраивались судостроительные верфи. Якутские казаки в 1649 г. писали: «Стольник и воевода Петр Петрович Головин с товарищи на Ленском волоку велели нам холопем твоим под твои государевы хлебные запасы на твои государевы обиходы и на воеводские отпуски делать суды дощаники и лоды и кочи» [РГАДА, ед. хр. 274, л. 23].
Реки определяли не только схему движения, но и его временные рамки. Так, Я. Тухачевский писал в послужном списке 1631 г., что пришлось ждать ледостава, прежде чем выдвинуться с захваченными в плен татарскими мурзами обратно из степи в Томск: «И я холоп твой после их уходу стоял в городке десять дней, дожидася тово, как пройдет Обь река и как прошла Обь река и я побрав служилых людей тех у твоих государевых изменников чацких мурз и татар, которые взяты в городке Чингизком и жен их и детей изменничьих всех привел служилыми людьми к твоим государевым воеводам в Томской город» [РГАДА, ед. хр. 368, л. 207].
Откочевка «инородцев» от рек обесценивала «новые землицы» для землепроходцев. «А под твою, государь, высокую руку тех людей привести и чтоб они тебе государю ясаку с себя давали нашие мочи столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в поле и от рек откочевали».
[279] Уход «в поле» ясачных аборигенов оборачивался их недосягаемостью для царской власти в лице воевод и казаков-землепроходцев. Уход от главных сибирских артерий «в поле» трактовался как уход из освоенного политического пространства. Это было инвертированным славянским архетипом ухода в «дикое поле», которое превращало человека в свободного - в казака.
«Дикое поле» принимало, а назад уже не отдавало. Эта этногеографическая модель, связанная с образованием казачества на вольном Дону, в конце XVI - начале XVIII в. была перенесена на сибирские реалии. «А под твою, государь, высокую руку тех людей привести и чтоб они тебе государю ясаку с себя давали нашие мочи столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в поле и от рек откочевали» (из послужного списка 1649 г. И. Похабова) [РГАДА, ед. хр. 227, л. 85].
Таким образом, в «землепроходческом» русском казачьем образе территории нашел отражение сложный комплекс базовых архетипических, этнокультурных и актуальных социально-политических представлений конца XVI - начале XVIII в. И, что очень важно, это стало источником, запустившим механизмы этнокультурной идентификации казаков-землепроходцев.

Список литературы и источников

Замятин Д.Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. - М.: Знак, 2006. - 488 с.
Зуев А.С., Люцидарская А.А. Этнический состав сибирских служилых людей в конце XVI - начале XVIII века // Вест. НГУ Сер. История, филология. - 2010. - Т. 9, вып. 1. - С. 52-69.
Криничная Н.А. Русская мифология. Мир образов фольклора. - М.: Академический проект, 2004. - 1005 с.
Митин И.И. Мифогеография Европейского Севера: Семиотико-мифологическая модель культурного ландшафта // Поморские чтения по семиотике культуры / Отв. ред. Н.М. Теребихин. - Архангельск: Изд-во Поморского университета, 2006. - Вып. 2: Сакральная география и традиционные этнокультурные ландшафты народов Европейского Севера России. - С. 46-53.
РГАДА. - Ф. 214. - Оп. 3. - Ед. хр. 31, 227, 274, 368.
Слезкин Ю. Арктические зеркала: Россия и малые народы Севера. - М.: Нов. лит. обозрение, 2008. - 508 с.
Schama S. Landscape and Memory. - New York: Vintage Books, 1996. - 652 с.

Воспроизводится по:

Проблемы археологии, этнографии, антропологии Сибири и сопредельных территорий. Материалы итоговой сессии Института археологии и этнографии СО РАН 2011 г. // Том XVII. Новосибирск: 2011. 500 с. ISBN 978-5-7803-0215-5