|
ОГЛОБЛИН
Н.Н.
ЯКУТСКИЙ РОЗЫСК О РОЗНИ БОЯРСКИХ ДЕТЕЙ и КАЗАКОВ.
(Очерк из жизни XVII века).
ГЛАВЫ
I.
II.
III.
IV.
V.
Боярскаго сына Ивана Ярастова казаки обвиняли, помимо обычнаго корчемства, еще в том, что когда ежу было поручено доставить из Москвы в Якутск 3.000 рублей государева жалованья, он «издержал 1.000 рублей для своей бездельной корысти — купил в русских городах всяких русских товаров»: сукон, холстов, вина и проч. В Якутске вместо денег он раздавал служилым людям своя товары «в наши оклады, дорогою ценою: середней холст в пять алтын и в две гривны аршин» и
т.
д. Купленное же вино «продавал в чарки».
Иван Ярастов пробовал оправдываться, будто он покупал товары на свои деньги и проч. Но спрошенный о том бывший якутский воевода Михаил Голенищев-Кутузов «сказал» на розыске, что в 1666 году Ярастов
из
3.000 рублей государева жалованья «не довез в Якутск 949 рублей, за что «стоял на правеже, и с правежу тех денег не платил, и
у него, Ивана, взяты товары», которые и розданы служилым людям «в жалованье».
Боярский сын Иван Жеглов обвинялся казаками в том, что, будучи «на приказе»на Чичюйском волоке «великаго государя казенной ящик с деньгами у целовальника Агея Шелковника «сильно взял» и те деньги издержал на свои нужды.
Жеглов отвечал, что ящик с деньгами брал у целовальника
[385]
по воеводскому наказу, для счета денег, который производился в присутствии целовальника и
подъячаго.
Деньги, действительно, взял, но на государево дело — «для мельнишного строенья».
На «теснение» и «изгоню» боярскаго сына Андрея Булыгина, когда он был приказным человеком «за морем, на Индигирке», подавали челобитным и русские, и инородцы. Там же он «отставливал без государева указу от ясачного сбору служилых людей (Федора Плотника и еще три человека), для своей бездельней корысти», а на их место взял промышленных людей. Он же приобретал заповедную мягкую рухлядь и проч.
Булыгин уверял, что инородцев он не теснил, если и были на него «иноземския челобитныя», то не действительныя, а «воровски» составленныя от имени инородцев казаком Андреем Унжаком, который «и знамена иноземския к тем челобитным прикладывал за очи, без их ведома...» Служилых людей «не отставливал» от ясачнаго сбора, «а принимал промышленных людей вприбавку к служилым людям для того, чтоб - де было люднее...» Соболиная шуба у него была, но он ее продал за 80 рублей, за что и заплатил «десятую пошлину» в Якутской таможенной избе.
Против обычнаго обвинения в корчемстве «безымянник» (по определению казаков) боярский сын Яков Шульгин оправдывался несколько своеобразно: «с ведома — де воеводы Ивана Голенищева -Кутузова «вина стал - было сидеть, и усидел в араку, и Иван Голенищев - Кутузов прислал выимщиков, и ту араку у него, Якова, выняли и принесли в съезжую избу...» О дальнейшей судьбе так неожиданно высиженнаго арака Шульгин скромно умалчивает... В Чичюйском волоке он варил пиво для себя, а вино присылал ему илимский воевода Лаврентий Обухов «и не однова, и он - де то вино пил, а некому не продавывал...»
Пряказнаго человека на Чичюйском волоке Семена Епишева казаки обвиняли в том, что «у мельницы поставил рели (виселицу) и три петли связал, неведомо по какому умыслу...» Он же «бил батоги пашеннаго крестьянина Коровая,
и
тот крестьянин с тех батогов заболел и помер...» От его же «изгони» другой крестьянин «сбежал» с семьей на реку Тунгуску и «пашню покинул...» Во время службы на реке Охоте Семен Епишев «Охотский острожек покинул пуст, и пришед иноземцы, тот острожек сожгли». Он же отпустил там аманатов и проч.
Семен Епишев признался, что на Чичюйском волоке, по воеводскому приказу, «виселицу велел поставить для острастки даурских беглецов и для того, что бегают на Нижнюю Тунгуску и на Турухан многие всяких чинов люди, а петель — де на виселице не [386] бывало...» Крестьянина Савву Коровая бил батогами «за татьбу, что он крал великаго государя хлеб с
сыном
боярским с Иваном Жегловым» (см. о нем выше). Но умер Коровай «не от побой...»
Во время охотской службы (еще в 1652 году) Епишев аманатов «не отпускивал»: «ушли — де они из-за караула у служилых людей у Ивана Чернигова с товарищи». Когда инородцы изменили, Епишев с служилыми людьми «сидел в осаде больше году, дожидался из якутскаго острогу на выручку служилых людей, а острожек - де он покинул для того, что — де ему сидеть в осаде было не мочно, и после - де того иноземцы тот острожек сожгли».
В особо поданной «росписи» Епишев торжественно сознался только в одной маленькой вине: «объявляю я, Сенька Епишев, пред великим государем свою страдничью вину», что в 1654 году, в Якутске, на праздник Алексея, человека Божия, «ссидел с ведро вина, и тем вином не торговал - выпил с добрыми людъми. И в той моей, Сенькиной, вине волен великий государь!..»
VI.
VII.
Примечания.
|
UcoZ системойой
