В Российской Национальной библиотеке, что в Санкт-Петербурге, среди рукописей знаменитого собрания академика М.П. Погодина – видного историка, публициста и издателя XIX века, сохранилось небольшое произведение о завоевании «дружиной» Ермака «Кучумова» ханства, считающееся самым любопытным памятником сибирского летописания.
Долгое время это произведение («Повесть летописная, откуду начяся царство бисерменское в Сибири, и чесо ради наречеся Сибирь, и како Божиим повелением взята бысть православными хрестьяны, и како в Сибири бусорменская вера умалилась, а православная крестьянская вера распространилась») признавалось переработкой законченного осенью 1636 года «Сказания» владычного дьяка Саввы Есипова. Позднее некоторые учёные стали отождествлять или сближать Погодинский летописец с «написанием» ветеранов прославленной экспедиции за «Камень». Оно содержало не лишённые противоречий ответы на вопросы, интересовавшие тобольского «первопрестолъника» Киприана: как ермаковцы «приидоша» в Сибирь, где сражались с «погаными», и кто из казаков при этом погиб. Большинство современных историков и литературоведов, однако, находит, что «слогатель» «Повести летописной» отредактировал есиповское сочинение, дополнив его выдержками из редких документов, причём весьма ранних, порой даже зафиксировавших показания соратников легендарного атамана.
Ключом к разгадке тайны происхождения Погодинского летописца, по мысли ряда исследователей, служит приписка к тексту (она помещена после «аминя», которым древнерусские книжники часто оканчивали свои произведения). Повторив (что, кстати, неверно), будто из десяти сыновей Кучума семь убил его соперник Сейдяк при захвате ханской ставки Сибири (впоследствии её называли Старой Сибирью, Кашлыком, Искером), безвестный книжник сослался на «писмо», хранящееся в Посольском приказе, где сказано, как очутились в русском плену остальные сыновья не покорившегося московским самодержцам «салтана». Из этих царевичей указаны Алей и Алтынай. (Третьим, очевидно, являлся Ишим, упомянутый вместе с этими братьями в главе о поездке казачьей «станицы» к Ивану Грозному.) В Посольском приказе, ведавшем внешней политикой Московской Руси, редактор Есиповской летописи мог раздобыть и другие документы, которые процитировал либо пересказал в своём произведении, тем более что этот приказ управлял Сибирью в первые годы после «Ермакова взятия» прежде почти неведомой в России бескрайней страны, раскинувшейся за Уралом. Н.А. Миненко сочла, что «Повесть» вышла из стен Посольской «избы», где и мог служить анонимный книжник. Р.Г. Скрынников поначалу тоже рассудил, что летописец, сохранивший фрагменты «архива» Ермака, возник под пером дьяка или писца этого дипломатического учреждения. Позднее маститый историк пришёл к иному заключению: столичный «грамотей», знавший московские летописи (что позволило ему – хотя это явное заблуждение – отождествить Чингисхана из «Великой орды» с другим великим завоевателем – Тимуром), имел доступ к материалам посольского архива, откуда и почерпнул немало уникальных сведений о «Сибирском взятии». Р.Г. Скрынников, однако, полагал, что московский приказный бывал в «далечайшей государевой вотчине», как подчас называли Азиатскую Россию в XVII веке. Учёный расслышал в летописце из Погодинского собрания «отзвук личных впечатлений» о Тобольске (в проникновенных строках об его основании) и думал, что анонимный «повествописец» проезжал через Верхотурье (в летописце определяется расстояние между этим городом, считавшемся «воротами» в Сибирь, и «царствующим градом»). Из работ Р.Г. Скрынникова, однако, неясно, какую цель пресле-[49]довал московский книжник, внося в текст Есиповской летописи отрывки документов, позволяющие куда более конкретно, чем следуя «тетрадям» софийского дьяка, судить о предыстории похода Ермака и обстоятельствах покорения Сибирского «юрта». Е.И. Дергачева-Скоп же считает, что содержащая любопытные известия о крушении Кучумова «царства» «Повесть летописная» была лишь скопирована в Посольском приказе, а возникла в Тобольске или Таре. Крепость, заложенная князем Андреем Елецким на реке Аркарке, близ «Тары-реки», в Погодинском летописце упоминается лишь однажды. Зато версия о появлении этой редакции есиповской «Повести о Сибири и сибирском взятии» в «первоимянитом граде» «Закаменьской страны» кажется довольно убедительной. Сошлёмся, к примеру, на поэтическое (в оценке Е.К. Ромодановской) описание Тобольска в рассказе о его возведении ратниками Данилы Чулкова: «И по повелению государскому (царя Фёдора Ивановича. – Я.С.) доидоша до реки Иртиша … И обреете место на той реке Иртише усть речки Курдюмки против мало понеже устья реки Тоболу, яко единыи версты, на велице горе и красно велми (очень красивой. – Я.С.), а под горою по реке Иртишу луги великие и озера все благополучные, Богом строенное место, плавающим же защита ту бури и пристанище тихо и покойно. И на сем же прекрасном месте поставишася град и нарекошася имя ему Тоболеск реки ради Тоболы». Кроме того, в Погодинском летописце поясняется, что Княжий луг находился примерно в двух «поприщах» от Тобольска, – там, где вскоре вырос Знаменский монастырь, а Старая Сибирь – прежняя резиденция татарских ханов – расположена в 12 верстах от нового «стольного града» по течению Иртыша (во времена Есипова это расстояние достигало 15 вёрст).
При допущении, что «Повесть летописная» сложилась в «Сибирской земле», цели безвестного автора кажутся очевидными. Ведь едва ли не с момента «Ермакова взятия» татарского ханства на востоке России существовал устойчивый интерес к событиям, положившим начало включению обширного края в состав Московской державы.
Видимо, какой-то дьяк или подьячий тобольской приказной избы, где, по наблюдениям Н.А. Дворецкой, в конце XVII века (то есть в пору возникновения интересующей нас «Повести») велось летописание, будучи в столице, получил возможность ознакомиться с документами Посольского приказа, а некоторые из них и скопировать. Вернувшись в сибирскую столицу, этот книжник, надо думать, по собственной инициативе, решил дополнить сочинение Есипова «Сибирское царство и княжение, и о взятии, и о Тоболске граде».
В Погодинском летописце трижды, что, разумеется, нельзя признать случайностью, говорится о ермаковце Черкасе Александрове. Он, оказывается, был в числе казаков, которые привезли царю Ивану Васильевичу «сеунч» (радостную весть) о разгроме Кучума, затем – после гибели бесстрашного атамана – вместе с его уцелевшими сподвижниками вернулся на «Русь», наконец, участвовал в строительстве Тюмени. Скорее всего, эти сведения попали в Погодинский летописец из послужного списка, челобитной или (что вероятнее) «расспросных речей» достигшего в последние годы XVI века чина головы тобольских юртовских татар соратника Ермака. Черкас Александров (как думалось и А.Т. Шашкову) вполне мог поведать и о том, что от Москвы до первого сибирского города Верхотурья – 2300 вёрст, а «ходу зимним путём з болшими возы семь недель», между Верхотурьем и Туринским острогом «в Туру вниде (впала. – Я.С.) с правой
стороны река Салдавада Тагил», «ниже города Тюмени многими поприщи» в Тобол впала Тура, на Иртыше «выше Тобольска многим расстоянием» находится Тара, Иртыш впадает в Обь «ниже урочища Самаровых гор единым плёсом», а Обь – в океан «розными своими устьи». Черкас же бывал в российской столице и в царствование Бориса Годунова. В Посольской «избе», возможно, легли на бумагу и «расспросные речи» о пути, которым атаманы и казаки достигли владений Кучума: «А приход Ермаков с товарыщи в Сибирскую землю с Еика (Яика, потом Урала. – Я.С.) на Ир- гинские вершины да вниз по Иргизу, а Иргиз река пришла в Волгу с левой стороны; а Волгою шел Ермак вверх, а из Волги в Каму реку и Камою рекою вверх же; а из Камы реки поворотили направо в Чюсовую реку, и Чюсовою вверх же; а ис Чюсовой реки в Серебреную реку, а Серебреная река пришла от Сибирской страны в Чюсовую реку с правой стороны, а Серебреною рекою вверх же; а и[с] Серебреной реки шёл до реки до Борончюка волоком, и суды на себе волочили, а рекою Баранчюком вниз в реку Тагил; а Тагилом рекою плыли на низ же в Туру реку… вниз и догребли… до Епанчина, что ныне словет Туринской острог… И с Епанчина погребли на нис же Турою рекою в Тобол реку, а Тобол река пришла с правые стороны и[с] степи, и Тура река пала в Тобол реку. И Тоболом рекою доидоша до реки до Тавды, а Тавда река пришла в Тобол реку с левой стороны от Пелынского города (Пелыма. – Я.С.), за сто верст от города от Тоболска». (В представлении Р.Г. Скрынникова об этом в Москве узнали от ермаковцев, сообщивших Ивану Грозному про занятие «руским полком» ставки Кучума. Но ведь в процитированной «росписи» упомянут Верхотурский уезд, образованный в 1598 году, а Тюмень, Тобольск, Туринский острог были «поставлены» русскими [50] служилыми людьми в 1586, 1587, 1600 годах соответственно). К «расспросным речам» Черкаса Александрова, которого объявлять автором Погодинского летописца опрометчиво (см.: Югра. 1999. № 12), можно возвести приводимое в этом сочинении прозвище, данное казаками своему «наставнику», – Ток-мак, известия о есауле Богдане Брязге, убитом «погаными» на Абалаке, награждении царём Иваном Ермака и его сподвижников не деньгами, как сообщает Есипов, а гораздо более престижными «золотыми», приближённом Кучума «зломысленном» Караче, изготавливавшем для хана панцири, кольчуги и другую «ратную збрую», «вогненном бое», то есть огнестрельном оружии, бывшем у казаков Ивана Кольца, перебитых вероломным Карачей, «пансыре тягче», помешавшем Ермаку добраться до струга во время нападения «бусурман» в устье Вагая, возвращении следом девяноста оставшихся в живых участников покорения Сибири на «Русь» по Оби, Соби и через «Камень» и Пустоозеро. По документам, отложившимся в архиве Посольского приказа, сочинителю «Повести летописной», быть может, сделалось известно и о том, что войска наследника Кучума Алея (Али) через год после нападения пелымского князя Аблегирима на Пермь Великую в Прикамье «многое дурно над православными християны починили», но Ермак «с товарыщи», накануне разгромившие государеву казну и «погромившие» ногайских татар на Волге, «Чюсовой сибирским повоевать не дали», и тогда же стали «мыслить и збираться, как бы им доитти до Сибирской земли до царя Кучюма». Однако из «расспросных речей», повидимому, записанных в Посольском приказе, летописец едва ли узнал о том, что посланный на помощь Ермаку, которому государь «указал быть к Москве», отряд воеводы князя Семёна Болховского (в занимающей нас «Повести» он называется Волконским, как и в некоторых рукописях «Списания» Есипова, московском «Новом летописце» и «Окладной книге» Сибири конца XVII века), голов Ивана Киреева и Ивана Глухова насчитывал сотню казанских и свияжских стрельцов, сотню «пермич и вятчан», сто «иных ратных людей». Уникальны и летописные свидетельства о том, что под началом воеводы Ивана Мансурова состояло семьсот казаков и стрельцов, набранных в разных городах, а когда эту рать отправляли из Москвы, там «чающе, что Сибирь за государем, и живут в ней государевы люди». Эти известия наверняка имеют документальное происхождение, но нельзя, подобно Р.Г. Скрынникову, ручаться, что перед нами – выдержки из записей Разрядного приказа – главного военного ведомства позднесредневековой России. Больше оснований считать, что создатель Погодинского летописца держал в руках царские грамоты или воеводские отписки.
Современной новосибирской исследовательнице Е.И. Дергачевой-Скоп показалось, что, редактируя «сложение» Есипова, остающийся анонимным «списатель» сократил целые фрагменты текста, «окрашенные книжной риторикой». Такое заключение едва ли справедливо. Например, в Погодинском летописце говорится, что ермаковцев «посла Бог очистити место идолское» (а не «святыни», как у Есипова) и победити (о чем в летописи софийского дьяка мы не прочтём) «бесерменство» Кучума; в главе «О бою под Чювашевым у засеки» (состоявшемся, оказывается, в день памяти Святого апостола Якова) в уста ермаковцев вложены следующие слова: «сотворитель наш. Да поможет нам, созданию своему… прослави своё великолепное имя святое, где было безбожие» («создателем своим» казаки назвали Бога, если верить «Повести летописной», и при вступлении в «град Сибирь»); в Тобольске «Божиим праведным промыслом» русские пленили Сейдяка. Вместо четырёх последних глав Есиповской летописи в самой любопытной её переработке находим рассуждение «О всех благих, от Бога подаваемая», где подчёркивается, будто сибиряки «просиявающе в велелепную славу Отцу и Сыну и Святому Духу… чюдеса Божия (по наблюдению А.Т. Шашкова, от иконы Абалацкой Богородицы) ту содеяшась, еже есть избавление недугом и свобоженью страстем, и различным болезнем, исцеленья и прочая благая». Вместе с тем сочинитель Погодинского летописца явно не имел таких литературных способностей, как Савва Есипов и даже Семён Ремезов, о чём свидетельствуют и многочисленные ремарки (вот несколько примеров: «выше сего именовахом», «речется после сих», «прежде именовахом», «впреди рекохом», «выше сего то рекохом же»), и повторы (почти в одинаковых выражениях о составе отряда Семёна Болховского говорится трижды, о возвращении ермаковцев во главе с Иваном Глуховым из Сибири – дважды).
Кроме Основной, выявлено несколько редакций Есиповской летописи, создававшихся вплоть до середины XVIII века. Погодинский летописец среди них представляет наибольший интерес для историков, прежде всего благодаря отрывкам посольских документов, которые, если бы не какой-то тобольский приказный, оказались бы навсегда утраченными (они не сохранились ни в московских, ни в других архивах). В таком случае о многих событиях «взятия Сибирского царства» вольными казаками и государевыми служилыми людьми нам пришлось бы только догадываться.

Воспроизводится по:

Этнополитический и литературно-художественный журнал «Мир Севера» № 2 – 3 (71), 2010г. С. 48 – 50.