Присоединение Восточной Сибири к Московскому государству и как результат выход отряда казаков и промышленников Ивана Москвитина в 1639—1641 гг. к Охотскому морю явились завершающей фазой многовекового движения славянских народов на Восток.
Процесс этот начался еще во времена Новгородской Республики в XII—XIII вв. Тяжелейший хозяйственный и демографический кризис XIV—XV вв., вызванный нашествием монголов на русские княжества, борьбой Новгорода с орденами крестоносцев за влияние на севере Восточной Европы и последующей междоусобной войной, замедлил это движение.
Усиление Московского княжества и присоединение к нему в 1471 г. Новгорода и в 1472 г. Пермской земли открывают следующий этап в продвижении русских за Урал. Уже в 1499—1502 гг. дружины Великого князя Василия III совершают ряд успешных походов в северо-западную часть Сибири. Активное хозяйственное освоение Сибири русскими началось задолго до официального завоевания Сибирского ханства казачьим атаманом Ермаком Тимофеевичем в 1582 г. Вероятно, уже в первой половине XVI в. русские колонисты из бассейна Северной Двины, движимые промысловыми и торговыми интересами, освоили Северный морской путь до устья Оби (Белов М.И., 1951; Скалон В.И., 1951). Результаты археологических раскопок Мангазеи дают возможность утверждать, что уже в 1572 г. в Обско-Енисейском междуречье на р. Тазе существовал самый восточный поморский городок-фактория (Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф., 1981). По мнению М.И. Белова, к числу ранних русских торговых городков, основанных до похода Ермака, следует отнести Обдорский городок в устье Оби и Пантуев городок в устье Пура (Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф., 1981, с. 33). В этой связи примечателен следую-[106]щий факт. В 1514 г. Великий князь Василий III впервые вносит в свой титул земли Обдорскую и Кондинскую, лежащие по нижнему течению Оби и по р. Конде, впадающей в Иртыш (Андриевич В.К., 1889, с. 2; Миллер Г.Ф., 1937, с. 206). Именно успехи поморов в освоении северного побережья Западной Сибири позволили Ивану IV Грозному в 1554—1556 гг. включить в свой титул «Обдорский, Кондинский и многих других земель, Государь всех берегов», а в грамоте 1563 г. к польскому королю Сигизмунду-Августу встречаем добавление «всея Сибири», что, вероятно, было связано с началом взимания дани с Сибирского ханства и присылкой ханом Едигером в 1557 г. шертной (присяжной) грамоты (Миллер Г.Ф., 1937, с. 207—208).
Однако трудности Ливонской войны, постоянная угроза с юга от крымских татар, политика безудержного внутреннего террора надолго отвлекли внимание Москвы от прямого вмешательства в сибирские дела. Инициатива освоения «новых землиц» отдавалась в частные руки торгово-промышленного дома Строгановых и артелей — «ватаг» поморских и подвинских промысловиков из числа черносошных крестьян и посадских жителей. Первые ростки развития товарно-денежных отношений, покрытие расходов активной внешней политики, а также резкое изменение мировой рыночной конъюнктуры в связи с «революцией цен» в Западной Европе в середине XVI в. — все это требовало значительных валютных средств, которыми бы мог оперировать царский двор. Для России, не имевшей в XVI—XVII вв. собственной сырьевой базы по добыче золота и серебра, основным валютным источником являлась сибирская пушнина. Давая огромные прибыли, она толкала торговцев и промышленников к дальнейшему проникновению на Восток. Русское государство уже в середине XVI в. монополизировало пушную торговлю и всячески препятствовало проникновению английских и голландских морских экспедиций на север Сибири (Платонов С.Ф., 1922, с. 7—17). Активная промысловая деятельность русских привела к тому, что пушные богатства Западной Сибири были истощены уже к концу XVI в. Удар Ермака по Сибирскому ханству открыл следующий этап в истории освоения и присоединения Сибири к России.
Расцвет пушных промыслов в первой половине XVII в. стал возможен благодаря освоению таежных просторов. Восточной Сибири. Ежегодно в 40—50-е годы XVII в. отсюда присылалась «царская казна» в соболях, бобрах, черно-бу-[107]рых лисах, горностаях на сумму более чем в 600 тыс. руб. Это составляло около 33 проц. всех государственных доходов (Котошихин Г., 1884, с. 104). Так, нужды Посольского приказа по снаряжению посольств, носивших торгово-обменный характер, оплачивались соболями, стоимость которых переводилась в денежное исчисление. Основные суммы царских подарков другим дворам, содержание зарубежных послов в Москве шли за счет «мягкой рухляди», где первыми шли соболя (Котошихин Г., 1884, с. 52, 61, 62). Именно доходы от продажи-обмена сибирской пушнины позволили выйти России из тяжелейшего экономического кризиса начала XVII в., возродить собственную государственность и дать начало новой династии. Русское государство, заинтересованное в развитии пушных промыслов во вновь открываемых землях на востоке Азиатского континента, не распространяло помещичьего землевладения на крестьян русского Севера.
Главным источником поступлений пушнины в казну была так называемая «государева десятинная пошлина». Она слагалась из 10 проц. обложения мехов при их предъявлении охотниками и при их продаже; таким образом, пушнина подвергалась обложению дважды. В Сибири, выходя с промысла, торговые и промышленные люди представляли всю добытую пушнину в специально учрежденные таможни-зимовья, где меха переписывали таможенные целовальники. Промысловики получали отписи с печатью, подтверждавшей, что налог шкурками взят. После этого меха, остававшиеся у охотников, клеймились. На торге при продаже пушнины взималась «перекупная пошлина». После чего пушнина опять клеймилась (ДАИ, т. 3, № 7, 18, 19).
П.Н. Павлов, исследовавший динамику поступлений ясачного и промыслового сборов в Сибири за 70 лет, с 1620 по 1690 г., пришел к выводу, что ¾ соболей казна получала в качестве ясака и ¼ — в порядке десятинного сбора с частного промысла и торга, хотя по Восточной Сибири удельный вес десятинного сбора был выше общесибирского. В разгар соболиных промыслов в середине XVII в. государство получало из Восточной Сибири от русских промысловиков 50—60 проц. общего соболиного сбора (Павлов П.Н., 1974, с. 22—23). Ясачная пушнина обходилась государству дороже, чем десятинная. Последняя доставалась ему практически без каких-либо материальных расходов. Для получения же ясака организовывались экспедиции, делались, подарки ясачным людям, в острогах и зимовьях содержались [108] многочисленные аманаты — всю эту систему обслуживали находящиеся на содержании государства служилые люди (Павлов П.Н., 1974).
Все же значительная часть мехов оставалась у торговых и промышленных людей. Через приказчиков крупных русских торговых купеческих домов пушнина попадала в торговые ряды Устюга Великого, Ярославля, Архангельска, Москвы. В 1650—1652 гг. в Восточной Сибири добывалось около 79 тыс. соболей (Монахов Г.И., 1965, с. 57). Однако в эти годы количество постоянного русского населения было невелико. Подсчитано, что среди 15983 промысловиков, добывавших соболей в 1620—1680 гг. в Мангазейском, Енисейском, Илимском уездах и в Якутии, таможенные книги регистрируют всего 28 сибирских крестьян — 0,4 проц. от общего числа промысловиков (Вилков О.Н., 1982, с. 69). Как показывают многочисленные архивные материалы и письменные источники, в период первоначального освоения таежной зоны Восточной Сибири, когда здесь только начинало формироваться постоянное русское население, пушные промыслы велись профессиональными охотниками — выходцами с севера европейской части России. Так, в 1630— 1631 гг. в Енисейском уезде промышляло 526 охотников, из которых 429 человек прибыло из Поморья (Александров, В.А., 1964, с. 144). По данным таможенной книги Илимского острога, в 1658 г. среди 585 промышленников, пришедших на промысел в таежное Прибайкалье, не было ни одного человека из мест, лежащих южнее Каргополя, Вологды, Галича. Выходцев из пяти городов русского Севера — Устюга Великого, Ваги, Вычегды, Соли Вычегодской, Усолья, «было 372 человека, что составило около 64 проц. всех охотников, прибывших в тот год на промысел в Прибайкалье (Шерстобоев В.Н., 1949, с. 101 —102).
Сложности пути, длительность промысла в отдаленных, не всегда мирных землицах — все это требовало значительных средств на организацию, подготовку и проведение промысла. В одиночку «лешие» таежных сибирских промыслов не вели. Промышленники объединялись в «ватаги». Можно выделить два типа объединений. Во-первых, ватаги своеужинников, или складников, и, во-вторых, ватаги покрученников. В ватагу своеужинников (складников) собирались крестьяне или посадские люди, внесшие определенную ужину, под которой подразумевался весь необходимый для промысла «завод»: снаряжение, продукты, одежда. Своеужинники сообща несли все необходимые расходы на дорогу, на [109] приобретение транспортных средств. Сообща выполнялись все работы на промысле по сооружению зимовьюшек и самоловных снарядов, по заготовке дров и рыбы. Вся добытая пушнина шла «на кучу», которую по выходе из тайги и уплате десятинной пошлины делили на равные части —ужины. Ватаги своеужинников чаще всего состояли из лиц, связанных кровным родством: отец с сыновьями, братья, дядья и племянники. Присоединялись к ним и посторонние люди, внеся свою долю снаряжения, продовольствия и денежных средств.
В такой ватаге передовщиком — «ватаманом» — становился самый старший из членов семьи. Если складники не были связаны кровным родством, то, выбирая передовщика, оговаривали размеры вознаграждения, которое обычно равнялось двум ужинам добытой пушнины. Реже передовщик получал, как и все, одну ужину, а вознаграждение выплачивалось деньгами.
Институт складничества, вероятно, способствовал образованию в Восточной Сибири русских селений и оседанию здесь бывших охотников на этапе перехода от высокодоходных соболиных промыслов к таким формам хозяйства, которые позволяли сочетать промысел на менее ценные виды пушных зверьков, в первую очередь белки, с занятием собственно сельским хозяйством, рыболовством и извозом-сплавничеством. О том, что складничество широко практиковалось в крестьянской среде Прибайкалья, Верхней Лены до введения в начале 1720-х гг. подушного обложения, писал В.Н. Шерстобоев (1949, с. 269—274). Подобная картина наблюдалась в XVI — первой половине XVIII в. и на русском Севере, где в образовании поморских селений складничество играло заметную роль (Бернштам Т.А., 1983, с. 23).
На пушных промыслах в Восточной Сибири широко практиковалась покрута, т. е. наем «маломочных» крестьян и посадских. Уже в XIV—XV вв. покрута была характерным явлением для промыслов Поморья. Тогда нанимателями промышленных — «охочих» — людей для участия в моржовом и тюленьем промыслах выступали новгородские «звериные кенти» (Ефименко А., 1873, с. 24). В XVII — начале XVIII в. крупные торгово-промышленные дома русского Севера, Ярославля, Москвы вкладывают значительные денежные и материальные средства в организацию промысловых ватаг, отправлявшихся за пушниной в Сибирь (Бахрушин С.В., 1940, с. 98—128; 1955, с. 226—252; Александров В.А., 1961а, 1962). Покрученники получали хозяйскую ужи-[110]ну — все необходимое снаряжение, одежду, продукты и деньги на покупку транспортных средств. Вся добыча в такой ватаге также шла «на кучу», но по окончании промысла и уплаты десятинной «промышленной» пошлины хозяину- нанимателю отдавалось ⅔ добычи. Оставшуюся ⅓ пушнины покрученники продавали, а вырученные деньги делили между собой. Передовщику выплачивалась полная ужина без вычета хозяйской доли. Покрута фиксировалась так называемой «покрутной записью» (Бахрушин С.В., 1955а, с. 201). Купцы-оптовики Устюга, Соли Вычегодской, Соли Камской, Ярославля, Москвы осуществляли надзор за деятельностью покрученных промысловиков через своих приказчиков, находящихся в сибирских городах и острогах. Нередко на промысел с покрученниками выходил и приказчик. Живое свидетельство этому можно найти в известной «Отписке» Семена Дежнева о морском походе на р. Анадырь. В отряде Дежнева наряду со служилыми были промышленные люди с приказчиками Безсоном Остафьевым и Офонасием Ондреевым, которыми на одном из переходов для охраны имущества был оставлен «покрученик их Елфимко Меркурьев» (ДАИ, т. 4, № 7). Наем — покрута — был характерен для всех поморских и сибирских промыслов в XVII в. Широко практиковалась покрута и в последующий период на пушных промыслах в северной части Тихого океана в XVIII в., а в Восточной Сибири вплоть до 1920-х гг.
Обычной была ватага в 10—15 человек. Однако в документах упоминаются артели покрученников, объединяющие 30—40 чел. (Бахрушин С.В., 1955а, с. 207; Александров В.А., 1964, с. 235). Ни один поход служилых людей в середине XVII в. на восток от Лены — на Амур, Чукотку, к Охотскому морю — не обходился без участия такой ватаги промышленных людей (ДАИ, т. 3, 12; т. 4, № 7). В ватагу своеужинников входило значительно меньше охотников — от 5—6 до 15 человек. Участие в сибирских пушных промыслах надолго отрывало крестьянина, посадского человека от семьи и обычных занятий. Для того чтобы провести один промысловый сезон в Восточной Сибири и вернуться с добычей обратно домой, у артели охотников, скажем, из Устюга Великого или Соли Камской, уходило 2—3 года. В середине XVII в. походы «за хвостами» на Амур, Зею, к Охотскому морю отнимали значительно больше времени. Как правило, промысловая экспедиция, снаряженная «в Дауры» из таежного Прибайкалья или Якутска, длилась не менее 2 лет.
[111] Вначале добирались из Поморских уездов и четей в сибирские городки и остроги: Мангазею, Туруханское зимовье, Енисейск, Илимск, Братск, Усть-Кут, Якутск и в многочисленные «государевы зимовья». Здесь охотники за «мягкой рухлядью», ожидая начала выхода на промысел, запасались хлебом, обзаводились снаряжением, вызнавали богатые соболем места. Порой ватаги нанимали толмача, знавшего язык «сибирских иноземцев». Здесь же велся административный учет всех лиц, направлявшихся на промысел. Взималась «государева десятина» с вернувшихся с промысла. Промышленные люди были вынуждены платить различные поголовные сборы: указной оброк, поголовный сбор, явочную отъезжую и проезжую головщину. Платили таможенную пошлину за провозимые на охоту хлебные запасы и за весь промышленный завод, за лодки, нарты, лыжи. Кроме того, до начала охоты промышленных людей привлекали на различные работы, чаще на перевозку казенных грузов (Павлов П.Н., 1974, с. 22, 23). Для торговых и промышленных людей в «государевых зимовьях» устраивались кабаки и бани, последние со своеобразными буфетами — «сусленками», где торговали квасом и суслом. О нравах, царивших в таких сборных пунктах, можно судить по «наказным памятям», которые слались из Москвы сибирским воеводам. Здесь можно встретить такие строки: «...Беречь накрепко, чтобы торговые и промышленные люди в зимовьях вина и меду и пива и браги, и табаку, и зерновых костей, и карт не держали и зернью бы никто не играл, и о том заказ по всем зимовьям учинить накрепко...» (ДАИ, т. 3, № 8).
В летнее время практиковался наем на сельскохозяйственные работы. Например, весной 1645 г. с Нижней Тунгуски в Енисейск ушло 84 промышленника с тем, чтобы заработать хлеб, по их словам, «деревенской работой» на следующий промысловый сезон (Копылов, 1965, с. 85—86).
В Восточной Сибири до начала упадка соболиных промыслов в 1670-х гг. самовольное пользование тайгой, где кочевало коренное население, было делом обычным для пришлых артелей охотников. На промыслах нередко возникали кровавые стычки между ватагами охотников за обладание промысловым участком, богатым зверем (Павлов П.Н., 1974, с. 49). Появление индивидуальных семейных форм владения охотничьими угодьями следует связывать с началом массового оседания промышленников в Восточной Сибири в последней четверти XVII — начале XVIII в. Происходило это из-за исчезновения соболя и вовлечения в товар-[112]ный оборот менее ценных видов пушнины — белки, песца, при добыче которых использовались стационарные самоловы (плашки, пасти). В основе такой формы владения охотничьими участками, господствовавшей до начала коллективизации в 1930-х гг., лежал принцип постоянной эксплуатации их теми промысловиками, которые затратили силы на сооружение здесь стационарных самоловов, изгородей и ям для лова копытных, промысловых избушек, лабазов.
В середине XVII в. в период активной эксплуатации таежной зоны Восточной Сибири и русского продвижения на Амур и Северо-Восток Азии основой промысла была добыча ценных пушных зверей: соболя, речного бобра, черно-бурой лисы. Охотничий сезон продолжался всю зиму — с октября: и до конца марта. Основные транспортные средства на промысле — кочи, дощаники, стружки, ручная нарта, подшитые «камусные» лыжи. Промысел сочетал в себе как активные, так и пассивные способы охоты¹. Промысловые навыки русских существенно отличались от навыков аборигенов таежной зоны — эвенков, аринов, кетов, карагасов, юкагиров. Вот что доносили в 1646 г. соратники Василия Пояркова, побывав на Зее; «...А соболи де промышляют, всего ходят из юрт на день, и добывают де, государь, те соболи также как и иные Сибирские и Ленские иноземцы — стреляют из луков, а иногда промыслу, как промышляют русские люди, с обметы и с кулемниками, соболей не добывают и того не знают» (ДАИ, т. 3, № 12). Охота с помощью кулемника приводила к быстрому истощению пушных богатств Восточной Сибири. В 1649 г. тунгусы жаловались в Якутск, что торговые и промышленные люди «...с самого первозимья до весны, секут кулемник и теми кулемниками... корень соболиный вывели, а обметом и собачьим промыслом те торговые и промышленные люди соболиный промысел промышлять покинули» (ДАИ, т. 3, № 57).
Вероятно, имеет смысл более подробно остановиться на описании снаряжения русского промысловика и его поведении на промысле.
Снаряжение. Затраты на организацию промысла были большими. На одну ужину приходилось, как правило, 20— 30 пудов ржаной или овсяной муки, около пуда пшеничной, пуд соли, разной крупы и толокна до четверти пуда, упоми-[113]нается сушеное мясо, масло «скотское» и рыбий жир. Чтобы не «оцинжать», запасались медом — до пуда на человека (Бахрушин С.В., 1951, с. 90). Для выпечки в тайге кислого хлеба брали квашню и бурню (туес из бересты) с накваскою, которую берегли «пуще глаза». Кислый печеный хлеб и мучной — «белый квас», считались главными продуктами на промысле в XVII — первой половине XVIII в. (Крашенинников С., 1786, с. 240). Ватага обязательно обзаводилась сетью неводной», так как в конце лета — начале осени делали запас рыбы на зиму для себя и для собак — «рыбье костье». Все продукты шли в «общий котел» — ими пользовались сообща.
В снаряжение промышленника входили котел медный для парки пищи, два топора, нож, соболиный обмет — сеть для лова соболя до 20 м в длину и 1,5 м в высоту. Отправляясь на промысел, охотник обязательно брал ружье с «огненым припасом», поскольку походы за «мягкой рухлядью» в XVIII в. носили характер военных экспедиций. Необходимо отметить, что в Сибири широко употреблялись пищали не только гладкоствольные, но и винтовые, с нарезным стволом. Об этом можно судить по росписи товаров, ввозимых в Сибирь во второй половине XVII в. русскими купцами (Бахрушин С.В., 1955, с. 235, 245). Однако вплоть до середины XIX в. активный пушной промысел велся с помощью лука и стрел-томаров. У Степана Крашенинникова в описании Витимского соболиного промысла первой трети XVIII в. можно найти подтверждение тому, что после захода в тайгу промысловики оставляли ружья в зимовьях «за тягостью». Соболя и белку отправлялись же бить с луком и сайдаком (Крашенинников С., 1786, с. 247). Промышленника сопровождали 1—2 собаки-лайки. Каждый имел лыжи «подволочные» (подшитые камусом) и 5—10 запасных камусов на их ремонт. Интересно, что в записи, сделанной в таможенной книге Илимского острога в 1649 г. при обложении пошлиной промышленного человека Козьмы, среди русских товаров енисейской покупки (приобретенных в Енисейском остроге) названы: «...русского товару: ...20 камысов лосиных по 5 алтын камыс, итого 3 рубли, 20 камысов кобыльих по 3 алтына по 2 деньги камыс, итого 2 рубли...» (Шерстобоев В.Н., 1949, с. 106).
Русские промышленные, торговые и служилые люди с момента своего появления в Сибири пользовались ручной прямокопыльной нартой. Подтверждается это и реконструкцией остатков найденной в 1946 г. в заливе Симса двухко-[114]пыльной нарты, и многочисленными упоминаниями нарт в отписках русских первопроходцев XVII столетия Сибирскому приказу, («...зимой в нарте на шлее, а летом беспрестанно на весле да на шесте») (Исторический памятник..., 1951, с. 103, 104; Александров В.А., 1961б, с. 7; ДАИ, т. 3, № 12, 57). В путевых заметках английского врача Дж. Белла, относящихся к 1720 г., встречается описание того, как русское население Восточной Сибири использовало ручную нарту: «...Пропутешествовав несколько дней в санях до тех пор, пока дорога становится непроходимой для лошади, становятся на лыжи и тащат за собой легкие и небольшие нарты, содержащие пищу, разные необходимые вещи. Эти нарты есть разновидность саней длиной около 5 футов и шириной 10 дюймов (соответственно 152,4 и 25,4 см. — О. Б.). Человек может их легко тащить по самому глубокому снегу. Ночью разводят большой костер и располагаются вокруг него спать в этих узких санях. Отдохнув, снова становятся на лыжи. Так продвигаются около 10 дней, пока не прибудут на место, где добывают собак для себя и своих нарт. Собаки впрягаются парами, в большем или меньшем количестве, в зависимости от груза, который должны перевозить... Собак впрягают в сани при помощи маленькой веревки, обхватывающей их посередине живота и проходящей между двумя задними ногами» (Bell J., 1788, р. 286, 287).
Подробное описание нарты русских промышленников Приленской таежной провинции сделал С. Крашенинников. Он описал ее основные конструктивные узлы, указал материал, из которого они изготовлены, дал местное название всех деталей нарты (Крашенинников С., 1786, с. 243—244, 247). Сопоставляя данные С. Крашенинникова, относящиеся к первой трети XVIII в., c современными полевыми этнографическими материалами по материальной культуре русских старожилов, убеждаешься, что конструкция нарты, способы ее использования, названия основных деталей в XIX—ХХ вв. оставались и остаются такими же, как в XVII—XVIII вв. (Архив ИГОМ, ф. 13132, оп. 2, оп. 4; ф. 13354, оп. 2; ф. 13523, оп. 1 — разные листы).
Н.Д. Конаков, исследовав зимние средства передвижения коми охотников, пришел к выводу о том, что коми «норт» и нарта русских старожилов таежной зоны Восточной Сибири аналогичны и по своим конструктивным особенностям, и по характеру использования этого транспортного средства на промысле (Конаков Н.Д., 1983, с. 72—73). Такие же нарты бытуют у русского старожилого населения таежной [115] полосы Западной Сибири и Северного Урала и у русских, проживающих в низовьях Енисея (Шухов И., 1927а, б; Долгих Б.О., 1960, с. 28—33). Вероятно, правомерно мнение ряда исследователей, утверждающих, что русское население Северного Поморья в своем движении на северо-восток Европы, а затем в таежную зону Сибири использовало собачьи упряжки и что освоение русскими упряжного собаководства было связано с северо-востоком Европы (Каменецкая Р.В., 1979, с. 180; Конаков Н.Д., 1983, с. 74). Имеющиеся литературные и полевые материалы об этом виде транспорта, используемом русскими промысловиками Восточной Сибири практически в неизменном виде на протяжении более чем 300 лет, позволяют утверждать, что «...место возникновения восточносибирского типа собаководства со всем основанием можно локализовать на территории Европейского Северо-Востока, в его таежной зоне... и отнести к достижению культуры промыслового населения. Окончательное же формирование этого типа было связано с приспособлением традиционной культуры переселенцев в Сибирь к новым условиям обитания» (Конаков Н.Д., 1983, с. 75—76).
Как уже отмечалось, промысловики совместно приобретали или строили суда — кочи, дощаники, «стружки однодеревки»; на которых завозили все необходимое на место промысла. Отправляясь в путь, запасались овчинными шубами («кафтан шубный»), но основной одеждой на промысле был сермяжный зипун из белого или серого сукна. Поверх него носили «лузан» — суконный наплечник, не сшитый по бокам, без рукавов, длиной до пояса. Нижний край лузана оторочивался кожей, туда продевался ремень (Крашенинников С., 1786, с. 239). Лузан предохранял охотника от кухты снега, падающего с деревьев. Обязательно брали в запас 10—15 аршин сермяжного сукна и холста. Из обуви на промысел брали две пары чирков. Упоминаются уледи, которые обували при ходьбе на лыжах. Промысловики запасались кожей для ремонта старой обуви. На голове — сермяжный малахай, иногда подбитый мехом. Брали постель — одно-два овчинных одеяла. С.В., Бахрушин, исследовавший мануфактурное и кустарное производства Ярославля на протяжении XVII столетия, сделал интересные наблюдения. Ярославская кожевенная слобода, насчитывающая около 700 ремесленников, производила изделия на рынок, и прежде всего на сибирский. Среди всевозможных видов обуви отмечается массовая выделка уледей под лыжи и «передов [116] чарковых». Славился Ярославль и выделкой холста — «хряща»², который через Устюг Великий сбывался в Сибирь. Только в одном 1647 г. в Сибирь ушло 4190 аршин холста. Кроме этого, туда же продавалось готовое белье — портки, штаны холщевые, рубашки. Сюда же следует добавить крашенину и различные сукна. Деньги, вырученные с торговых оборотов в Сибири, именитые купеческие фамилии Ярославля через своих приказчиков вкладывали в пушные промыслы (Бахрушин С.В., 1987, с. 143—144, 148—149).
Обзаведение «промышленным заводом», снаряжением, припасами требовало немалых средств. Именно поэтому на сибирских промыслах была столь широко развита покрута. С целью повысить доходность пушного промысла охотники вели торговлю-обмен с местными аборигенами, для чего перед промыслом запасались одекуем — бусами из цветного стекла, бисером, «медью в котлах», всевозможными украшениями, иглами. Продажа и обмен любого оружия строго запрещались (Лаппо-Данилевский А., 1890, с. 426).
Проведение промысла. После завершения необходимых приготовлений и определения места предстоящего промысла ватаги промышленников во второй половине июня на кочах, дощаниках, стружках отправлялись на притоки Нижней и Подкаменной Тунгусок, Ангары, Лены, Амура. По воде добирались до нужной речки. Устраивали летнее становище — «летовье», где ловили «сетьми неводными» рыбу, запасая ее на зиму (ДАИ, т. 3, № 57).
В конце лета — начале осени в тайге на месте промысла ставили зимовье и обустраивали ухожье — промысловый участок с кулемником. Устройство кулемы, стационарной ловушки давящего типа, подробно описано С. Крашенинниковым (1786, с. 246). Охота с помощью кулемника была чрезвычайно эффективна. Каждый артельщик рубил не один десяток ловушек. В делах Сибирского приказа часто попадаются следующие замечания: «...а рубили у всякого ухожья по 30 кулем на человека» или «...кулемника у них... было у четырех человек по 60 кулем на стану» (Бахрушин С.В., 1951, с. 91).
Обустроив ухожье, ватага разбивалась на чуницы — партии по 2—3 человека. Каждая чуница вела промысел на месте, указанном передовщиком. Чуница имела свой запас продуктов, свой путик — промысловую тропу с кулемником.
[117] В начале промысла по «первотропу» в октябре—ноябре охота за соболем велась с помощью «собачьей ноги». Собака облаивала зверька, а охотник поражал его из лука стрелой-томаром. Томар не портил шкурку ценного зверька. Стрела имела на ударном конце тупой грушевидный наконечник, который вытачивался полым из мамонтовой или моржовой кости, или же стрела полностью выстругивалась из цельного куста дерева (Белов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф., 1980, с. 132; Исторический памятник..., 1951, С. 29).
После того как в середине ноября — начале декабря выпадал глубокий снег и «отнимало собачью ногу», промысел вели с помощью кулемника и обметов. Охотник каждый день, становясь на лыжи, обходил по путику все кулемы. Вынимал попавшихся соболей, настораживал спущенные ловушки, добавлял приманку — рыбу, ягоды, тушки боровой птицы. Если встречался свежий соболиный след, то охотник шел но следу до тех пор, пока не находил убежище зверька. Место обносилось сетью-обметом с привязанными к верхней тетиве сети колокольчиками. Охотник ждал до тех пор, пока соболь не покидал своего пристанища и не запутывался в сети. Так промышляли всю зиму до начала весны.
В источниках XVII в. не встречается описаний способов охоты на другого ценного, но гораздо более малочисленного пушного зверя — бобра³. Зная экологию этого животного, имея описание способов его добычи в европейской части страны в XVI—XVIII вв. и в Западной Сибири в начале ХХ в., можно предположить, что в восточносибирской тайге (бобра ловили «кошами» и «езами» По характеристике А.А. Силантьева, первый самолов представлял из себя большую корзину, второй — перегородку-загон из заостренных кольев, вбитых в дно реки, куда животное могло войти, но уже не могло выйти обратно (Силантьев А.А., 1898, с. 5). На бобровых тропах, у продухов устраивали самострелы и ставили кованные из железа капканы (Силантьев А.А., 1898, с. 186; Каверзнев В.Н., 1930, с. 78, 82, 85). Подкарауливали зверьков с ружьем у продухов. Можно предположить, что [118] как и в Западной Сибири, в бассейне Оби, на глухих таежных речках Восточной Сибири шло «тормование» — бобровый промысел с лодки при помощи ружья. Тормовать выходили два раза в год — по окончании ледохода и в середние лета после «Петрова дня» — 29 июня (Каверзнев В.Н., 1930, с. 82—83). Интенсивный промысел бобра в XVII в. привел к тому, что в начале XVIII в. из документов навсегда исчезает упоминание о бобровых шкурках, добытых в таежной зоне Восточной Сибири.
Редко встречались промысловикам черные и черно-бурые лисы. Заметив по первой пороше в начале промысла след лисы и выяснив ареал ее обитания, охотник сооружал кулему, но больших размеров, чем на соболя. Не упускали возможности «взять» лису по первотропу до большого снега, охотясь на нее с ружьем и собакой.
Порой ватага промышляла на одном месте несколько лет, имея в ухожье свои зимовья и весь «завод»: лабазы для хранения продуктов, путики — промысловые тропы с кулемником. Если промысел в данном месте шел неудачно, то охотники, погрузив все припасы на ручные нарты, переходили на другую речку, устраивали новый стан и продолжали промысел. Промысловый участок закреплялся по нормам обычного права за ватагой или передовщиком, возглавлявшим ее.
Удачным считался промысел, когда на каждую «ужину» выходило «по три и по четыре и по пяти и по шти и по полусема сорака на человека» (от 120 до 280 шкурок соболя — О. Б.) (ДАИ, т. 3, № 57). Если же на промышленника выходило всего 15—20 соболей, то промысел считался нецелесообразным.
Возвращались с промысла тотчас, как вскрывались реки — в мае—начале июня. Анализ таможенных книг Илимского острога показывает, что в середине XVII в. пик выхода промышленников с пушниной на Ангару приходился на май—июль месяцы — 89,1 проц. всех охотников (Шерстобоев В.Н., 1949, с. 103). Уплатив государеву десятинную пошлину, покрученники расплачивались с хозяевами-нанимателями, а своеужинники делили поровну или добычу, или деньги, вырученные за пушнину.
Трудности обратного пути «на Русь» после окончания длительного промыслового сезона, успехи в хозяйственном освоении края, наличие трудовых навыков и традиций, позволявших вести и развивать крестьянское хозяйство в условиях тайги, приводили к тому, что уже в 1650—1660-х гг. часть промышленников закрепляется на постоянное жительство в [119] Таежном Прибайкалье. Большую роль в стабилизации населения, подверженного «промысловым миграциям», сыграла государственная политика, направленная на обеспечение местным восточносибирским хлебом промысловиков для колонизации Северо-Восточной Азии и Приамурья. Уже в 1655 г. илимский воевода Оладьин верстает на «государеву пашню» вместо бежавших «в Дауры» крестьян 3 служилых человек и 5 промышленных и гулящих людей. В те же годы в Илимском воеводстве были посажены на пашню еще 32 человека, из которых 9 прежде занимались пушным промыслом (Шерстобоев В. Н., 1949, с. 231). В делах Илимской приказной избы имеется редкий документ — отводная на Землю за 1661 г.: «...Велено в Тутурской волости, промеж Леною и Тутурою реками, в мысу Великого государя земли и луг — лежат де впусте — и по челобитью промышленного человека Мишки Дмитриева сына Воробья, и государи б его, Мишку, пожаловали, вели ево, Мишку, на том месте построить в пашню Великого государя в тягло, в полудесятину. И велено и под поскотный выпуск и под [д]вор и под огород Мишке Воробью со льготою» (Шерстобоев В.Н., 1949, с. 161).
В 1670-х гг. в Восточной Сибири ежегодно промышляло не менее 1300 профессиональных охотников (Павлов П. Н., 1972. с. 305). Кроме этого, пушным промыслом занимались крестьяне и посадские, чаще всего вчерашние промышленники, осевшие в Прибайкалье из-за начавшегося упадка соболиной охоты. Так, В.А. Александров дает справку о тех лицах, которые в 1679 г. перешли в Восточной Сибири на положение посадского и крестьянского населения: «Вкладчик Исай Иванов, «сойдя» с Вятки, лет 35 был промышленником на Лене и в Енисейске, а вкладчик Яков Аврамов, тоже смолоду «сойдя» с Устюга и бросил посадское тягло, 25 лет промышлял на Лене, в Туруханске и Енисейске. На Лене на соболиных промыслах десятками лет жили крестьянин Игнатий Дмитриев, вкладчик Яков Самойлов, Федор Кондратьев, Михаил Тихонов, а Максим Артемьев целых 28 лет на дальней «Собачьей реке» (Индигирке)» (Александров В.А., 1961б, с. 12).
Следует отметить, что выходцы из Поморья, Северной Руси в XVII в. не представляли однородного этнического монолита. В Сибирь шли не только русские. Среди промысловиков и переселенцев исследователи отмечают наличие коми-зырянского и коми-пермяцкого пластов (Белицер В.Н., 1958, с. 17—18; Александров В.А., 1964, с. 144; Жеребцов [120] Л.Н., 1982, с. 100—103). На это косвенно указывает и местная ономастика. На Верхней Лене среди русских старожилов распространены фамилии Зырянов, Пермии, Пермитин, Перминов. О выходцах финно-угорского происхождения с Европейского Севера России говорит ряд топонимов, например, бывшая деревня Зыряново в Братском районе Иркутской области и деревни Верхняя и Нижняя Карелино в верховьях Нижней Тунгуски, Киренский район Иркутской области.
Может возникнуть вопрос: русский ли охотничье-промысловый комплекс был принесен в Сибирь? Если следовать выводам Л.Н. Жеребцова, то именно в XVI—XVII вв. у коми наблюдались сильные заимствования из русской культуры в области охотничьего промысла (Жеребцов Л.Н., 1982, с. 127). Особенно сильное влияние прослеживается в пушном промысле. В ряде случаев русские названия пушных зверей полностью заменили местные, и они исчезли из живого языка. Слова, связанные с оружейной охотой, снаряжением, используемым на пушном промысле, также заимствованы из русского языка (Жеребцов Л. Н., 1972. с. 42, 72; 1982, с. 127, 128). Переход на русскую терминологию, вероятно, был связан с переориентацией охотничьего хозяйства коми с натурального, обеспечивающего лишь нужды собственного хозяйства, на товарный, ориентированный на конъюнктуру рынка, промысел пушного зверя. Следует отметить, что русская терминология охватывает в основном комплекс активной, ружейной охоты. Тогда как пассивные стационарные ловушки, известные финно-уграм и русским народам таежной полосы европейской части страны, носят собственно коми названия, например, плашка — «нальк», слопцы — «чос», кулемка — «пыльом» (Белицер В.Н., 1958, с. 80; Конаков Н.Д., 1983, с. 94).
Значительная часть осевшего в Восточной Сибири населения проживала в конце XVII—начале XVIII в. в горно-таежной зоне, мало удобной для земледелия. Здесь на протяжении жизни ряда поколений складывалась своеобразная модель комплексного присваивающего-производящего хозяйства, сочетавшего традиционные для русских земледелие и животноводство с занятием промыслами: охотой, рыболовством, извозом-сплавничеством, ореходобычей. Агротехнические знания, набор хлебных злаков, сельскохозяйственные орудия, северные породы мелкого, но выносливого скота, тип жилища, охотничье снаряжение — все это позволило быстро адаптироваться новоселам восточносибирской [121] тайги, прежним обитателям северных лесов Восточной Европы. На озере Байкал они начали промышлять нерпу. Этим была продолжена северорусская (поморская) традиция морского зверобойного промысла, восходящая к. XV—XVI вв. Так, уже в начале 1690-х гг. в росписи товаров, приобретенных в Восточной Сибири приказчиками московского купца Гавриила Никитина, вероятно, для последующей реализации в Китае, упоминаются «нерпичьи» кожи: «...223 нерпичьи кожи ценою 44 р. 60 к., по 2 гривны кожа» (Бахрушин С.В., 1955, с. 240). А в начале XVIII в. нерпичьи промыслы на Байкале становятся предметом спора между крестьянами и бурятами, с одной стороны, и откупщиками-арендаторами из купцов и чиновников — с другой (История Бурят-Монгольской АССР, 1954, с. 166—167).
Русские пришли в Сибирь, находясь на ином социальном и экономическом уровне развития, нежели аборигенное население. Пушной промысел русских носил товарный характер и значительно отличался от потребительской охоты аборигенов таежной зоны Восточной Сибири. Охотничье-промысловые навыки русских новоселов позволили им на следующем этапе в XVIII—начале ХХ в. эксплуатировать обширные пространства сибирской тайги, не меняя общей направленности оседлого хозяйства.

Литература

Александров В.А., 1961а. Сибирские торговые люди Ушаковы в XVII в .// Русское государство в XVII в. М.
Александров В.А., 1961б. Черты семейного строя у русского населения Енисейского края XVII—начала XVIII в. // СЭС. Т. 3. М.; Л.
Александров В.А., 1962. Роль крупного купечества в организации пушных промыслов и пушной торговли на Енисее в XVII в. М. (Исторические зап. Вып 71).
Александров В.А., 1964. Русское население Сибири XVII —начала XVIII в. М. (ТИЭ. Т. 87).
Андриевич В.К., 1889. История Сибири. СПб. Ч. 1.
Бахрушин С.В., 1940. Промышленные предприятия русских торговых людей XVII века. М. (Исторические зап. Вып. 8).
Бахрушин С.В., 1951. Снаряжение русских промышленников. Сибири в XVII в. // Исторический памятник русского арктического мореплавания. М.; Л.
Бахрушин С.В., 1955а. Покрута на соболиных промыслах // Научные труды. Т. 3. Ч. 1. М.
Бахрушин С.В., 1955б. Торги гостя Никитина в Сибири и Китае //Там же
Бахрушин С.В. 1987. Ярославские торги // Труды по источниковедению историографии и истории России эпохи феодализма. М.
Белов М.И., 1951. Открытие и первоначальное освоение русскими Таймырского полуострова // Исторический памятник русского арктического мореплавания. М.; Л.
[122] Балов М.И., Овсянников О.В., Старков В.Ф., 1980, 1981. Мангазея., М. Ч. 1, 2.
Белицер В.Н., 1958. Очерки по этнографии народов коми. XIX—начало ХХ В. // ТИЭ. Т. 45. М.
Бернштам Т.А., 1983. Русская народная культура Поморья в XIX—начале XX в. Л.
Вернадский Г., 1915. Государевы служилые люди в Восточной Сибири XVII века // ЖМНП. Ч. 56. Кн. 4.
Вилков О.Н., 1982. Промыслы // Крестьянство Сибири в эпоху феодализма. Новосибирск.
Даль В., 1982. Толковый словарь живого великорусского языка. М. Т. 4.
Долгих Б.О., 1960. Езда на собаках у русского старожильческого населения низовьев Енисея // КСИЭ. Вып. 35.
Дополнения к актам историческим. 1843—1872. М. Т. 1—12.
Ефименко А., 1873. Артели в Архангельской губернии // Сборник материалов об артелях в России. СПб. Вып. 1.
Жеребцов Л.Н., 1972. Хозяйство, культура и быт удорских коми в XVIII—начале ХХ в. М.
Жеребцов Л.Н., 1982. Историко-культурные взаимоотношения коми с соседними народами. М.
Исторический памятник русского арктического мореплавания XVII века. 1951. М.; Л.
История Бурят-Монгольской АССР. 1954. Улан-Удэ. Т. 1.
Каверзнев В.Н., 1930. Промысловые звери наших водоемов. М.
Каменецкая Р.В., 1979. Д.К. Зеленин и некоторые вопросы этнографии русских - старожилов полярной зоны // Проблемы славянской этнографии (к 100-летию со дня рождения члена-корреспондента АН СССР Д.К. Зеленина). Л.
Конаков Н.Д., 1983. Коми охотники и рыболовы во второй половине XIX—начале ХХ в. М.
Копылов И.П. Русские на Енисее в XVII в., 1965. Новосибирск.
Котошихин Г., 1884. О России в царствование Алексея Mихайловича. СПб.
Крашенинников С. 1789. Описание земли Камчатки. СПб
Лаппо-Данилевский А., 1890. Организация прямого обложения в Московском государстве. СПб.
Миллер Г.Ф. 1937. История Сибири. М.; Л. Т 1.
Монахов Г.И., 1965. Динамика численности соболя в Восточной Сибири // Материалы к Всесоюзному научно-производственному совещанию по соболю. Иркутск.
Павлов П.Н., 1972. Пушной промысел в Сибири в XVII в. Красноярск.
Павлов П.Н., 1974. Промысловая колонизация Сибири а XVII в. Красноярск.
Платонов С.Ф., 1922. Иноземцы на русском Севере в XVI—XVII вв. // Очерки по истории колонизации Севера и Сибири. Пг.
Силантьев А.А., 1898. Обзор промысловых охот в России. СПб Скалон В.Н., 1951. Русские землепроходцы XVII в. в Сибири. М. Шерстобоев В.Н., 1949. Илимская пашня. Иркутск. Т. I.
Шухов И., 1927а. Охотничий промысел в северо-западной части Тевризкого района (Тарский округ) // Охотник и пушник Сибири № 1—2.
Шухов И., 1927б. Охотничий промысел у зырян Тарского, округа // Охотник и пушник Сибири. № 9.
Bell J., 1788. Travels from St. Petersburgh in Russian, to various part Asia. Edinburgh. Vo!. 2.

Примечания:

¹ Пассивный — с использованием различных стационарных самоловов; активный — с помощью собаки и лука; промежуточный — собакой и сетью-обметом.
² «Хрящ» — особый сорт самого толстого, грубого холста (Даль В, 1982, т. 4, с. 567)
³ Бобра ценили не только за мех. Особое значение имела бобровая струя, широко использовавшаяся в тогдашней фармакопее и парфюмерии. Так, по московской таможенной оценке 1674 г. фунт сибирской бобровой струи стоил 4,5 руб., а фунт струи бобров, добытых на Украине, — всего 1,5 руб. С бобровых шкур вычесывалась шерсть для продажи «за море» — в Голландию, Англию, Францию, где из нее выделывали шляпы (Каверзнев В.П., 1930, с. 86).

Воспроизводится по:

Русские первопроходцы на Дальнем Востоке в XVII-XIX вв. (Историко-археологические исследования) т. 1. Владивосток. Российская Академия Наук. 1994. С. 105–122.